Белые снегири - 47 -3-

3. РАССКАЗЫ

Владимир БОДРОВ
(г. Орехово-Зуево, Московской обл.)
Член Союза писателей России


ПОЛТИННИК

В наш город приехал зоопарк. Сейчас подобное событие может показаться будничным и неинтересным, но тогда, в самом начале 70-х, для подмосковной глубинки оно было значительным.
Говорили, что расположился зоопарк на поляне возле реки, а главное, – в первый же день его приезда по улице Ленина провели бегемота, вернее, бегемотиху по прозвищу Лота. Две тонны.
В свои без малого шесть лет я знал о бегемотах по картинкам и телепередаче «В мире животных» и, конечно же, очень мечтал увидеть их взаправду.   
Но вот прошел день, другой, а я оставался ни с чем. Мама, как обычно, была очень занята,  а отец после рейсов возвращался домой слишком поздно. На брата же, тогда пятнадцатилетнего подростка, надежды не было никакой: свои интересы. А мне так хотелось в зоопарк! Так хотелось!
В среду вечером отец сказал мне:
– Не грусти. Завтра я приду с работы пораньше, часа в четыре, и мы с тобой обязательно сходим в зоопарк. Обещаю. Вот здесь – и на билеты, и на мороженое.      
С этими словами он торжественно достал из кармана брюк полтинник и положил его на верх книжного шкафа.
Утро следующего дня тянулось как никогда медленно. Я то и дело подходил к настенным часам, висевшим в большой комнате, прислушивался, ходят ли они, не остановились ли. И ждал. 
Было солнечно и тепло. Бабушка, по обыкновению, вязала в комнате. Я же, взяв все необходимое для рисования, перебрался из дома на воздух, в беседку. Но и в ней мысль о зоопарке не давала покоя: вскоре нарисованные слон, черепаха и бегемотиха Лота смотрели на меня, словно упрекая: «Ну, что же ты? Мы уже давно приехали, а ты еще ни разу не пришел».
«Сегодня приду. Приду», – мысленно пообещал я и в очередной раз побежал в дом посмотреть, сколько времени на часах.
Около двенадцати со «школьной отработки, чтоб ее» пришел мой старший брат Миша со своим приятелем, которого все в округе почему-то звали Рыжий, хотя волосы у него были совсем не рыжие. Оба подошли к беседке.
– Привет, Сережка! Чего рисуешь? Ну-ка, – с этими словами Рыжий взял в руки лист с Лотой. – Ну ты даешь! Таких бегемотов не бывает. Он же у тебя синий. А они разве синие?
– А мне так больше нравится. И вообще, папа говорит, что дело не в цвете, – возразил я, не будучи уверенным, что отец говорил именно так.
– Понимал бы чего. Синих зверей вообще не бывает, – добавил брат. – Мазила!
И они оба громко засмеялись.
– Отец – художник, а сын – маляр, – добавил Рыжий. И снова – взрыв хохота.
Я ничуть не обиделся. Я привык, что так меня дразнили. Мой отец, и вправду, хорошо рисовал. Но иногда совсем непонятно: какие-то линии, пятна, расплывшиеся силуэты. Иногда казалось, что на картину выплеснули воду и краски растеклись. Но все равно было здорово. С весны до осени отец работал на одной из двух террас дома. Я любил проникать туда и, пока не было отца, долго сидеть, вдыхая стойкий запах скипидара, перебирая многочисленные тюбики красок, кисти, дощечки, инструменты. Для меня это был непонятный, притягивающий к себе мир. Там же, на террасе, в одном из ящиков письменного стола лежали самодельные книжки. А еще фотографии, где были не люди, не растения и даже не животные, а какие-то тексты. Они были аккуратно скреплены между собой. Отец никому не разрешал лазить в стол, и, когда однажды застал меня за этим занятием, всерьез рассердился. Он даже стал закрывать дверь в террасу на ключ. И мне приходилось лазить туда через окно комнаты.            
Как-то раз в один из вечеров отец стал разбираться в террасе. Некоторые картины он порезал: наверное, они ему перестали нравиться. Некоторые, в рамках, убрал на чердак. Остальные свернул в трубочки. И ушел куда-то, взяв их с собой.
Мама почему-то плакала ночью. Я слышал. Вернулся отец через несколько дней и вскоре стал работать шофером на большой машине. Возможно, ему разонравилось рисовать, и он решил ездить на большой машине в другие города. Он любил дороги. Как же их не любить?! Я вот тоже любил. Особенно, когда отец брал меня в поездки. Иногда назад мы возвращались затемно на его машине под номером – 39-01 ЮАЗ. 
Хорошо помню то время. Хотя прошло много лет, память до сих пор сохраняет все запахи и звуки, окружавшие меня тогда, ожидание прихода отца с работы, строгий бабушкин голос, мамины песни, рыбалки с братом и Рыжим. Сохраняет память наш дом и большой сад, окружавший его, беседку, увитую плющом. Много чего. Увы, все это живо лишь в воспоминаниях.   
– И травы красной не бывает. Ты опять, Сережка, цвета перепутал, – уже серьезно сказал брат. – Я же тебе говорил, что баночка с зеленой краской – первая в верхнем ряду. Рисуй лучше простым карандашом, а вечером вместе разукрасим. Ладно? 
– А я сегодня в зоопарк пойду с папой, – похвалился я. – Он сказал мне вчера перед сном.
– Когда он с работы вернется, звери уже спать будут, – заметил Миша. – Так что ты особо не жди. Я сам слышал, как отец маме говорил, что работы много.
– Неправда. Он мне сказал, что мы с ним в зоопарк пойдем сегодня, – с легкой обидой пролепетал я. – Он обещал, что пойдем.
Я всегда верил отцу – он никогда меня не обманывал – но слова брата пробудили во мне какое-то странное чувство.
– Мы пойдем в зоопарк. Сегодня же и пойдем, – насупившись, как будто стремясь кому-то что-то доказать, не унимался я.
– Да ладно, Серый, успокойся. Сходишь ты в свой зоопарк. Может, там и неинтересно. Мы тебе расскажем  вечером, – по-своему решил поддержать меня Рыжий. 
– А вы тоже пойдете, что ли? А когда? – я пристально посмотрел вначале на Рыжего, а затем на брата. – Пойдете, да?
– Пойдем, – нехотя ответил Миша, покрутив пальцем у виска. Жест адресовался Рыжему. Видимо, брат не хотел, чтобы я знал об их планах.
– А когда?
Повисла пауза. 
– Когда пойдете?
– Сейчас, – сдавшись, произнес Миша и сурово посмотрел на своего товарища.   
– Да ладно. Чего ты? – извинительно пробормотал Рыжий.
И тут я не удержался:
– Возьмите меня с собой. Ну, пожалуйста. 
– Дома сиди, жди маму. Бабушка скоро закончит, почитает тебе что-нибудь. Вечером папа придет, сходишь с ним, – не отзываясь на мою мольбу, стоял на своем мой бесчувственный брат.
– А вдруг не придет? – я ужаснулся сказанному, но так невыносимо хотелось в зоопарк.
– Денег тебе на билет у нас нет, – не сдавался брат.
– У меня есть! Полтинник! – мое падение было стремительным. – Мне папа дал. Там, на шкафу лежит.
Брат и Рыжий переглянулись.
– Да ладно, Мишка. Давай возьмем. Чего там.
Брат ответил не сразу, видимо, прикидывая, как лучше поступить.
– Ну ладно, возьмем, только за удовольствие все денежки нам отдашь. И не говори, что мы курить будем, а то сам знаешь чего, – Миша угрожающе показал мне кулак. – Папа спросит, куда потратили деньги, скажешь на мороженое. Идет?
– Идет.
Торг был окончен.
Миша сходил в дом, взял со шкафа оставленный отцом полтинник, а заодно сказал бабушке, что берет меня с собой в зоопарк. И мы втроем отправились навстречу моей маленькой мечте.


В зоопарке было здорово. Там были обезьяны, ягуар и бегемотиха Лота, а еще лев и много других зверей. Но мне стало немного грустно: все звери лежали в своих тесных клетках или ходили по ним туда-сюда. Им, наверное, было не так хорошо, как нам. Особенно мне запомнились грустные глаза лошади, прежний хозяин которой носил фамилию Поживальский.
Домой мы возвращались по берегу реки. Посидели около спасательной станции. Миша с Рыжим курили заранее купленные папиросы, потом жевали листья, чтобы отбить запах. Когда подошли к самому нашему дому, брат втолкнул меня в калитку и пошел гулять дальше. Я же подбежал к маме, только что вернувшейся с работы:
– Мама, мама, а мы в зоопарке были, – торопился я поделиться с ней своей радостью.
– Вот и молодцы мои. Понравилось?
– Очень! Там такие обезьяны смешные. Мам, а Лота больша-ая такая, толстая, – я развел руки в стороны, стараясь показать ее размеры. – А еще лев злой. И филин…


