003. Основные вехи

Основные вехи
В Жизни – не помехи
Им – сшивать прорехи
Им – будить успехи…
---

Тетрадки от Ивана спокойно пролежали неделю, дела быстротекущей жизни не позволяли к ним прикоснуться вновь. Но мысль о том, откуда и кто этот дядя, нет-нет, да и возникала в мозге, занятом переработкой информации, поступающей непрерывно и разносторонне со всех уровней восприятия. Наконец, в день солнечный, воскресный, проводив до дверей, и поцеловав в щёчки дочурку и милую супругу, я понял, что у меня есть пара часиков времени, в котором я могу заниматься чем угодно. Алла и Анечка отправились побродить по улице Красной, а мне было позволено быть свободным. Пробежав взглядом по комнате, по корешкам книг на полках, по мебели, где экран телевизора загадочно и заманчиво чернел пустотой, тень лёгкого внимания сгустилась у рабочего стола, на котором ноутбук, настольная лампа, одеколон “Дипломат”…
Под столом белел кусочек… мешка.
 - Ах, да. Иван… - вспомнил я, и вытащил мешок на свет Божий.
Перебирая тетради, я увидел, что на одной из них, цвета светло-зелёного под большой буквой “Б.”, написано “26.05.56 г – 15.06.87 г “ Её-то я и раскрыл. Верхняя надпись гласила – “Когда тебе тридцать один год, то биография у тебя уже есть, основные тезисы присутствуют, а вот память, она уже может подвергаться эрозии, а потому надо записывать”.
Иван писал, что родился 26-го мая 1956-го года в городке с названием Амвросиевка, и жил там до 1961-го года. Далее он сетовал на смутные воспоминания. Оно и понятно, что особенного может помнить младенец? Хотя, младенец младенцу рознь, некоторые друзья такое рассказывают о том, что помнят из детства полуторагодовалого периода, что только челюсть отвисает.
---
------
 Из его смутных воспоминаний я понял, что всей семьей, папа-мама-я, ездили куда-то на Алтай в гости. А потом следует уточнение – посещали село Мамонтово…
“Когда был маленьким мальчиком, в Амвросиевке, по улице Садовая-85, однажды, весенним днём упал на кучу досок с торчащими гвоздями (шло строительство или ремонт) и своей левой ладошкой напоролся на гвоздь, и явственно увидел, как шкура на наружной поверхности руки вздулась, ибо гвоздь прошел почти насквозь”, - написал Иван. Это чудо тогда его сильно удивило…
Далее написано – “В 1961-м году родители собрали вещи в контейнер и отправили его в Кемеровскую область, в город Топки, куда вскоре и сами поехали, поездом, и меня с собой прихватили. Сначала жили на квартире. Хозяйкой была бабушка, родители к ней обращались по имени-отчеству. У Тамары Петровны, так её назовём, была замечательная вещь – настенные часы с гирьками и цепочками. Тикали часы солидно, видом своим внушали почтение, трогать их было нельзя…
Потом родители строили дом. Дом на две семьи, с отдельными верандами, но с общей крышей. Это был проект так называемого финского домика. Из таких домов, впоследствии, образовалась целая улица. Строила эти дома бригада профессионалов из трёх-четырёх человек, а будущие хозяева активно им помогали. Отец и мама подавали доски, кирпичи. Папа орудовал пилой и рубанком, мама красила, и белила стены… Дом строился предприятием – Топкинским цементным заводом для своих трудящихся. Отца на этом заводе приняли как специалиста-механика, по распределению, после окончания им Амвросиевского индустриального техникума. Стены возводились на равнине, покрытой зелёной травой, местность была, надо понимать, заболоченной, так как земля иногда явственно прогибалась и пружинила под ногами. И когда мама видела, что я подпрыгиваю и подскакиваю то на двух ножках, то на одной, до меня долетал её тревожный крик:

 - Ваня! Иван! Осторожнее, не прыгай!

