Я иду к тебе, Пат

Взял на себя смелость придумать послесловие к «Трём товарищам». Моя настольная книга с 9 класса. Последние годы не дочитываю до конца. Пусть будут счастливы.
*

Он пришёл в себя. Но глаза открыл не сразу.
Боль отступила. Океан за окном всё так же ровно дышал, слышались крики чаек. Отчего-то вспомнился врач, что заходил на днях – мелкий, дерганый, с нелепыми усиками а-ля Ретт Батлер. Отвёл взгляд в сторону, принялся бойко рассказывать, что всё ещё может быть, что иногда с подобным диагнозом ещё живут и живут, но, поймав спокойный насмешливый взгляд Локампа, осёкся.
– Два дня. Максимум, три.
Так вот, сегодня был третий.
Ровно пятьдесят лет назад, в день своего тридцатилетия, он встретил Пат. «Длинная жизнь… слишком длинная… если б кто-то сказал тогда, что я протяну так долго…»
Он осторожно приоткрыл глаза. Долорес рядом не было. Апельсиновый закат пробивался сквозь занавески, разбрасывая блики по потолку, отчего комната казалась дирижаблем, который плывёт над весенним солнцем. «Над осенним», - тут же поправился он.
Утром звонили дети. Поздравляли. Он запретил Долорес рассказывать им о своей болезни. Она смахнула слезу и кивнула. Славная, славная Долли. Она всегда знала, что он всегда будет любить только Пат. И ничего не требовала.
Он уехал вскоре после того, как Пат не стало. Не мог остаться. Никак не мог. Объездил всю Южную Америку. Побывал в Рио, Манаусе, бродил по знойным городам и бесконечным равнинам, по лесам, что пожирают дороги, стоял на берегах мутных илистых рек, над водами которых поднимался зыбкий туман, скрывающий призрачные мерцающие острова. И Пат шла рядом.
- Видишь, - говорил он, когда путешествуя по Амазонке, они стояли на палубе пароходика, облокотившись на леер, - видишь, Пат, вон там, над сельвой колышется марево? Это дыхание древних пернатых богов.
Она улыбалась.
- Так и есть, Робби. А в лесу, наверняка, полным полно клыкастых когтистых ягуаров, а по отмелям живут свирепые крокодилы. А ещё в воде, наверное, есть пираньи.
- Без пираний тут никак не обойтись, - соглашался он. - И без дикобразов – между корней мангровых деревьев.
  Пат смеялась.
- А тут точно есть дикобразы? Ты не сочиняешь?
- Ну… должны быть. Как без них? Надо у кого-то спросить.
«Я не врал тебе, Пат, - потом говорил он, - я просто вспоминал будущее».
Сходя на берег, он отыскивал какой-нибудь бар. А поднимая бокал, говорил:
- Привет, Пат! Твоё здоровье, Пат!
Получалось глупо и странно. Но выходило это как-то само собой. Он ничего не мог с этим поделать. Поэтому он просто перестал пить. И только три дня назад, после ухода врача, он попросил Долорес налить рому. В глазах жены промелькнула тревога, но спорить она не стала, молча наполнила рюмку.
Ром был правильный – солнечный, с прожилками пронзительно-яркой небесной бирюзы. Кестеру такой пришёлся бы по вкусу. В 1939-м Отто уехал во Францию, потом сражался в рядах маки. Выжил. А в 1949-м перебрался в Барселону. Он умер в 1964-м. Сердце.
Обо всём этом Локамп узнал много позже. В том же 64-м ностальгия стала невыносимой, и он разослал с полсотни писем по всем прежним адресам. Без малейшей надежды на ответ. Спустя почти год пришёл ответ от Розы. Она писала, что всё теперь переменилось, но она не знает: в лучшую сторону или в худшую, что её малышка выросла, и уже взрослая дама, и всё слава Богу; что их город бомбили англичане, а в 1945-м они с Марион пошли искать могилы Пат, Готфрида, и девочек – тех, что не дожили, и всех остальных. Но от кладбища остались только обломки мрамора и комья земли. И они ничего не нашли.
Локамп дотронулся до следов слёз, что пролила Роза, пока писала. Три листа слёз. Целая жизнь слёз.
Он ответил кратко – поблагодарил за вести и пожелал всяческого счастья Розе и её малышке, «которая выросла». И больше прошлое не ворошил.
После всех своих странствий он поселился в пригороде Буэнос-Айреса. Открыл автомастерскую – «Карл-Авто». Дела неожиданно пошли хорошо. И он разбогател. А потом встретил Долорес. Её муж разбился, участвуя в ралли – и года вместе не прожили. Она совсем не походила на Пат.
Но разве кто-то может сравниться с Пат?
Долли родила ему двух детей. Сын, которого он назвал Отто, теперь жил в Нью-Йорке, его женой стала маленькая смешливая остроглазая ирландка. И у Отто тоже уже двое – мальчик и девочка.
Дочку Локамп едва не назвал Патриция. Но одёрнул себя. Во-первых, Пат может быть только одна. А во-вторых… да, из суеверия. Ему не хотелось, чтоб дочь повторила судьбу Пат. И он нарёк её Марией – в честь матери. Мари вышла замуж за поволжского немца, чья семья переселилась из России чуть ли не век назад. Они жили в Ла-Плате. Так что виделись часто. Своего сына она назвала Роберт. Робби-младший. Приятно.
Закат потускнел, налился медью и серебром. Чайки утихли.
Вошла Долорес. Присела у кровати.
- Как ты?
Он кивнул в ответ. Попытался улыбнуться, но боль сломала его улыбку.
- Спасибо, Долли, - прошептал он. – Спасибо. Не плачь.
Он легонько сжал её руку, а потом отстранился. Закрыл глаза.
- Пат… - проговорил он. - Я иду к тебе, Пат. Я иду к тебе.