Ровно в четыре часа, когда на террасе я, мама и бабушка сидели за столом и пили чай, послышался звук открывающейся калитки, знакомые шаги по дорожке, затем открылась входная дверь, и в проеме показалась фигура отца. Сердце мое замерло.
– Всем привет, вот и я! – радостно прогремел он. И, подойдя к столу, произнес. – Ну что, сын? В зоопарк?
Онемевший, смотрел я на отца. Смотрел, не слыша ничего и никого. Лишь чувствовал: вот-вот расплачусь. Если бы я мог в тут минуту провалиться под землю, с радостью бы это сделал.
– Ты не заболел? Сережа, что с тобой? – вдруг сквозь глухоту прорезался тревожный голос мамы.
– Собирайся, пошли бегемота смотреть, – улыбаясь, проговорил отец.
И тут я сорвался с места и бегом – из дома. В саду забился в самый глухой уголок, возле сарайчика, где обильно росла крапива, и – навзрыд. Рыдал до тех пор, пока отец не нашел меня. Он подошел ко мне, присел на корточки и погладил меня по голове. Потом обнял своими большими сильными руками, прижал к себе. Не переставая плакать, я уткнулся в его грудь. Отец продолжал гладить меня по волосам, и мне становилось хорошо и спокойно. Я затихал. Все еще всхлипывая, я пробормотал:
– Я… Я был… В зоопарке… С… Мишей. Не дож… дождался тебя.
– Ну и ничего. Мы с тобой в воскресенье туда еще раз сходим. И маму возьмем с собой. Возьмем?
– Да. Я… Очень хотел…
– А каких зверей видел?   
Тут я отнял лицо от его груди и стал рассказывать:
– Там… там бег… бегемотиха... – я провел рукой по лицу, смахивая мешавшие слезы. – Большая такая. Лота зовут. Орел есть.
– Орел? Красивый, наверное? – спросил отец, вытирая мне щеки.
– Красивый, пап! Там... много зверей, – я уже совсем успокоился. – Пап, а кто такой Пожевальский?
– Кто?
– Пожевальский. Он свою лошадь в зоопарк отдал.
– Кто это тебе сказал?
– Рыжий. Я спросил, почему лошадь так зовут, а он мне так сказал.
– А, понятно. Пржевальский, а не Пожевальский. Идем, я тебе расскажу про него. Давай пять.
И, взявшись за руки, мы с отцом пошли к дому, где нас ждали взволнованные мама и бабушка. И рассказ о знаменитом русском путешественнике. И еще много-много счастливых  минут моего детства. 


MEMENTO MORI

Моей матери

День выдался привычным. С утра – школа: четыре урока, как и всегда по понедельникам. Придя домой, Сережка Балакирев сразу же засел за домашку. Уже с конца первого класса он самостоятельно выполнял все домашние задания, и получалось неплохо: в дневнике – только хорошие и отличные оценки.
Написав упражнение по русскому и прорешав примеры по математике, Сережка быстренько собрал портфель на завтра, а затем, схватив в углу терраски обструганную палку, выбежал во двор, где всегда находил для себя множество развлечений.
Одно из них – большое дерево рябины, служившее стойкой для гамака, сторожевой башней и еще много чем. Частенько Сережка забирался на него, чтобы следить за  приближением воображаемого неприятеля или спасаться от наводнения.
Не менее ценной была крапива. Росла она в разных местах большого сада: сзади дома за кустарниками, посаженными вдоль забора, возле колодца, между сливами и летним душем и, особенно, – за гаражом, на необработанной территории. Земля на ней была твердая, но крапива там чувствовала себя превосходно. В тени двух больших дубов она быстро обновлялась после очередного ее уничтожения. А главным ее уничтожителем был именно Сережка, смело вступавший с ней в бой, вообразив себя героем очередной прочитанной книги или увиденного фильма.


Победив в тяжелой битве всех злодеев – ими на этот раз оказался отряд крестоносцев – Сережка побрел  в дом, где его ждала книга о Древнем Риме. Ее дала почитать бывшая учительница Вера Ивановна, а теперь просто тетя Вера Стрельникова, дальняя родственница Балакиревых. Жили Стрельниковы на втором этаже двухэтажного дома, стоявшего на самом краю улицы. Сережка часто бегал туда играть с внучкой тети Веры, Ольгой, тоже второклассницей, но из «бэшек», и ее соседом Олегом, который был на год младше.
Ольга была настоящим другом: умела хранить тайны, здорово играла в футбол, ловко лазила по заборам и вместе с мальчиками бесстрашно ловила пауков-крестовиков в сараях. Иногда, устав от беготни, дети просто рисовали мелками на недавно укатанном асфальте либо сидели на скамейке возле глубокого старого колодца.
Но больше всего Сережка любил бывать в самом доме Стрельниковых и радовался, когда тетя Вера звала ребят на чай, каждый раз угощая при этом всякими вкусными пирожками и конфетами. А еще давала Сережке интересные книги.
Книг у нее было много, целых несколько шкафов в большой комнате, посередине которой стоял огромный черный рояль. На нем училась играть Ольга. Училась неохотно, капризничала, иной раз, со слов тети Веры, даже плакала.
Сережке до рояля не было никакого дела. Он любил рассматривать книги, стоявшие в шкафах, читать их названия, имена авторов и мечтал, что, когда вырастет, соберет большущую библиотеку. Много-много интересных книг.
Когда наступали сумерки, комната преображалась. Книжные шкафы становились то воротами древнего замка, то отвесными скалами. Тяжелые темные шторы на окнах злобно шевелились, готовые в любой момент напасть на детей, затаившихся на плоту или в крепости – старом кожаном диване у противоположной стены. Маленький низенький столик и стул с резными подлокотниками, стоявший рядом с ним, превращались в рифы или же в сказочных чудовищ, от которых всегда исходила опасность. Огромный рояль становился островом, хотя временами мог быть дремлющим существом, впрочем, довольно безобидным, наподобие кита. В такой волшебной обстановке Ольга, Сережка и Олег приглушенными голосами или же шепотом рассказывали друг другу разные истории. Часто – страшилки.
Вчера, в воскресенье, Сережка был у Стрельниковых, и перед самым его уходом Вера Ивановна разрешила мальчику взять для прочтения книгу о Древнем Риме, хотя и удивилась выбору:
– Это пока еще тебе рановато, дружок. Будет неинтересно.
– Почему, тетя Вера?
– Потому что ты еще маленький. Чуть подрастешь и тогда прочтешь. А сейчас многое тебе будет непонятно. Не торопись. Давай-ка лучше выберем другую.
– Я не хочу другую. Я эту хочу, – заупрямился Сережка.
Вера Ивановна пристально посмотрела на него, затем открыла стеклянную дверь шкафа, достала книгу и протянула ее мальчику со словами:
– Ну, раз так хочется, бери. Вернешь через десять дней.
Довольный Сережка прижал книгу обеими руками к груди и выскочил из комнаты. Уже наполовину спустившись по большой лестнице, он вдруг вспомнил, что забыл поблагодарить Веру Ивановну, вернулся и крикнул из дверей:
– Спасибо, теть Вер.
Вера Ивановна с улыбкой выглянула из комнаты в коридор:
– Беги, читатель.


Вернувшись в дом, Сережка запер входную дверь, прошел в свою комнату, достал из секретера книгу и завалился с нею на кровать. Многое, как предупреждала тетя Вера, и впрямь было ему не очень интересно. Сережка стал листать книгу, ища страницы, где рассказывалось бы о сражениях или хотя бы походах римских войск. В своих поисках он наткнулся на описание триумфального шествия полководца, много лет воевавшего с варварами на севере империи и, наконец, одержавшего победу над ними.
По улицам Рима проходят колонны воинов. Шествующие впереди трубачи играют грозный воинственный марш. Звуки труб перемешиваются с радостными криками, которыми толпы народа приветствуют проходящие войска: «Ио! Триумф!» На многочисленных повозках везут богатую добычу – военные трофеи. За войсками двигаются юноши в праздничных одеждах. Они ведут сотню белых быков, предназначенных для жертвоприношения. Юношей сопровождают мальчики с золотыми и серебряными сосудами для жертв. За ними несут семьдесят сосудов с золотыми монетами.   
Вот, наконец, – священная чаша из золота, украшенная драгоценными камнями, предназначенная в дар Юпитеру. Вслед за ней – вереница пленных. Среди них – воины,  женщины и даже дети. Закованные в цепи, они бредут с поникшими головами, с унылыми, скорбными лицами. Толпа стихает, слышно только бряцанье цепей. И вот снова толпа взрывается оглушительными возгласами. Это показывается золотая триумфальная колесница, запряженная четверкой белых коней. В ней – сам полководец, главный герой триумфа, гордый и бесстрашный человек. В пурпурном плаще, затканном золотыми пальмовыми листьями, он гордо сидит, держа в одной руке жезл из слоновой кости, украшенный золотым орлом, а в другой – лавровую ветвь. Кажется, ликованию римского народа нет предела.
Больше всего в этом месте книги Сережку удивило, что раб, слуга героя войны, стоявший в колеснице позади полководца и державший над его головой золотой венок, украшенный драгоценными камнями, время от времени кричал триумфатору: «Memento mori».
Внизу страницы была сноска с переводом этой незнакомой Сережке фразы – «Помни, что ты смертен».
Ничего себе! Сережка чуть не подскочил! Как смеет раб такое говорить своему хозяину? Да еще в такой момент? Ничего себе! И, самое главное, почему смелый победитель злых варваров так странно на это реагирует: услышав очередной возглас своего раба, слегка поворачивает голову и медленно кивает ему в ответ. Соглашается как будто.
Что-то не так. Сережка перечитал абзац еще раз. Да, так оно и есть: прочел он правильно, но… ничего не понял.   
В это время раздался звонок, и, захлопнув книгу, Сережка побежал открывать дверь.   
– Кто там? – крикнул он, как научили, хотя знал наверняка, что там за дверью – мама.
– Это я, сынок, открывай, – раздался в ответ родной голос.
Сережка отодвинул засов, распахнул дверь и, не дав матери войти, повис на ней.
– Ну, ну, ты чего? Соскучился?
– Ага.
– Все. Пошли в дом. Обедать пора.
 