   Этот район, где строилась целая улица однотипных финских домиков, почему-то назывался, Третий участок”.
---
------
“ Родители в самом начале 60-х были молоды, расцвет их тридцатилетия согревал нашу семью.… На третьем участке, в городе, на цементном заводе, у них появились друзья. Было принято среди взрослых дружить семьями и ходить друг к другу в гости. У кого-то из друзей папы и мамы был телевизор. Все вместе внимательно, и даже торжественно смотрели его. Помню, по телевизору показывали значительного, серьёзного человека, к которому остальные на экране обращались со знаками почтения. Взрослые переглядывались иногда и шептали – Хрущев, Никита Сергеевич.  Ещё по телевизору показывали многосерийный фильм про Тарзана. Смысл ходить в гости был. Особенно мне нравилась семья, которая запомнилась по очень важному поводу – у Жуковых, такова фамилия тёти Тони и дяди Васи, была дочь Валя, моя ровесница, девочка смуглолицая, смуглорукая и смуглоногая, с личиком худощавым, серьёзным и миленьким. Её стройные руки и ноги были крепки. Дом Жуковых был в двух, трёх кварталах от нашего. Общаться с Валей просто так, пребывая в равнодушии, было невозможно, в какой-то момент моего тогдашнего мальчишеского, шестилетнего бытия она произвела столь сильное впечатление, что, будучи в тридцатилетнем возрасте, можно утверждать, что тогда я влюбился. Тётя Тоня, крепкая, приземистая женщина была профессиональным маляром и штукатуром высокого класса. Все стены и потолки в её доме были в деревьях, цветах, звёздах, Лунах и Солнцах, цвет фонов в каждой комнате, в коридорах дома Жуковых имел свой, неповторимый и оригинальный оттенок. Можно было долго рассматривать узоры, формы и цвета тех сочетаний изображений, нанесённых на стены и потолки жилища, где обитала Валя. Она больше была похожа на отца, это он был смуглокож и худощав, серьёзный, основательный мужчина с залысинами над высоким лбом. Однажды я увидел Валиного брата, который был старше её лет на двенадцать, он мне казался взрослым, мужественным и красивым до такой степени, что его имя – Виктор, приобрело для меня оттенок большого уважения. Носители этого имени получали часть моего почтения, как отголосок памяти о той встрече. Виктор учился в каком-то институте, совмещая учебу с работой, или в Кемерово, или в Новосибирске. К родителям приезжал в праздничные дни. Со мной был как друг, улыбчив, серьёзен, многозначителен, и если шутил, то по-доброму “.
---
------
“Невдалеке от Третьего участка, на древней улочке, в своём доме, проживало семейство Ефановых. С младшими из них, моим ровесником Колькой и его братишкой Гришуней я познакомился в тех шумных играх, которые затевались каждодневно окрестной ребятнёй. Гришуня, будучи на два года младше Кольки, прилагался к старшему в качестве важного груза, за которым надо смотреть внимательно и бережно. Когда я был удостоен чести посетить двор Ефановых, минут пять походить у крыльца, поленницы дров и собачьей будки, из которой подозрительно посматривал лохматый пёс Тузик, то был поражён фразой и модуляцией голоса бабушки Гришуни и Кольки. Эта фраза запомнилась, и время от времени вспыхивала в мозге как напоминание о Сибири и сибиряках. Когда вертлявый Колька, в расстегнутой рубашке, в накинутом поверх её пальтишке выскочил на крыльцо с большим куском хлеба с маслом, его бабушка Вера, сухонькая и слегка согбенная, выходила из курятника с лукошком в руках. Глядя на внучка, выпрямившись, набрав побольше воздуха в грудь, она выкрикнула певучей скороговоркой:.
- Коль-кя-а, ты чаго-й та, ходишь нарастягошку!?
Я был, если честно, поражен такими возможностями русского языка и застыл с открытым ртом. Мои родители говорили совсем не так!
… Однажды с Колькой я попал в неприятную ситуацию. Играя в прятки, в кустах, под листьями могучего лопуха, мы наткнулись на маленьких, ещё слепых котят. Эти существа, трое или четверо, слегка попискивали, тыкались друг в друга мордочками, пытались куда-то ползти один вокруг другого. Что делать? Я, шестилетний мальчишка, был в замешательстве, понимал, что мамы-кошки у них нет, они могут погибнуть, возникал вопрос – как их спасать. И тут Колька, с каким-то тупым выражением остренького личика, взял в ручонки несколько твёрдых земляных комков, подошел к котятам, присел над ними, и бросил один камень в эту копошащуюся кучку, потом взял другой камень и стал им постукивать котёночка по голове… Говорил ли он что-то при этом, не помню, зато помню волну дикой, животной злобы, покрывающей мир красной пеленой. Инстинкт защитника сработал и бросил меня на Кольку со сжатыми кулаками. Я его ударил по-настоящему. Расширенными глазами мальчишка глянул на меня с испугом, и заревел от боли. Его братец, который держал в созерцании палец во рту, палец вынул и захныкал, и вскоре заревел в дуэте со старшим братом…“.
---
------
“ В километре от нашего дома находилась школа, что для первоклассника, живущего на третьем участке, поначалу казалось большим расстоянием, а пеший маршрут к повороту, за которым появлялось трёхэтажное, краснокирпичное здание учебного заведения, представлялся целым путешествием…
Поначалу мама отводила к школьному порогу за ручку, но потом я уже и сам добирался вполне успешно к первому роднику знаний…

 Моя первая учительница, Зоя Михайловна, казалась мне красавицей и умницей, взрослой и милой. Мне нравилась смотреть на неё, слушать её спокойные, литературные и доходчивые слова. Стройная и высокая, ладная и улыбчивая, с тонкой нежной кожей лица, на котором кое-где голубели едва заметные жилки (я даже смог разглядеть, что одна из них, в районе изящного носа, пульсирует), она возникает из драгоценных хранилищ памяти, и смотрит на меня добрыми глазами небесного цвета ясного весеннего дня…

  Под руководством Зои Михайловны, непременном и благожелательном, я пел на детских концертах, может даже и солировал. И хор, и трио, всё было возможным…
Моя первая, любимая учительница, даже приобщала нас, первоклассников-второклассников, к драматургии. Она срежиссировала весьма поучительный спектакль, где злой волк куражится над невинными зайчиками, белочками и овечками, а герой – могучий баран, прогоняет злодея боданием рогами, которые несут справедливость. Помню, как я, в вывернутой наизнанку шубейке, в шлёме на голове, стоя на четвереньках, устремлялся с максимальной скоростью к Волку со словами:

 – Уходи прочь, злодей, не трогай, дружных нас, зверей! Мои рога тебя накажут, охотники тебя, пусть, свяжут!

 Волк падал и отползал с жалобными повизгиваниями, в которых присутствовала доля затаённой свирепости и угрозы…

 Зоя Михайловна почему-то поручила сыграть мне, роль героя-освободителя Барана…“.
---
------
  “…там же, у кирпичной стены школы, за углом, в проулке, который из школьного двора вёл на центральную улицу Третьего участка, я получил немаловажный урок. Трое лихих мальчишек, пацанов, обступили меня, а за спиной моей была стена. Эти трое были постарше, что я им задолжал, чем провинился пред этой важной троицей – это несущественно. Скорее всего, я был виновен самим фактом существования пред их глазами, пред их руками, пред их натурами. Важно то, что я получил сильный, быстрый и резкий удар под дых от крепыша, который стоял точно передо мной, и что-то цедил сквозь зубы. Боль в моём животе пронзила, рот ловил воздух в захлёбе, тело согнулось, наклонилось вперёд, руки прижались к животу…”
---
------