После обеда время полетело быстро. Сережка помог матери собрать на участке сухую картофельную ботву и сжечь ее. Ботвы было много, и мальчику пришлось следить, чтобы она вся сгорела: мать в это время ушла в дом, сказав, что ей нужно дошить теплую рубашку. Работу себе она всегда находила. Сережка ни разу не видел ее сидящей без какого-либо дела. Она была настоящая мастерица. Люди иногда не верили, что новая куртка или брюки, или еще что-нибудь – творение рук Нины Балакиревой. Жили они очень скромно, а потому поношенные вещи никогда не выбрасывали. Некоторые из них обретали новую жизнь благодаря волшебным рукам Сережкиной матери.   
Она сама придумывала выкройки, рисовала их на специальной бумаге, а потом с помощью своей старой швейной машинки фирмы «Зингер» творила маленькие чудеса. Сережка помнил: когда у него, еще совсем маленького, появилась шапка-буденовка, он с гордостью заявлял всем: «Это мне мама из рваных штанов сшила». Он не понимал, что не следовало так говорить, но, с другой стороны, он говорил сущую правду и гордился и новой шапкой, и своей мамой.
А еще мама пела. Пела так, что порой слезы наворачивались на глаза: так глубоко в душу проникал ее сильный, необыкновенной красоты голос, неспешно льющийся, как полноводная река, и завораживающий своей глубиной. Песен мама знала много, понравившиеся специально разучивала и, когда по праздникам за столом собиралась родня и знакомые, к удовольствию всех исполняла их. Иной раз по вечерам мама ни с того ни с сего затягивала песню, чаще всего грустную, и Сережка слушал ее, поддаваясь необъяснимому чувству, которое он, кроме как в эти моменты, никогда не испытывал.
Вечером Сережка вновь взялся за книгу. Читать было достаточно тяжело, какие-то места, где речь шла о любовных отношениях героев или пространных рассуждениях о  будущем империи, не трогали его, и поэтому мальчик старался быстрее пробегать их в надежде, что самое интересное – впереди.
Несколько раз Сережка возвращался мыслями к эпизоду с латинским высказыванием о смерти. Смысл этого эпизода все еще оставался для него загадкой. Сережка не понимал ни полководца, ни его раба, ни окружающих, которые могли слышать слова последнего и никак на них не реагировали. Значит, это было нормально? Но почему?
«Был бы дома отец, он смог бы помочь. Он знает все, он очень умный», – думал Сережка. Но отец вот уже почти год был далеко, в Сибири, в длительной командировке, как говорила мама. Не было рядом и старшего брата, призванного весной в армию. Только Сережка и его мать. А она вряд ли могла разгадать мучившую мальчика загадку. Сережка знал, что мама малограмотная, ведь закончила всего лишь пять классов школы. Давно, еще во время войны. Она и читала-то с трудом и писала с ужасающим количеством ошибок. Тем не менее, Сережка все же прочел маме изумившее его странное выражение из книги. 
– Надо же, «Помни о смерти», – она сделала паузу, а затем добавила. – Но все правильно: человек всегда должен помнить об этом.
– Зачем, мам?
– Затем, чтобы жить… Ну как тебе объяснить? По совести. Хорошо жить, значит. Понимаешь?
– Страшно же думать о смерти.
– А ты и не думай. Просто знай себе и все.

Перед сном, как и всегда, мама поцеловала Сережку, пожелала ему спокойной ночи и, выключив свет, вышла из комнаты. Сережка повернулся на правый бок и закрыл глаза. В голове, перебивая друг друга, проносились обрывочные мысли. Они мешали заснуть, мешали успокоиться, как любила говорить мама, угомониться. Фраза «Memento mori» была среди них. Звучная фраза, трудно такую забыть. Она крутилась в голове, как надоедливая песенка, и не давала покоя. «Memento mori, мemento mori, мemento mori, тарам, тарам, тарам. Memento mori, мemento mori, тарам, пам-пам».
Неожиданно она прервалась и словно отодвинулась куда-то, а ее место заняло слово «смерть». Сережке стало страшно. Он повернулся на спину и открыл глаза. В комнате было темно, лишь сквозь щель задернутых занавесок просачивался слабый свет луны. И где-то незримо витала смерть. И ни мама, ни отец, ни брат – никто не помог бы, если бы она вот сейчас взяла и пришла. И села на кровать. «Никто не поможет. Я совсем один и могу умереть», – с ужасом подумал Сережка и, чтобы хоть как-то защититься, свернулся калачиком, как будто стал совсем маленьким.
Никогда раньше не думал он о своей смерти. Два года назад умерла бабушка. Умерла ночью, и долго после этого Сережка боялся заходить в комнату, где это случилось. Но тогда он был маленький, а она – старенькая. И поэтому это случилось с ней. А теперь… Теперь – совсем другое. Теперь смерть грозит ему. Значит, он тоже умрет… Когда-нибудь… Перестанет дышать, и дальше – ничего не будет. Ничего. Новая волна ужаса пронзила мальчика так, что он почувствовал на своих щеках слезы.
Мама часто брала Сережку в церковь. Он очень неохотно шел с нею: его  подавляли рисунки, которыми были украшены церковные своды, неулыбающиеся лица прихожан, и само стояние на службе было тягостным для него. Ему было не по себе. Таинственность обрядов страшила, как и немногие библейские истории, которые он знал. Мама говорила, что нужно все правильно понимать, и тогда он сможет почувствовать легкость и свет. Ничего подобного Сережка не чувствовал, а лишь в очередной раз внутренне содрогался, слыша суровый голос попа, время от времени прерывавшийся нестройным пением хора. Не доходил до него и смысл фразы «Смертью смерть поправ». В ней было о смерти, а значит, – страшно. Но особенно неприятными в церкви были гробы с покойниками, которых приносили туда для отпевания, и ужасный стук молотка, отдававшийся в самом сердце. Но здесь – другое. Эта самая смерть как будто бы пробралась сюда, словно говоря, что будет теперь неотступно следовать за Сережкой. Где бы он ни был, что бы ни делал, он не сможет ее избежать. Как же теперь? Как?
«Я не хочу умирать. Я еще совсем маленький. И стану взрослым – не захочу, – причитал про себя мальчик. – Не хочу умирать».    
«А ты и не думай. Просто знай себе и все», – вспомнились слова матери. Как же не думать, когда страшно? Так страшно. Так страшно, что никогда еще так не было. Даже когда брат пугал бабой Ягой с чердака, так не было.
Сережка старался успокоиться. Постепенно страх уходил. Слезы высохли, и дневная усталость сделала свое дело. Он даже и не заметил, как погрузился в сон. Очень даже возможно, что, когда Сережка засыпал, «Memento mori» вновь зазвучала как незатейливая песенка. «Memento mori, мemento mori, мemento mori, тарам, тарам, тарам. Memento mori, мemento mori, тарам, пам-пам».

МЫШЬ

Это была мышь. Включив свет, Сергей увидел, как она пробежала, прижимаясь к плинтусу, от холодильника за шкаф-пенал. Через всю ширину кухни. Настоящая мышь. Никакое не видение.
Сергей молча выключил свет, забыв, зачем приходил, и вернулся в зал.
–  Где сок? – недоуменно спросила Вика.
– Что? А, сок. Сейчас, – и Сергей вновь вернулся на кухню.
В этот раз никакой мыши не было. Сергей налил для жены стакан сока, но любопытство заставило поставить его на стол, опуститься на коленки и заглянуть в узкую щель между кухонными шкафами. Там было темно, но, присмотревшись, (Сергей готов был поклясться) он увидел грызуна. Еле различимая, мышь сидела у самой стены и смотрела на него. Наверное, испуганно. А как же иначе? Он вглядывался и вглядывался в темное пространство. В такой позе и застала его вошедшая на кухню Вика.
– Ты что делаешь?
– У нас мышь, – ответил Сергей, не оборачиваясь.
– Мышь? И ты так спокойно об этом говоришь? Я их боюсь. Поймай ее. Сейчас же. Сделай что-нибудь, я боюсь.
– А что тут сделаешь? – Сергей медленно поднялся с пола. – Завтра возьму у матери мышеловку. Надеюсь, до утра она тебя не съест.
– Шути, шути. Я бы на твоем месте…
– Давай оставим все как есть. Завтра я ее поймаю. Не волнуйся.
– Я и не волнуюсь, тем более, что завтра мы с Галей едем к ней на дачу. Пообщаемся. Выходные – в твоем распоряжении. Охотник.
С этими словами Вика вышла из кухни. Сергей выпил налитый для нее сок, выключил свет и закрыл за собой дверь. 
Ночью ему снилась подруга жены Галя, оседлавшая откормленную гигантскую мышь. Одной рукой она ловко ухватила шерсть животного, а другой держала связку воздушных шаров. Они, мышь и наездница, курсировали по тротуару вдоль дома, туда и обратно, неуклюже подскакивая. Все получалось неестественно, как будто в замедленной киносъемке. Зеваки аплодировали им и кричали: «Браво!» Галины глаза были полны ненависти, и сквозь зубы она что-то выцеживала из себя. Сергей слов не разбирал, но понимал: в его адрес.
А затем он видел Наташу. Впервые видел ее во сне. Сюжет – достаточно размытый, но от него осталось ощущение какой-то душевной легкости. Такое бывало у Сергея после полетов. С годами он все реже летал во сне, но когда это происходило, после пробуждения чувствовал: мир вокруг – немного другой. Пусть и ненадолго.               


Наутро Сергей пошел за мышеловкой к матери.
Всю неделю он не знал, как она себя чувствует. Сотовый телефон, который он купил ей пару месяцев назад, вновь был отключен. Видимо, мать слишком долго держала кнопку отключения вызова. Сергей сердился, ворчал про себя, что мать невнимательна к технике, что не догадывается вновь включить аппарат, а ведь он показал, как это делается. Наконец, на то, что это приобретает некую форму эгоизма. Он, Сергей, каждый день и час думает о матери, душою рвется к ней, но, загруженный работой, никак не может приехать на неделе. Он хороший сын, но дела не отпускают. Да, конечно, они живут не в разных городах. Но он же работает с утра до вечера. Никто не знает, как он  устает, как приходит домой, совершенно опустошенный. А мать упрекает его. Молча. Никогда не говорит, но он-то чувствует ее немой упрек. «Забываешь о матери», – говорят ее глаза. Ее движения говорят. Все вокруг говорит. Несправедливо. Он же работает, а не лежит днями напролет на диване с кроссвордом в руках. Не сидит у телевизора. У него нет времени даже книжку почитать. Работа, работа, работа. Целыми днями. С утра до вечера. С редкими выходными. И все это для кого? Не для себя, а чтобы тем, кто рядом с ним, было хорошо. А у самого запросы скромные. Главное – его близкие. И мать особенно… 
Опять этот идиотский голос: «Аппарат абонента выключен или находится…» Знаю, где он находится.          
А может быть, она специально отключает телефон? Очень даже может быть. Но тогда это уже чересчур. Это очень жестоко. Нельзя. Нельзя так.
Все эти мысли крутились в голове Сергея, пока он шел по улице, перешагивая, перепрыгивая бесчисленные лужи, обходя их, стараясь миновать грязь и при этом не поскользнуться на серых крутобоких бугорках льда, разбросанных, словно островки, по начавшей оттаивать земле. 