“… там же, на Третьем участке, был у меня некоторое время дружок Генка, который был старше, и, по мнению моих родителей, был хулиганом, меня, несмышлёного мальчика, затягивал на эту же скользкую дорожку. Не мог я в своей семье доказать, что Гена хороший, что со мной толково разговаривает (хотя слова нецензурной лексики, по нынешнему, украшали наши диалоги и собрания Генкиных друзей), … не мог я доказать, что мне с ним интересно. И ещё – Генка носил с собой спички, складной ножичек, и время от времени вынимал откуда-то из карманов папиросы “Беломорканал”, чиркал спичкой, подносил огонёк к папиросе, и сквозь дымок, стремящийся вверх, хитро щурил правый глаз, посматривая на меня, и сквозь меня. …Дух захватывало от тех путешествий по чердакам, подвалам, садам и огородам, когда я ему сопутствовал. Если я не мог так же быстро, как он, преодолевать препятствия в виде, оград, заборов, кустарников и открытых пространств чужих дворов, то Генка помогал мне, совсем как старший брат… Мама Гены относилась ко мне по доброму, а его папу я не видел никогда. На вопросы о нём, мой дружок кривил губы неопределенно и вяло взмахивал рукой, а если мы находились не в домике, где он жил с мамой, то он ещё затейливо и ловко сплевывал сквозь зубы...

 …Кончилась дружба с этим мальчишкой, через некоторое время, может через полгода, или даже больше, весьма печально – меня жестоко наказал отец, с молчаливого согласия матери, что запомнилось на всю жизнь с оттенком недоумения – зачем, почему, неужели… Боль и унижение запомнились…

  … но это совсем другая история, достойная отдельного описания и осмысления   “.

---
------
 “… наш финский домик имел два крыла, в левом обитала моя семья, а в правом – женщина, старше моей мамы лет на… д-цать. У неё был взрослый сын, большой, серьёзный парень, лет около двадцати. Иногда эта соседка, или её сын, заговаривали со мной, приглашали зайти, чай попить с вареньем, печеньем, конфетами, книгу посмотреть… Лиц этих людей, их особенности, память моя не удержала, зато запомнилась книга, которую я видел то на столе, то на книжной полке, тогда, когда бывал у них в гостях. Она была довольно толстая, коричневая, на обложке – огромный толстяк-великан в каком-то необычном, старинном наряде, у его ног два маленьких охранника с топорами кривой формы на длинных палках. . Название было замечательным, сплошь нерусским – “Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль”. Я брал эту книгу, вертел в руках, открывал её на разных страницах, то посерёдке, то в конце, искал картинки, но никаких иных картинок, кроме той, что на обложке, не помню, или их не было, или они были не найдены. Попытки прочитать и понять, о чем эта загадочная книга, были безуспешными. Я, конечно, мог читать и  “мама мыла раму”, и даже “Наша Таня громко плачет”, но смысл той книги, тогда, был мне совершенно недоступен, и я тяжко вздыхал, утешаясь тем, что прикладывался к стакану в подстаканнике, в котором горячий чай обдавал тёплым паром ноздри. И заедал огорчение печеньем, пирожным, а то и зефиром, быть может, даже в шоколаде   “.
---
------

 “…книги из детства, книги из детства в сибирском городе Топки…
…у Жуковых была книга о сотворении человека, книга в картинках, большая, толстая…
…когда мы приходили в гости к ним, то я обязательно прикасался к ней, брал в руки, открывал её…
… в этой книге был Бог – лысый старичок с белой бородой и в белой рубашке до пят
… ещё там были разные звери, даже диковинные, даже динозавры. В ней смеялись и помогали Богу ангелы-дети. Там в райском саду ходили и удивлялись всему сущему Адам и Ева… Ещё у Жуковых была и другая книга в картинках, о которой мне говорили,  что её автор, ”Херлуф Бидструп, датский художник-карикатурист , замечательный человек, общественник,  наш друг и  коммунист, что у него пять тысяч рисунков-рассказов…”  Да, действительно, у Бидструпа, в его  чётких, лаконичных рисунках можно было отслеживать всякие истории, и было их множество… Но меня больше интересовала и привлекала книга с Богом, о сотворении мира и человека, о загадке и необычности, о каком-то весёлом, остром прорыве в нечто непонятное и запредельное.
“…Первая книга, прочитанная самостоятельно... Память, отматывая прожитые годы в область личного детства, мимоходом затронула "Белеет парус одинокий" Катаева, "Динка" Осеевой, "Малыш и Карлсон" Астрид Линдгрен... Но сознание морщилось - не то, что-то было раньше... И вот, Машина Времени остановилась в 1963-ем году, я первоклассник, и читаю книжечку, читаю медленно, буквы совсем недавно стали складываться в слова, в предложения, в смыслы... Книжечка тоненькая, простая бумажная коричневая обложка. Какой-то огромный снеговик в этой книжке. ... Родители купили мне книгу. Это сейчас она для меня книжечка. Название той книги было  "ТОРБЕЕВСКИЙ ИДОЛ". ... Содержание... Про мальчишек, про снег и Зиму, про огромного снеговика, и вспоминается некое тревожное чувство, связанное с этим снеговиком, ведь это он идол. Почему? ... Автор рассказа «Торбеевский идол», о чем мне стало известно гораздо позднее,  Скворцов-Степанов Иван Иванович (1870–1928) — старый большевик, известный советский государственный деятель".
…а ещё, в те далёкие сибирские годы, появилась у меня книга-награда, со скромным названием “Рачок-мореход”. Она сейчас находится на моей книжной полке, я могу отыскать её, прочитать на обложечке имя автора – Г.Снегирёв. Книжечка тоненькая, потрепанная, пожелтевшая, но если открыть её, то на первой, светлой страничке, в верхнем углу, бросается в глаза чернильная надпись пером, выполненная изумительно чётким, красивым почерком – “За хорошую учёбу и примерное поведение уч-ку 1 "б" кл. Скромнову Ване    29/5-64 г. Директор шк.”, и ещё – печать, большая, синяя, круглая, и подпись – ЗМКиз…
Эта надпись – предмет большой, древней гордости, это память, это щемящее чувство благодарности людям…   “.

---
------
"…помнится, что меня, семилетне-восьмилетнего, отец больно наказал, толи ремнём, толи палкой…
…за что… Он запретил мне выходить из дома, а я через окно перелез и с удовольствием, с интересом побегал по улицам. Потом вернулся, через то же окно, назад, в заточение. Отец узнал…, его веские доказательства и убеждения крепкой руки, что нельзя нарушать отцовские приказы, нельзя врать отцу, нельзя своевольничать вопреки родителям, что пока мал, надо слушаться старших – вселили в меня страх, поставили тормоз и оглядку. Память закрепила боль, унижение от родительских наказаний, и затаённое желание избавиться от этого, компенсировать чем-то…
…почему мне, которому уже 31 год, помнится, что отец отлупил меня, бессильного, восьмилетнего? Это важно?
…может быть, когда мне будет под семьдесят, а отцу и матери за девяносто, это не будет помниться? Будет не важно?
…одна из мудростей отца гласила – “ребёнка надо бить, пока поперёк лавки лежит, а если вдоль, то хватит”…
… семьдесят лет, девяносто лет.… Это ужасно много. Доживём ли?
…когда мне было семнадцать лет, уже отцу надо было бояться меня, потому что борцовские рефлексы позволяли мне в необходимой ситуации крепко схватить человека за руку, шею, ногу.…Бить человека не обязательно, разве что в случае крайней необходимости.
… сейчас у меня двадцативосьмилетняя жена, и две дочери – старшей семь лет, младшей – три. Дух противоречия присутствует в старшей, а надо, что б она слушалась родителей, что бы была милой, покладистой, старательной, помогала с удовольствием маме, обладала талантами, чтобы не огорчала папу с мамой, вызывая их раздражение. Не так всё просто, как казалось в те дни, когда свадьба только намечалась. Сейчас мы умные, и даже знаем, что бить ребёнка, значит расписаться в педагогическом бессилии, и может быть, потом, мы осознаем в должной мере смыслы фразы – “ребёнка надо начинать воспитывать за двадцать лет до его рождения”.
Память, прошлое, будущее. Возникновение вопросов. Загадки пространства и времени, жизни вообще, и жизни человека, жизни людей, в частности   "…