Как обычно – два коротких звонка. Его, Сергея, одна из примет. За дверью – шорох, движение. «Слава Богу, жива, – вдруг промелькивает в голове. – Фу, ты, что за черт?» Привычные звуки неспешно приближающихся шагов, и  такой же привычный вопрос матери:
– Кто там?
– Это я, мам. Сергей, – также привычно отвечает он.
Слышится звук отодвигающейся щеколды и, чуть скрипнув, дверь медленно открывается. 
– Привет. Как ты? – уже входя в маленький, слабо освещенный коридор, задает он дежурный вопрос. 
– Как? Да слава Богу. Ноги болят только. Проходи, проходи, – быстро проговаривает мать, отступая в комнату.
– Вот здесь я купил кое-что, – Сергей протягивает матери пакет с продуктами.
– Да зачем, сынок? Не надо. Если что-нибудь мне нужно, я прошу Валю с третьей квартиры сходить в магазин.
– Какая Валя? Держи.
Взяв пакет, мать несколько секунд смотрит на сына глазами, полными благодарности.
– Ну, ты разувайся. Я чай только что заварила. Сейчас пить будем. Я сейчас, – с этими словами она ковыляет на кухню.
Разувшись и повесив на крохотную вешалку свою куртку, Сергей входит в комнату, заставленную по периметру старенькой мебелью, привычно усаживается на табурет возле швейной зингеровской машинки, стоящей у окна, уже давно не используемой по назначению и ставшей одновременно  и дополнительным столиком, и тумбой для цветов. 
Нина Ивановна, мать Сергея, бережно относится к вещам и на уговоры сына выбросить или даже продать машинку неизменно отвечает отказом. Она связана с ней незримыми нитями и уж, конечно, многими воспоминаниями. Когда-то мать рассказывала маленькому Сереже, как получила машинку от своей мамы, бабушки Грани, как та, в свою очередь, получила ее вместе с благословением на венчание от своих родителей.
Сергей проводит ладонью по желтоватой тряпичной скатерти, покрывающей машинный столик, и вспоминает, что крышка, под которой таится мамина «белошвейка», разлинована под шахматное поле, на котором в детстве он любил играть в солдатики. Как же быстро пролетело время! И тут же – другая мысль: как мать всегда угадывает со временем его прихода? Ведь ждала и ждала не когда-нибудь, а сейчас. Его любимое малиновое варенье, заваренный чай, две чашки – все указывает на это. Она всегда все чувствует. В трудные студенческие времена она появлялась на пороге квартиры, где жили Сергей с Викой, именно в тот момент, когда у них заканчивалось все: и деньги, и продукты. Появлялась всякий раз с сумкой. «Я вот вам поесть принесла и денежек немного», – говорила она, будто извиняясь за своего сына, который, прирабатывал то сторожем, то истопником, но денег в дом приносил мало для «достойной жизни», как себе ее представляла молодая сноха.    
– А я знала, что ты придешь, – Нина Ивановна возвращается из кухни, неся вазочку с печеньем. – Ну, расскажи, что нового.
– Нового? – Сергей складывает руки на коленях. – Да все по-старому. Работы много. Прихожу поздно. Устаю. Привет тебе от Вики.
– Ты не оправдывайся передо мною. Я мать, все понимаю. Хорошо хоть совсем не забываешь.
– Ну зачем ты так?
– Не обижайся. Ты действительно много работаешь. Только я не понимаю, зачем? Тебе нужно больше отдыхать, беречь себя.
– Ну а что делать?
– Как что? Жить. Жизнь идет. И другой не будет.
– Я понимаю.
– Понимаешь, да не совсем. Твоей Вике вечно чего-то не хватает. Не за тем бежите. Не за тем. И вообще… –  Нина Ивановна осекается.
– Что «и вообще»?
– Неправильно вы живете, сын. Детей вам надо. Может, все и наладится.
– Ты о чем?
– Знаешь прекрасно, о чем. Годы уходят. Потом поздно будет. Потом жалеть о несделанном будете. А вы каждый сам для себя живете. Работает он. Кому радостно от этого. Или все деньги заработать хочешь? Не так живешь, сын.
– Ну зачем ты опять? Живу, как умею.
– Плохо умеешь. Жалко мне тебя. И твою дурочку Вику тоже жалко. Все не по-людски, – Нина Ивановна начинает нервничать и, чтобы успокоиться, меняет тему разговора. – Посмотри, что там с телефоном. Он почему-то отключился, я не знаю, как включить обратно. Вон там лежит, на тумбочке, где телевизор.
Сергей встает, подходит к видавшей виды тумбочке, на которой стоит телевизор, когда-то купленный матерью в кредит, берет молчащий телефон…

   
«Мощная штуковина, – думал Сергей, глядя на крысоловку, которую нашел в сарае у матери. – Раз, и все».
Она действительно выглядела внушительно и напоминала не ловушку для маленькой мышки, а самый настоящий капкан для хорошего зверя. На мгновение он представил себя несчастной норушкой и тут же отмахнулся от этой странной фантазии. Кого-то – мы, а кто-то, быть может, – нас. Ничего не поделаешь.
Место для западни было выбрано у холодильника, куда, по мнению Сергея, должна была бегать мышь, единственная вина которой заключалась только в том, что она посмела поселиться в квартире.
Главное, самому не попасться. Будет больно. Он решил проверить действие механизма. Зарядил и слегка надавил отверткой на металлическую пластину. Пружина сработала моментально. Удар был такой силы, что Сергей невольно подумал: «Бедняга».
Есть в этом доля несправедливости. И даже безнравственности. С другой стороны, мышь есть мышь. Завелась – нужно избавляться. Может, и хорошо, что прибьет сразу. Мучиться не будет.
Он зарядил крысоловку еще раз, использовав для приманки кусочек колбасы.
Весь вечер Сергей вслушивался: ждал характерного звука и почему-то боялся услышать его. Ночью он плохо спал, ворочался с боку на бок. Все сны, что он видел в этот раз, были обрывочные, не запоминающиеся.               
Наутро выяснилось: мышь не попалась. При этом кусочек колбасы удивительным образом исчез. Сергей вздохнул с сожалением и вместе с тем почувствовал странное облегчение.
В течение дня он все время думал то о матери, то о Вике, то о своих отношениях с Наташей, но чаще – о мыши.
Была суббота. Как ни странно, для Сергея выходная, и он решил провести ее праздно. Утром он позвонил матери, удостоверившись, что «все нормально», пообещал придти назавтра. Позавтракав, попытался читать, но никак не мог сосредоточиться, и содержание рассказа из первой попавшей под руку книги прошло мимо него.
Несколько раз он заходил на кухню и, стоя на коленях, пытался разглядеть мышь, будучи уверенным, что она все еще сидит между кухонными шкафами. Но толком ничего разглядеть не выходило. Решил осветить темноту спичкой, но, порывшись в ящике стола, понял: спичек там нет. Нет что ли в доме совсем? Ну да, а зачем они, собственно? Ведь плита электрическая. Эх, фонарик бы. Где-то ведь есть.
Поиски злополучного фонаря заняли много времени, но закончились  безрезультатно. Сергей перерыл все антресоли, шкафы. Посмотрел на балконе. Нигде не было. Какая-то часть сознания Сергея говорила: «Ты же сам отдал его Игорю прошлым летом. И чего ищешь-то? Только время теряешь». Но с бычьим упорством Сергей продолжал искать. Наконец ему надоело.
Придя на кухню, он сел около окна и сидел минут сорок, глядя на моросящий дождь. Вспомнился последний разговор с Наташей. Совсем не такой он получился, как того хотел Сергей. Не так все. В памяти проявились слова матери: «Не так живешь, сын». Да знаю, знаю, что не так. А как? Если бы я знал. Если бы знал…
Напиться бы. Эта мысль ему понравилась. Он достал из бара початую бутылку коньяка, наполнил рюмку и выпил не закусывая. Влага разлилась внутри приятным теплом. Сергей налил еще, но пить передумал и поставил рюмку на стол…   


Поздно вечером он вновь настроил крысоловку. Добился того, что защелкивалась она от малейшего прикосновения к приманке. Трижды он проверял это с помощью отвертки. «Теперь тебе не уйти», – думалось ему с некоторым оттенком злорадства, ведь пойманная мышь была бы хорошим результатом его работы.   
Сидя в зале, бессмысленно уткнувшись в телевизор, Сергей вновь ждал характерного звука, но, вновь не дождавшись, заснул.
Проснулся он еще затемно. Телевизор еще не выдохся. Постаревший Челентано, пританцовывая, пытался что-то донести до российского зрителя. Некоторые слова песни показались Сергею русскими. Он пошарил рукой, нащупал пульт и простился с итальянцем, затем встал и отправился на разведку.
Включив на кухне свет, он увидел знакомую картину: приманки на месте не было, и западня вновь не сработала. «Тьфу ты», – беззлобно выругался Сергей и повернул назад. 


Утро второго дня охоты было неприветливым. Дождь на улице и не думал заканчиваться. С небольшими перерывами он шел всю ночь и сейчас продолжал монотонно постукивать по металлическим отводам окон. Этот размеренный звук, казалось, мог продолжаться целую вечность. Повезло же в выходные! «Хорошо еще никуда не собрался», – проворчала одна часть Сергея. – «А куда собираться?» – отозвалась вторая. – «Как куда? Ну, вообще куда-нибудь». – «Вот-вот, куда-нибудь. То есть никуда. И чего зря жаловаться на погоду? Лучше бы мышь свою поймал. И, кстати, есть куда сходить». – «?» – «К матери, например». – «Ну не в дождь же. После обеда распогодится, и схожу». – «Ну, ну». – «Да, надо ей позвонить».
Сергей лениво потянулся, взял телефон с журнального столика, сел на кровать и стал набирать номер. На этот раз звонок прошел.
– Алло, мама. Привет, это я.
– Здравствуй. Сережа. Как твои дела?
– Ничего. Только проснулся и сразу тебе решил позвонить. Как ты себя чувствуешь?
– А что мне? Помаленьку двигаюсь, и то хорошо.
– Я к тебе, может, зайду сегодня. Что-нибудь принести?
– Ничего не надо. Время будет, заходи. Не забывай мать. 
– Разберусь с делами, забегу. Хорошо?
– Смотри сам, как получится.
– Ну пока?
– Звони.
Сергей бросил телефон в кресло и вновь лег.
«Это с какими такими делами ты разберешься?»  –«Отстань, не мешай. И правда, дел полно. Надо начинать шевелиться, а то расслабился». – «Удачи пожелать не могу, потому что не совсем понимаю, о чем это ты. Предлагаю поспать, раз уж выбор сделан». – «Какой выбор?» – «Важный, чего лукавить. Ну тогда, может, хотя бы мышь поймаешь, а то что же получается?..»
Незаметный вязкий сон постепенно окутывал Сергея, и он не сопротивлялся ему. Мысли становились все более неотчетливыми, перепутывались. Размытые образы один за другим появлялись и уводили за собой. Звуки дождя за окном остались где-то далеко.
Надрывный звонок городского телефона сделал возвращение в реальность тяжелым. Сергей с детства не любил, что называется, пересыпать. После этого он всегда бывал «разобранным» и раздраженным. На то, чтобы придти в себя, необходимо было время. Иногда значительное. Но особенно плохо было, когда просыпаться приходилось неожиданно, например, от резкого звука, как сейчас. 
На табло определителя высветился незнакомый городской номер.
– Ты чего так долго трубку не берешь? – послышался голос Вики. – Как дома дела?
– Нормально все дома.
– Мышь поймал?
– Нет еще.
– Лови. У тебя призовой день. Я тебе звоню, чтобы сказать, что мы с Галей еще на день останемся на даче. Не умри с голоду. Вечерком позвоню, может быть. Ни пуха ни пера, охотник. Да, у меня телефон разрядился, а подзарядку я не взяла, так что не волнуйся.
Сергей словно очнулся:
– Постой, а у Гали что, телефон на даче провели?
– Нет, не провели. Мы тут ненадолго в город заскочили. Кое-что захватить. И к Гале заехали. Ну ладно, целую. Собирайся на охоту. Скоро вечерняя зорька.
– Слушаюсь, товарищ командир, – безо всякой улыбки ответил  Сергей.

Вечером он так к матери и не  собрался. «Завтра освобожусь пораньше и сразу же с работы – на маршрутке. А то вечер уже. Чего беспокоить». – «Не забудь завтра, что сказал сегодня». – «Отвянь, надоел. Сам знаю». – «Не сомневаюсь».
Сергей вновь попытался разглядеть мышь через щель между шкафами, и в этот раз ему повезло: силуэт, чуть различимый в темноте, несколько раз пошевелился (да, это было движение!), а затем переместился за шкаф.
Надо было сходить за фонариком! Надо было. Ну ладно.
 «Если сегодня не попадется, больше ловить не буду, – думал Сергей, налаживая крысоловку. – Три раза мимо – значит не судьба. Пусть себе живет. Поживет, поживет, да и убежит куда-нибудь. На другое место жительства». Капкан занял привычное место на кухне, и время охоты началось. 

Около двенадцати раздался громкий хлопок. Сергей еще не спал. Он ждал. Лежал на диване перед телевизором и чего-то ждал. И вот… «Попалась. Эх…» – «Не понял, почему «эх»? Не ты ли так хотел поймать эту мышь? И на тебе – «эх». – «Ну хотел. Хотел. Только жалко. Все же живое существо». – «Ты всегда обманываешь себя и стараешься спрятаться за что-то. Вечно придумываешь отговорки, ищешь причины. Ты невозможный». – «От такого же слышу».
Этот мысленный диалог на самом деле длился всего несколько секунд. Поднявшись с дивана, Сергей пошел на кухню. Он не торопился, представляя, что ожидает его там. «Не бред ли все это? Все, что происходит со мной в эти дни, в последние месяцы. А может быть даже годы? Зачем я…»
Картина, которую он увидел, включив свет, прервала ход его мыслей. Посередине кухни стояла сработавшая крысоловка, но в ней не было никакой мыши, как, впрочем, и приманки. «Она опять меня обманула», – с какой-то тихой радостью подумал Сергей.
Он взял «капкан», положил его в пакет и вынес на балкон. Затем вновь вернулся на кухню уже с листком бумаги. Положил лист на пол, рядом с холодильником, у самой стены, достал колбасу, нарезал несколько маленьких кусочков, переложил их на бумагу, налил в блюдечко воды из-под крана и поставил туда же…
Через пятнадцать минут Сергей вышел на улицу. Ночной прохладный воздух взбодрил его. Было тихо. Облака пришторили луну и звезды. Фонарь на столбе, одиноко стоявшем напротив подъезда, неярко освещал часть тротуара. Постояв с минуту, Сергей решительно зашагал в сторону новостроек.    


ЧУДО-МАШИНА

Наконец-то он сделал это. Пока дома никого не было, включил компьютер и, когда на синем фоне экрана проявились и, успокоившись, застыли мелкие значки, нашел среди них нужный, осторожно подвел к нему стрелочку и, как это делала Аленка, щелкнул левой клавишей мышки. Раз и еще раз.
На мгновение ему показалось: что-то не так, неправильно. «Эх ты!» Но с двухсекундной задержкой высветился он. Точно такой же, какой был вчера у внучки.
– Яндекс. Найдется все, – медленно прочел он. – Так-то вот. Да уж, дела! Ну, черти полосатые! – выплеснул он разом, оглядываясь по сторонам, словно ища знаки одобрения и поддержки.
Довольный собой, он покачал головой и почувствовал, как спало напряжение, сковывавшее его.
– Да уж, дела! – повторил он негромко. – Чудо, а не машина.
Чего только люди не придумают. То ли от безделия, то ли от ума большого. Найдется все. И тут ему пришла неожиданная, почти безумная мысль. Вначале он даже испугался ее, потом чуть ссутулился, внутренне напрягся и сосредоточенно, осторожно, будто боясь спугнуть кого-то, перевел стрелочку на белый прямоугольник, где все время то появлялась, то исчезала вертикальная полоска. Затем, прежде чем решится на дальнейшее, вновь задумался.
– А дай-ка, – подбодрил он сам себя и медленно, осторожно, стремясь избежать ошибок, стал набирать на клавиатуре указательным пальцем левой руки «егорычев». Ниже появилась надпись «Егорычев Олег Олегович».
«На кой мне Олег Олегович», – подумал он и добавил: «семен григорьевич». После каждой нажатой буквы он смотрел на экран. Там, ниже строки, где появлялось набранное им, выскакивали всевозможные слова и фразы. Одна особенно запомнилась ему: ее глаза – подземные озера. «Ишь ты, «подземные озера». Красиво».  Наконец он закончил работу. Все слова вышли с маленьких букв, но зато без ошибок.
Вроде все так. Теперь – на эту кнопочку. Рраз – и все на экране вдруг переменилось. Появилось несколько сообщений о Егорычевых. 
– Так-то вот! – по-детски восхищенно пробормотал он, окрыленный своими успехами.
Он стал внимательно читать.
«Семен Егорычев подружился с пользователем… Установил приложение». Надо же, установил приложение! Какое приложение и как его устанавливать, он не знал, но все же порадовался за незнакомого человека.
«Егорычев Николай Григорьевич». Пошто мне Николай? Дальше.
«Семен Егорычев – вКругуДрузей – социальная сеть… Родился…» Э, молодой еще. Опять Николай. Почти што везде он. Видно, знаменитый человек. «сов.пар., гос. деятель, дипломат». Теперича понятно «Член КПСС с 1942. Участник войны». Молодец Николай. Уже помер, а любой прочитать может, кто был таков Николай Егорычев. А вот меня-то, видать, нету. Да и откуда мне там взяться, если про меня лишь раз в районной газете написали. Лет тридцать пять назад дело было, когда еще в мастерских работал. Так и написано было, мол, среди членов бригады особо следует отметить Егорычева С.Г. Меня, значит. Одного из лучших слесарей. Во как! Одного из лучших. Не хухры-мухры. Да, было дело. Он улыбнулся, припомнив эту историю, а заодно и то, что обещанную премию в тот раз зажали. Выдали после по пятерке, и будь здоров, не кашляй.
– Черти полосатые, – беззлобно выругался он и продолжил изучать надписи.
«А не пойтить ли нам, Семен Григорич, вечерком на…»
Почему эта надпись его заинтересовала, Егорычев ответить вряд ли бы смог… Но ему захотелось узнать, куда неизвестный звал его тезку. Из написанного не было понятно. «На», и дальше предложение обрывалось. А Егорычеву хотелось разузнать, что же там дальше-то.   
Он поправил душки очков, что делал обычно в состоянии волнения, вновь немного съежился, напрягся, словно нужно было поднять тяжелый груз, направил стрелку на «А не пойтить ли нам» и щелкнул.
Вновь произошло маленькое чудо: прежнее изображение с экрана пропало, а вместо него возник текст. Егорычев вновь поправил очки, чуть подался вперед и стал читать.
Это был рассказ с сюжетом самым незатейливым: двое мужчин сидели за столом, курили, выпивали, как водится, и один из этих двоих был очень говорливым.
С его слов выходило, что он, Пантелеймоша, давеча сватался к Агафье, но получил от ворот поворот. Ничего удивительного, это сейчас девицы любят балабок, а раньше все по-другому было. Трепать языком – не ладить с умом. Так-то вот. Этот Пантелеймоша и говорит Ветлугину, Семену Григоричу, значит: «А не пойтить ли нам, Семен Григорич, вечерком на рыбалку?» Речка там у них, значит, была, недалеко от деревни. Или озеро какое? Так-то вот.
Рассказ заканчивался как-то бестолково. И непонятно, пошли они рыбу удить или же остались в доме этого самого Ветлугина. Обо всем этом расслабленно думал Егорычев, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза. И вдруг внутри его все похолодело. Его осенила страшная мысль: за своими компьютерными подвигами он совершенно забыл, как выключать всю эту бандуру. Аленка говорит: надо как-то по-особому, а не просто вилку из розетки. Сломаться может. Машина, мол, чувствительная. «Да и дорогая, собака, – добавил Егорычев от себя. – Эх, старый, куда полез». Он открыл глаза, протер лоб, на котором выступила испарина, поправил душки очков. Постепенно он приходил в себя. Не в таких историях бывали. Жисть-то, она учит руки не опускать.         
Он внимательно стал изучать экран, стараясь найти на нем хоть какую-нибудь подсказку для своих дальнейших действий. Должно же где-то быть. Чегой-то «Прибыло» написано в прямоугольнике вверху? Так назывался только что прочитанный рассказ. Немного поколебавшись, Семен Григорьевич нажал на прямоугольник с названием и… вновь появился список разных Егорычевых. Стало быть, все правильно.
– Вот так-то вот. Черти полосатые, – по-особому основательно произнес Семен Григорьевич.
Еще некоторое время ушло на поиск нужных действий для окончательного выключения чудо-машины. Но здесь уже не было никакой суеты: Егорычев верил своему наитию, да и житейский опыт был на его стороне. А кроме всего прочего – и это, пожалуй, перевешивало все – он был необычайно ободрен тем, что чудо-машина слушалась его, Семена Григорьевича Егорычева, простого деревенского жителя, человека с пятью классами образования и сложной, как и у большинства людей его поколения, судьбой. Техника подчинялась его воле, безропотно выполняя его приказы. «Да, как ни крути, а машина одна, сама по себе – пустое место. Нешто может разве она без людей. Не может. Везде – человек. Всегда так было. И будет всегда. А иначе и быть не может. Иначе неправильно», – размышлял он.      
Когда все закончилось, Семен Григорьевич, слегка утомленный, но неимоверно довольный своими удачными «потешествиями» по яндексу, вышел на террасу дома. Было солнечно, жара начинала потихоньку спадать.
Ни с того ни с сего подумал он о своем соседе-одногодке Василии Шмакове.
«А надо б позвать Ваську на вечернюю зорьку. Порыбалим. А то, глядишь, помрем скоро, а там, может, негде будет», – Егорычев невольно улыбнулся своему остроумию, оглядел ряд стоящих на подоконнике баночек, взял старую металлическую из-под кофейного напитка (для червяков в самый раз будет) и направился к двери, походя сняв с гвоздя любимую потрепанную кепку. 
О чудо-машине он больше не думал.