---
------
---
“…Приблизительно в октябре 1964-го года отец получил квартиру в центре города Топки. Школа №1 приняла меня в свои крепкие объятия. Учительница, руководитель нашего начального второго класса, была пожилая и строгая, блеск её очков внушал робость, намекал о присутствии сухости…Её класс был большой, около сорока человек, а в классе Зои Михайловны, который мне пришлось оставить, было не более двадцати мальчиков и девочек, с которыми мои отношения развивались на радостной волне…
   В новой школе, чьё здание было весьма древним, учиться я стал хуже. Безжалостные тройки заняли свои места в моих тетрадках. Ах, милая Зоя Михайловна, учительница первая моя!
…После переезда в новую, престижную квартиру, помниться, родители устроили пир по поводу новоселья, и пригласили приличное количество отборных гостей. Среди них было много начальников, руководящих дяденек, которых видел я, пожалуй, единственный раз.  Жены этих солидных персон, изображающих приятность общения, соответствовали своим половинам, и на их накрашенных губах мелькала капризная улыбка. Отец в то время работал на цементном заводе начальником механического цеха. Моя мама пыталась соответствовать статусу жены начальника, но даже мне казалось, что это у неё получается неестественно. Тем не менее, новоселье бурлило и сверкало во всей красе, звучали тосты (и я понимал, что это такая игра взрослых), гости веселились, танцевали, собирались кучками в разных углах, откуда блеск очей, смех, обрывки фраз создавали ауру праздника. На неизгладимую память, на деревянном, крашенном коричневой краской полу, остались, после танцев, многочисленные вмятины от женских шпилек. 
      Новая квартира была, кажется, трёхкомнатной, на втором этаже пятиэтажного дома. На втором этаже, это точно, и точно то, что на кухне был естественный холодильник, который очень хорошо функционировал зимой, в морозы, ибо это был шкаф в стене под кухонным окном. Дверцы шкафа были деревянные, двойные, а в дальней, кирпичной стенке шкафа, имелось отверстие, которое затыкалось тряпкой, и если вытащить её, то можно было увидеть малюсенький кусочек улицы, и даже ограду парка, который размещал свой массив как раз напротив нашего дома ….“

---
------

===========================================================
---
Послышались звуки открываемой двери. Это вернулись после прогулки Алла и Аня. Дочка, сверкнув очами, быстро проследовала в свою комнату, жена подошла ко мне с вопросом:
 - Интересно? Что нового нашел?
 - Нашёл в Сибири город Топки!
 - ???
 - Да. Есть такой. В Кемеровской области. Там жил мальчик Ваня, в 60-х годах прошлого века. Эти тетрадки, которые покоятся у нас, написаны, когда он повзрослел, им, строчка за строчкой. Аллочка, а давай посмотрим, где жил Ваня в Сибири. У нас ведь на дворе 21 век, век интернета.
Алла благосклонно улыбнулась и уютно устроилась за моей спиной, положив руки на мои плечи.
…В поисковой строке, пользуясь клавиатурой, я набрал нужные буквы, и вот перед нашими глазами карта города Топки. Нахожу парк, автовокзал, железнодорожный вокзал, читаю названия улиц…
- Крупный парк в центре города называется парк Победы, улица к которой парк примыкает, называется улица Революции, дом напротив парка имеет номер 32. В одной из квартир этого дома, на втором этаже, получили, от цемзавода, квартиру, Скромновы. А вот, смотри, справа от парка школа №1, куда Иван пошел во второй класс! – проговорил я, на что Алла ответила:
- Названия такие, что за 60 лет могли и не измениться.
- Да. А вот смотри, в противоположной стороне от парка и школы Комсомольская площадь. На ней зимой сооружали снежно-ледяные горки, ставили на большой ледяной горе огромную елку, по площади проезжали сани, в которой тройка лошадей позвякивала бубенчиками… Народ, одетый в добротные тулупы, пальто и валенки, гулял и веселился, подымался по ступенькам и лихо съезжал по гладкому желобу вниз, чтоб затем вновь подняться по ступеням…
- Леша, ты как будто там был.
- Да. И я, и конечно Ваня, бегали на железнодорожный вокзал, ведь он рядом с Комсомольской площадью, смотрели на многочисленные ряды рельсов, взирали на паровозы и электровозы, осенью, в сквере Железнодорожников, объедались созревшими и даже прихваченными морозцем ранетками, разных размеров и сортов… - пошутил я, ласково улыбаясь супруге.
И добавил: - Впрочем, я не всё прочитал о сибирском детстве, и можно продолжить чтение первоисточника - записи-воспоминания Ивана тридцатилетнего…
---