ВОРОНИН  Александр   Алексеевич 
Родился в 1953 году  в  г. Дубна  Московской области. Учился в трёх школах №№ 4,8,9.  Окончил Конаковский энергетический техникум (1974),  в 1982 г.  Ивановский государственный университет – филологический факультет. 
Работал в Строительно-монтажном управлении № 5 Первого строительно-монтажного треста: освобождённым комсомольским секретарём,  мастером производственного обучения, инженером отдела кадров. С  2003 года   дежурный электромонтёр   по обслуживанию реактора ИБР-2М в ЭТО ЛНФ  ОИЯИ.
Награждён знаком “Ветеран атомной энергетики и промышленности” (2008).
Много путешествовал по стране:  Прибалтика, Украина, Белоруссия, Крым, Кавказ, Армения, Карелия, Соловки. Всё это дало богатый жизненный материал для творчества.
Вырастил    двух  дочек,  воспитываю трёх  внуков.
Много лет активно участвовал в общественной жизни города:  принимал участие в различных конкурсах и фестивалях, написал более 20 статей о городской жизни,   воспоминания “Моя Дубна” и “Моя стройка”. Выступал с докладами на  двух городских историко-краеведческих конференциях, организованных  Музеем  археологии  г. Дубны. Единственный поэт в Дубне, который старается к каждому своему стихотворению подобрать эпиграф.
Первым, ещё в 2007 году, предложил новый туристический бренд города – сделать Дубну родиной Царевны-лягушки. По аналогии с другими  русскими городами, расселяющими героев сказок на “Сказочной карте России”: Великий Устюг – родина Деда Мороза, Кострома – Снегурочки, село Кукобой – Бабы-Яги, Старица – Кощея Бессмертного,    Тамбов – волка,   и  т.п.
Состоял  в  нескольких  поэтических  объединениях города,   с  2012 – руководитель ЛИТО “Откровение”. Был членом жюри фольклорного  праздника “Сенокос в Дубровках - 2013”  и поэтического фестиваля  “Серебряный журавль - 2015” № 6 в Талдоме.  С 2012 член оргкомитета по проведению ежегодного Есенинского праздника в Дубне.
 Член Союза писателей с 16.01.2017. Руководитель Дубненского  отделения Союза писателей РФ (Московская обл. организация) с 16.10.2017. Печатался в поэтических сборниках Дубны, Твери, Москвы (“Золотое перо Московии”).
В основе стихов и рассказов – реализм, правда жизни. В прозе близки “деревенщики”  (Шукшин, Белов, Солоухин) и сатира (Довлатов, Веллер, Войнович). В стихах: Евтушенко, Филатов, Рождественский, Асадов, Рубцов.  Любимые писатели: Юлиан Семёнов, Валентин Пикуль, Борис Акунин, Александр Проханов. Из классиков: Пушкин, Лермонтов, Крылов, Гоголь, Блок, Ахматова, Евтушенко, Рождественский, Асадов, Губерман и др.
Единственный в Дубне куртуазный маньерист. 
В июне 2018 вышла книга рассказов, статей и воспоминаний “Я сердцем никогда не лгу” - 2 части (418 и 446 стр. = 864 стр.).   
В марте 2019 вышла книга стихов  “Если нет воспоминаний, значит, жизнь прошла впустую” - 2 части (116 и 166 стр. = 282 стр.).   



  МАМУЛЬКА,   ГОТОВ   КЕФИРУЛЬКА?