===========================================================
---
---
--- “… на новом месте появись у меня и новые друзья. Один из них, самый значительный – мальчик, по фамилии Юрьев. У него был хороший ум, он получал отличный оценки в школе, и хорошо пел!.. Остальные приятели оставили менее значительный след в памяти. Юрьев был худощав и ладен, жил на первом этаже десятиквартирного, деревянного дома, который был рядом с нашей кирпичной пятиэтажной громадиной. Улица, вдоль которой располагалась обветшавшая, тёмная двухэтажка, вела прямо к площади. За ней находился большой, загадочный, жутко притягательный железнодорожный вокзал, который пристально взирал своими парадными окнами на обилие блестящих рельсов, на снующие локомотивы с различными вагонами и громадными цистернами”…
---
“…в Сибири, у нас, детей, были прекрасные зимние игры – прыгали в снег со второго этажа в громадные сугробы, боролись на снежных горках. Уже в то время я любил борцовскую возню, и успехи в этом деле имел.
…Мы, малыши, кучей (пять-десять против одного-двух) боролись со старшими ребятами. Выделялись братья Пырсиковы, большие и толстые, розовощёкие богатыри. Одного из них мы не могли прижать к заснеженной земле даже впятнадцатиром. Наши тридцать ручонок вцеплялись за все доступные места противника, он валился, добродушно посмеиваясь, стараясь никого не придавить массой, мы наваливались дружнее, но Пырсиков поднимался, бережно отцеплял от себя атакующих. Когда нападающие изнемогали и отходили для отдыха в сторонку, богатырь басил: - “Молодцы”, подмигивал мне сверху вниз хитрым глазом, протягивал мясистую ладонь.
Под присмотром Пырсиковых мы боролись, в соответствии с возрастом и габаритами один на один. Часто мне удавалось оказаться сверху на противнике и удерживать его прижатым спиной к арене. Судья торжественно провозглашал, похлопывая тяжёлой рукой по моему плечу: “Победа”.
Однажды мне достался противник одних размеров со мной, но на год, или два старше. Был он сухощав, с невыразительным, костлявым лицом, но его руки были как крюки, движения резки, схватить его никак не удавалось. Одно из его движений окончилось тем, что я получил удар, то ли локтем, то ли большим пальцем руки по горлу. В моем, пронзенном болью, кадыке, как будто застряло большое яблоко, вздохнуть было невозможно, глаза мои выпучились,… Противник повалил меня беспомощного, но Пырсиков был начеку – оттащил победителя, поднял меня, участливо заглядывая в глаза…”
--- ---
“…помнится, пришлось мне, весьма юному, наблюдать довольно омерзительную картину. Недалеко от нашей пятиэтажки, метрах в пятидесяти, находилось одноэтажное здание-склад из красно-коричневого кирпича, стены которого покрывали тёмные потёки. Я оказался в ту осеннюю пору у открытых железных ворот и заглянул в глубину склада, приметив у задней стенки какие-то ящики, коробки, железяки. Вдруг увидел - с улицы направился в склад котик, довольно жалкого вида, худой и облезлый, видимо, что-то его привлекло, или просто спасался от непогоды. Мужик-грузчик, в сером фартуке, отшвырнул жалкое существо грязным сапогом из склада во двор. Котик поднялся, и вновь устремился в глубину вожделенного склада, но мужик, обозначив свои действия матерщиной, опять отфутболил упрямца. Когда в третий раз существо неуверенно заковыляло всё в том же направлении, мужик перехватил котика левой лапой, схватил его правой за хвост, и, размахнувшись, ударил о кирпичный угол склада кошачьей головой. Раз! И ещё раз. После чего отшвырнул животное на сырую землю у складской стены. Котик дёргался, изворачивался, содрогался, постепенно затихая. Глаза мои округлились в метаниях между созерцаниями зловеще-серого мужика и конвульсиями жалкого тельца.
 - Чего… - буркнул хмурый мужик, покосившись недобрым, белесым глазом -  иди себе. Иди  “
---
---