Меня всегда поражала и изумляла буйная фантазия Ильфа и Петрова. Казалось бы,  из ничего они вдруг такое накрутят, так всё перевернут с ног на голову, что сидишь, ахаешь, и рот не закрывается от удивления. В СССР  книгой, которую читали и цитировали все, были “Двенадцать стульев”. Это была общая книга для всех. Сейчас одной такой книги нет, поэтому и общество наше лишено общих понятий. Ничто нас не объединяет и не сплачивает: нет идеи, нет общей цели. Остались только рекламные фразы.
У меня хоть и редко, но тоже  бывают минуты под настроение в хорошей компании - как понесёт со свистом, сам на себя смотрю со стороны и удивляюсь, откуда что берётся. А все вокруг тоже ахают и лезут с советами: “- Ну, ты, Сашка, даёшь! Тебе в артисты надо идти, у тебя талант зря пропадает! Давай, мы тебе денег соберём на дорогу!” И начинают с шапкой ходить по кругу.
Читая “Двенадцать стульев”,   я  просто  млел  от  таких  диалогов,  как  у инженера Брунса  с  женой: “- Мусик!!! Готов гусик?!
- Андрей Михайлович! - закричал женский голос из комнаты. - Не морочь мне голову!
  - Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика!
Пошёл вон, обжора!”
И этот “гусик” с “мусиком” там поминается несколько раз. В детстве, читая про  подобное, я был уверен, что в жизни так не бывает и авторы это гениально придумали. Позднее, поколесив по стране, побывав во многих городах, я понял, что ничего придумывать самому не надо, нужно только внимательно слушать и запоминать. Во многих семьях были и есть свои фирменные присказки, прозвища и ласковые имена на все случаи жизни.
Запомнилось, как мои соседи по коммуналке готовились к ужину. Он, сидя в комнате у телевизора, кричал ей через открытую дверь: “- Мамулька! Ещё не готов кефирулька?” Она ему ласково, нараспев, отвечала с кухни, гремя сковородками и кастрюлями: “- Нет, папулька, ещё не готов кефирулька! Потерпи десять минуточек!” А когда ужин был готов, она торжественно звала его, крича на всю квартиру и ничуть не стесняясь соседей: “- Папулька! Иди, готов кефирулька!” И так почти каждый вечер, лишь слегка меняя интонации и названия блюд, в зависимости от настроения и времени года. Тогда, будучи двадцатипятилетним молодожёном, я очень удивлялся таким отношениям пожилых (за 50 лет) людей и не мог представить, что лет через 15-20 и меня потянет на такие невинные шалости. И вдруг в последнее время всё чаще стал замечать за собой, что непроизвольно вставляю в свою речь всякие фольклорные словечки и фразы. А если услышу интересное у других, то всё равно радуюсь как ребёнок оттого, что так интересно они общаются на нашем богатом  и  великом  русском  языке.
Подругу моей первой жены все звали - Любунчик. А была она такая, как три меня сляпанных вместе. Самое главное, что она не обижалась - Любунчик и Любунчик. Позднее я понял почему. Всем крупным людям нравятся уменьшительные имена, а мелким, наоборот, что-нибудь посолиднее. Поэтому маленьких обычно зовут по имени отчеству. Таким словесным уважением они как бы компенсируют нехватку в теле. Это им добавляет солидности.
Одно время с большим интересом наблюдал общение двух подружек на работе. Каждая весом под центнер, комплекцией - как квадратные несгораемые сейфы, а скачут друг перед другом, как мотыльки и общаются, будто только что вышли из больницы, где лечились от дистрофии: “- Ленок, пошли кофе по чашечке выпьем!” “- Иду, Людмилка! Сейчас только звоночек один сделаю и прибегу!” Им давно пора себя по имени-отчеству величать, а они всё чирикают, как воробышки и очень этим довольны. Зато когда садятся к столу, кресла под ними   трещат  и  стонут.
Почти в каждой нормальной семье есть свои, чем-то им одним дорогие и памятные слова и выражения, связанные с определёнными событиями и воспоминаниями. Обычно их шепчут друг другу наедине или произносят  только среди своих, а если и услышат  ненароком чужие, то они не могут понять их сокровенный смысл и нужное значение. Со временем эти выражения проскакивают в речи всё чаще, иногда даже становятся словами-паразитами, от которых невозможно самому избавиться. Бывает, что эта манера сюсюкать с родными переносится на всех остальных - друзей, сотрудников на работе, на тех, кто младше по возрасту.
Особенно ярко выражено это у влюблённых, тут тебе целый зоопарк или учебник анатомии: “птичка”, “ласточка”, “мышка”, “котик”, “голубка”, “пупсик”, “слоник”, “рыбка”, “птенчик”, “крошка”, “солнышко”, “конопушечка”, “пчёлка”, “худышка”, “синеглазка”  и так до бесконечности.
Меня тоже,  как только не называли в молодые годы. Одна невеста звала: “чудо ты моё в перьях”. Наверно, намекала на фамилию. Другая – “Сашок”. В том смысле, что я ещё не совсем  созрел для неё, хотя   был на две головы  повыше. Даже была одна юмористка, называвшая меня наедине не иначе, как – “ну ты, ж-а!” Такое обращение придавало особый шик нашим отношениям.   А большинство невест ничем особенным друг от друга не отличались и потому не остались в памяти. Различались только тембром шёпота в моменты  страсти и децибелами  в  голосе,  когда  ругались.
Зато сам я любил почудить грешным делом. Кроме искромётного красноречия в компаниях, были у меня ещё две слабости. Одна из них - хихиканье по телефону. Часами мог болтать с невестами по телефону. Очень удобно, что её глаз не видно, представляешь себе свой собирательный образ красавицы и поёшь ей на все темы серенады. Главное не останавливаться и не потерять инициативу. По телефону я оттачивал свою речь и пробовал на абонентках те остроты, которыми потом смешил живых и тёплых невест. И ещё было большое преимущество в том, что по телефону можно говорить на все темы не краснея, и осыпать такими комплиментами собеседницу, за которые при очной беседе можно  было схлопотать и в ухо. Сижу, закрыв глаза, обцеловываю её с ног до макушки ласковыми словами и самому уже кажется, что красивее её нет никого. Слышу, как она сопит на том конце провода, вроде бы надо бросить трубку, обидеться, но ей тоже интересно, насколько меня хватит и чем всё это кончится. Многие потом честно  признавались, что таких  ласковых  слов  и  в  таких  огромных  количествах  им никто никогда не говорил. Хоть по телефону,  но каждой хотелось побыть немного   сказочной   королевой, перед которой никто не может устоять.
Второй моей слабостью были письма. Садился вечером один, часто на работе, когда все уходили домой, закуривал лёгкую сигаретку (“Солнце”, “Шипку”, “Ментоловые”) и, прищурив глаз от дыма, придвигал к себе чистый лист бумаги. Меньше трёх листов с обеих сторон  убористым почерком  я не писал. Если получалось больше, я начинал даже гордиться собой. Плана никакого не было. Писал как казахский акын - всё что вспомню, тут же, пересыпая шутками и анекдотами, заносил на лист. А невесты мне отвечали на половине странички, но всегда приписывали: “Спасибо за смешное письмо. Скорее пиши ещё. Жду с нетерпением. Целую. Твоя ...” Из некоторых своих писем я выписывал в блокнотик понравившиеся выражения. Потому что под навалившееся вдохновение я выдавал “на гора” столько юмора, что жалко было отправлять письмо. Сам по нескольку раз перечитывал его и хихикал, вот, мол, чего  наворотил.
Многие мои друзья своих жён звали по имени-отчеству, то ли в знак уважения, то ли просто смеялись так над ними: всё зависело от выражения лица и интонации, с которой произносилось всё это. Почему-то в основном это были Ольги - Ольга Сергеевна, Ольга Фёдоровна. Даже мою первую жену все (кроме меня, конечно) звали почему-то в глаза - Ольга Васильевна. И мои родители, и дядя Коля Воронин, хотя она в два раза их моложе. Был ещё один чудак - начальник электроподстанции в Палкино Костромской области, так тот в 1975 году  жену  называл  “Госпожа  жена”,  а  мать своей жены называл не иначе, как “Госпожа тёща”. В то время это особенно резало слух на фоне ядрёных анекдотов, где зять то кормил тёщу отравленными грибами, то пять раз на “бис” закапывал и выкапывал её из могилы.
В политических кругах и в высшем обществе были свои клички и обращения, в зависимости от степени уважаемости адресата. Так высланный из СССР писатель-диссидент Владимир Войнович в открытых письмах обращался к генсеку Брежневу на немецкий манер: “Хер Брежнев”. Вроде бы уважительно, а все наши покатывались со смеху, сравнивая это русское слово с дряхлым Брежневым. Обычная игра слов. Лично мне всегда очень нравились восточные витиеватые выражения: наимудрейший, почтеннейший, свет очей моих, сахарный ты мой, радость сердца моего, всё выслушал и твои слова на сердце положил.
Когда мне  попадались невесты с одинаковыми именами, то приходилось разнообразить их, чтобы не возникало ненужных ассоциаций во время нежного шептания на ушко. Если первая была Танюхой, то следующие были Танюшками, Татьянками, Тахами. И по аналогии: Ниночка-Нинулька-Нинусик, Натали-Натаха-Натусик-Натка, Вера-Верунчик-Вераха, Светик-Светусик-Светланка. Были и совсем  экзотические имена и даже такие, которые на людях произносить было стыдно, но  наедине  они звучали очень даже ничего. А вот нумеровать их как цариц или королев, было опасно для здоровья и сразу сводило намечающийся роман к нулю. Какой девушке понравится, если её называют Елена Пятая  или Наташа Восьмая?
На работе у нас была Валентина Леонардовна, которую за глаза часто называли Валентиной Леопардовной. Без комментариев. Сразу ясно, чем она была знаменита.  Другая юмористка  работала агентом по снабжению и часто писала начальству различные бумаги. Начинала так: “Начальнику СМУ-5 Тюленеву. От агента Павловой Л.П....” И далее по тексту. Очень напоминало донесения: “Юстас - Алексу. Сообщаю вам...”
Иногда достаточно было просто перефразировать какую-нибудь смешную мысль или фразу: “ Как клубника в сметане - Воронина Таня” (по Гафту). И  всё – женщина уже  обезоружена, тает на глазах, подходи и  бери её голыми руками.
Главное в таком общении – соблюдать меру и не перегнуть палку. И тогда все будут довольны и даже счастливы.


МАМА № 4
                Посвящается  Садртдиновой  Л. И.

Одинокий  мужчина  в  самом  соку,
Не  пьёт,  не  курит  и  спит  на  боку.
Познакомится  с  девушкой   …надцати  лет,
У  которой  мужчины  нет.
                Песня
 Первая мама у всех обычно та, которая тебя родила на свет. Моя мама -  Воронина Тамара Ивановна. Бывают ещё мамы, которые воспитывают приёмного ребёнка, если родная мать умерла или бросила дитё. У мусульман разрешается иметь по четыре жены, значит, под одной крышей живут сразу несколько мам, воспитывающих  кучу  детей от одного  отца.
Вторая мама - это обычно тёща или свекровь. Никогда не забуду, как мою первую жену на нашей свадьбе её мама со своей сестрой тётей Надей Нестеровой насильно заставляли при всех гостях назвать мою маму ласковым словом “мама”. Молодая жена, упрямо нагнув голову, что-то мычала, пыхтела себе под нос, но никак не могла выдавить из себя это простое и такое знакомое с детства всем нормальным людям слово. Все её увёртки и ужимки напоминали гадюку, когда ту прижмут палкой к земле, а она крутится, извивается, но уползти не может. А тёща с сестрой этого не замечали, бегали вокруг нашего стола и уговаривали её во весь голос: “- Оля, ну-ка скажи: “ма-ма!” Оля, скоренько, видишь, гости ждут, ну, повтори: “ма-ма!”” И так несколько раз за вечер, без всякого успеха.   С  тех  пор никто из  нас  от неё этого слова и не слышал.
Поэтому и  я  первую тёщу не стал мамой звать, как говорится - око за око, зуб за зуб. К тому же ласковая тёща прямо на свадьбе  со стопкой  в  руке заявила, что отрубит мне голову топором, если я буду обижать её дорогую дочурку. Нашей родне этот хохляцкий тост не очень понравился и на меня стали смотреть с какой-то затаённой жалостью в глазах, как обычно смотрят на болезных, юродивых и намеченных для принесения в жертву. Многие открыто жалели меня, подходили, хлопали по плечу, сочувственно кивали головой и на цыпочках отходили, как в доме, где уже лежит на столе покойник. До топора, слава  Богу, дело не дошло, но крови  мне “вторая мама” попортила изрядно, когда её любимая дочурка затеяла дракоразводный процесс.  Хорошо, что тёща жила за тысячу километров от нас и её приезды были очень редкими, а то неизвестно, чем бы всё закончилось.
Третья  и  следующие по номерам мамы - это очередные тёщи новых жён  и  свекрови  мужей. У меня третьей мамой стала  вторая  тёща. Ни одного плохого слова про неё сказать не могу, она всё старалась сделать для любимой дочки и внучки. Наверное, не её вина в том, что дочка свернула с прямой дороги на извилистую и понеслась,  задрав  хвост  неизвестно  куда  и  зачем.
Четвёртой своей мамой могу с уверенностью назвать Лидию Ивановну Садртдинову. Сколько себя помню, она всегда по-матерински  заботилась обо мне. Ещё школьником приходил к маме на работу в отдел кадров  СМУ- 5  и там Лидия Ивановна расспрашивала меня о жизни, о планах на будущее, гладила по голове и давала кучу бесплатных советов. Когда повзрослел, она хлопала меня по плечу и интересовалась  моими  невестами, вгоняя меня в краску. Потом так случилось, что в один из трудных периодов  жизни, она была несколько лет моим непосредственным начальником:  руководила межшкольным учебно-производственным участком, где я работал мастером производственно-технического обучения.  Вот тогда она опять стала   активно  вмешиваться  в мою  личную  жизнь.  К  тому  моменту  я  уже  несколько  лет   был разведённым и частично одиноким мужчиной, с неустроенным бытом, с нерегулярным и некалорийным питанием и т.п. жизненными неурядицами.
Первое, с чего начала Лидия Ивановна,  убедила меня, что  срочно надо жениться, так как годы уходят, а  дети растут  медленно. И чем  раньше  их родить, тем быстрее они вырастут,  и будут помогать старенькому папе. Чтобы как-то ослабить её начальственно-материнское давление на меня и выйти из под сковывающей по рукам и ногам опеки, я посетовал на то, что не попадаются хорошие девушки, а то бы давно и без всяких раздумий женился. Расчёт был на то, что она согласится со мной,  видя  окружавший  нас  со  всех  сторон  бардак  и безобразия  конца  80-х  годов,  повздыхает  и успокоится на этом. Результат оказался прямо противоположным ожидаемому  - трудности только раззадорили Лидию Ивановну и она с ещё большим энтузиазмом занялась моим семейным трудоустройством. Для начала мы скорректировали мои вкусы, немного снизили планку запросов, определили круг потенциальных невест и стали сужать его в поисках призрачного идеала. Несколько пробных кандидатур, предложенных Лидией Ивановной, мне по разным причинам не подошли. Как правило, после первых волнующих встреч с претенденткой на высокое звание моей жёны,  становилось ясно, как она далека от того идеала, к которому мы стремились приблизиться.
В поисках, встречах и разочарованиях незаметно прошли два года. Я уже стал привыкать к мысли, что все невесты Лидии Ивановны так и не достигнут нужных нам высоты, параметров и кондиций. Поэтому легко с ними знакомился и так же легко  расставался.  И вот, к  концу второго года  поисков, Лидия Ивановна радостно сообщила мне, что идеал найден, надо только его не упустить, так как такие сокровища долго на дороге не валяются, надо ковать железо, пока оно горячо. Вся черновая работа была проделана ею в кратчайшие сроки - мама невесты уже согласна, сама невеста тоже созрела для встречи  и с волнением  молодой Джульетты ждёт моего звонка. Описывая прелести моей будущей жены, а что так оно и будет никаких сомнений у неё уже не было, Лидия Ивановна, как художник-импрессионист, не жалела ярких красок. Словесный портрет получался весьма впечатляющим: большие и голубые как небо в  марте  глаза, добрая и ласковая, хорошая мать и чудная хозяйка, даже родители  невесты  были простые  люди, без всяких модных в то время бандитских  или  воровских   выкрутасов. (В гости к ним можно было смело идти без ножа и пистолета.) Короче, наконец-то попалась нам та, что надо,  как  пел  Валерий  Сюткин,  хоть завтра с ней в ЗАГС.  К тому же она была  соседкой моей начальницы,  и это придавало  знакомству  некоторую политическую окраску. Мне никак нельзя было ударить в грязь лицом, чтобы потом, встречаясь в подъезде  с  соседями, начальнице не пришлось  бы  краснеть  за  свою  самодеятельность и  мою  несостоятельность.
Лидии Ивановне  интересно было  со стороны наблюдать  всю  эту эпопею по  поиску  мне  жены, а я, в отличие от неё, тратил на эту чехарду с невестами все свои моральные и физические силы. Как раз в это время у меня наступило пресыщение такой жизнью и захотелось немного тишины и покоя. А тут, как назло, ещё одну невесту на шею насильно вешают, да перед самым Новым годом, когда друзья зовут в разные компании (где тоже полно одиноких женщин) и   никого не хочется обидеть отказом. Поэтому я стал всячески тянуть время, думая, что моя начальница в предпраздничных хлопотах закрутится и забудет о своей синеглазой находке.   Не тут-то было. Каждый день на работе теперь начинался и заканчивался одинаково: сначала вопросом “ - Ну, как, позвонил, договорились?”, а потом целым фейерверком советов, пожеланий и просто приказов не тянуть с этим делом ни минуты.  Дошло до того, что Лидия Ивановна,  видя  мою нерешительность и  непонятную  для  неё  боязливость, сама не выдержала такого накала страстей, в обед набрала счастливый номер и сунула мне трубку: “- На! Сейчас же назначай свидание и чтобы вечером встретились!” Отступать было некуда, за спиной стояла непреклонная начальница, а в трубке уже ангельский голосок что-то спрашивал. Плохо помню, что ей говорил, так как был не готов и растерян, но всё же познакомился и договорился вечером о встрече. Лидия Ивановна с чувством исполненного долга похлопала меня по плечу, пожелала ни пуха, ни пера и отпустила  пораньше  домой, готовиться  к  важному мероприятию.
Плотно поужинав и тепло одевшись, так как предполагалось долгое гуляние по морозу без захода в тепло, я прибыл в её подъезд заранее и стал мечтать о том, какая  выйдет невеста, и о чём с ней будем говорить. Проблемы с разговорами у меня никогда не было, потому что с красивой девушкой могу разговаривать о чём угодно, где угодно и сколько угодно, лишь бы у неё были  уши  и  она хорошо  ими  слышала. Но попадались иногда и такие, которые даже мне не давали слово вставить в свой монолог, что, с одной стороны, намного облегчало сам процесс знакомства, а с другой стороны, приближало неизбежное расставание из-за несходства характерами. Я  с  детства  не люблю, когда при мне говорят и шутят больше  меня.
К  тому  же,  особую  волнующую  интригу во все  первые встречи  вносило  и то обстоятельство, что в  большинстве случаев я даже приблизительно не знал, как на самом деле  выглядит невеста  и  к  чему   готовиться. Фото  Лидия Ивановна  никогда  не показывала, а с её слов все они были  красавицами  и  умницами. Адреналина мне и на работе со школьниками хватало каждый день, а тут ещё   невесты  почти  каждый месяц падали как снег на голову.  Наотрез отказаться от встреч тоже нельзя  было, начальницу обидишь  своим неуважением  к  её  хлопотам. Тем более, что половина невест были дочками её подруг и знакомых.
В назначенное время скрипнули дверцы лифта и раздался волнующий стук каблучков по плиточному полу подъезда. Я сразу заволновался и привстал на носочки, чтобы казаться выше и солиднее, так как  в  моей  практике  уже был один случай, когда невеста оказалась на голову выше меня.  Тогда я два часа, пока с ней гулял по городу, тихо страдал от комплекса неполноценности, про себя ругая родителей, что плохо кормили меня в детстве морковкой. Сердце моё перестало биться, подскочило вверх под  самое  горло  и там зависло в ожидании дальнейших событий. Тут она вышла из-за угла и встала на верхней ступеньке, рассматривая меня заинтересованным взглядом. Судя по тому, что она не всплеснула руками и не убежала обратно в лифт с криками: “- Караул! Обманули! Кого  вы  мне  подсунули!  Обещали не такого!”, а поздоровалась и начала медленно ко мне спускаться, я ей тоже чем-то понравился. Сердце моё ухнуло вниз, бешено застучало в груди,   а я радостно засуетился вокруг неё, оказывая всяческие знаки внимания. Бывают в жизни редкие встречи, когда  с новым человеком сразу становится хорошо, спокойно и надёжно. Это был как раз  такой  счастливый  случай.
Несколько раз за время прогулки мы вспоминали нашу общую знакомую Лидию Ивановну, как соседку и как строгую начальницу и, по-моему, уже тогда я назвал её своей “мамой № 4”, за деятельное  участие в моих холостяцких   делах.
С лёгкой руки Лидии Ивановны дело зашло так далеко, что через год с  небольшим  завершилось  прогулкой в ЗАГС, который располагался через дом от места нашей первой встречи. В благодарность и в знак уважения за участие в нашей судьбе, мы пригласили нашу “маму № 4” на свадьбу в ресторан, но она постеснялась  и  не пришла. Наверно, плохо звали. Мы тогда были целиком поглощены своими проблемами и заботами. Позднее, на
 встречах со мной, Лидия Ивановна всегда интересовалась,  как мы живём и давала наказ: “- Когда встречаешь жену с работы вечером, вспоминай и меня добрым словом, ведь это я тебя с ней познакомила. Здоровья  хоть  мне  пожелай за эту   услугу”.
Каждый день, конечно, не получалось, но в редкие спокойные минуты, глядя в голубые глаза жены, я про себя всегда говорил спасибо своей  “маме № 4” и желал ей крепкого здоровья за то, что она помогла мне не пройти мимо такой  удивительной и красивой женщины. А когда в праздники поднимали   тост  за  родителей,   я   всегда  пил  и  за   “маму № 4”   тоже.