Тюремный сборник

***
Бутырская тюрьма, звонят колокола,
Московских храмов к утренней молитве.
Продолы светлые, весна, но мне так нужно чтоб ждала,
Чтобы к душе плыла душа, она болит ведь.

Забелено окно, голубка у стекла,
Мне это кажется, а может просто снится,
И сердце замерло, стоя, кому-то волю принесла
В ладони сизого крыла в Бутырку птица.

Закончилась зима, растаяли снега,
И мысли молча бьются о решётки,
Всё что осталось у меня, хоть долог день и ночь долга:
Перебираю наши дни как-будто чётки.

И не одна зима, и не одна весна,
Но ранним утром я войду к нам в двери,
И мы обнимемся, молча,  этот миг и тишина
Разлуку смоет навсегда, но надо верить.

Бутырская тюрьма, звонят колокола....

***
Светится на солнышке табличка без околышка,
Что я в гостях у Сербского и буквы две: В.П.
А Вольдемар Пафнутьевич, а может Вальтер Прусьевич
(ВэПэ как расшифровывать не знает тут никто)
Конечно же был умница и голова и ступица
У колеса научного, а может у руля -
Евойная методика про зека-уголовника
Для всех врачей живая тут, а вовсе не муляж.
Заболеванья разные, да и статьи ужасные
Практически у каждого и даже у меня,
Болезни лечат здорово - тут даже у здорового
Расстройство бедной психики буквально за два дня.
Есть психи не банальные: "Мы, - орут: Нормальные!"
Отчего мурашки у охранников идут,
Их тут же валет кучею милиция могучая
И ниже спин реланиум пять кубиков суют.
Но есть и адекватные, задорные, не ватные,
Они обычно с "голосом" ложатся и встают,
Врачи им улыбаются, приветливо общаются
И что-то сумашедшее им на ночь выдают.
Они наутро скрючены, как шпалой охлобучены,
Но в остальном-то бодрые - способны говорить.
А так вообще не плохо - медсёстрочки с охотой нас кипяточком поют, приносят покурить.
Тут если сильно вздрюченный то лагерь за колючкою,
Возможно, и не встретится и ну бы его в пень,
Посмотрим чем закончится, но всё равно запомнится
Почти что месяц в клинике у Сербского ВэПэ.

***
Стучат по стыкам колёса столыпина,
Этап до лагеря, я это не хотел,
Бродяга-Случай, крестами расписанный,
Решил проверить насколько я смел.

Столыпинский вагон - я вижу небо
И насмотреться не могу, дыша весной,
Сквозь решку да в окно рвануться мне бы,
Но крашенная сталь да и конвой.

Осталась позади Бутырка и Серпы,
Земляк-дорожник, Олечка- лепила.
Уносит города, проносятся гербы,
А на душе до ужаса тоскливо.

Столыпинский вагон в дыму табачном,
Увозит души и обратно не вернёт,
А в зоне кто-то волком, кто-то по собачьи,
Но тем кем жил, тем так и заживёт.

Остались позади Москва и кабаки,
Рулетка и девчонки с ленинградки,
Повержены враги, погашены долги,
И на душе моей не так уж гадко.

Стучат по стыкам колёса столыпина,
Этап до лагеря, я сам того хотел,
Бродяга-Случай, церквями расписанный,
Решил проверить насколько я смел.

***
Как лопнувшие струны колючка на запретке
И я уже не помню бывал ли я за ней.
Вчера, сегодня, завтра в некрашеной беседке,
Давно утерян счёт мой и месяцев и дней.

Наверное мне приснились родные и невеста,
Пригрезились от скуки и вечной суеты,
Какие-то товарищи знакомых моих вместо
И всё кричат военные, мешая "вы" и "ты".

Простите, не подскажите - что я вообще тут делаю??
Вопрос-то риторический, но некому задать.
Как изолента синяя куда-то люди бегают,
А через десять лет-то мне будет сорок пять....

***
Утреннее солнце на красных кирпичах,
Белая локалка – восемь лет в мечтах,
О нормальной жизни, о невесте, доме,
О растущей дочери, о родных, до боли.

Сны давно не снятся, прошлое уходит
И стена с колючкой больше не тревожит.
Часть пейзажа – вышка, часть забот – обходы,
И вагон к вагону месяцы и годы.

Растворившись с зоной в странном симбиозе,
Мучает лишь в стужу холод на морозе.
Выйду я отсюда? Точно не уверен,
В чём-то изменился, в чём-то себе верен.

Лишь одно, как эхо, только очень ясно:
Я не жил напрасно, я не жил напрасно!

***
Вырезали личность, в цинковый таз кинули,
Мы не люди больше, лучше б просто сгинули.
Крепостные в рабстве, пленные заложники,
Или мы в чистилище, все как один безбожники.

Лица арестантские – висельников рожи,
Хитрость и безнравственность здесь всего дороже,
Тем, кем сел – не выйдешь, лучше б не садился,
Если б знал ты правду – точно б застрелился.

Что за звери в зеркале ненавистью дышат,
В темноте всё видят, через стены слышат.
Вы к ним погуманнее – им обратно в социум:
Грабя и насилуя убивать за опиум…

Лучше бы калечили кости, мясо, кожу,
Чем годами душу вытравляли ложью!

***
Пол луны на небосводе
И пол срока впереди,
Май гуляет на свободе,
Ничего, пока сиди.

Посиди, подумай, братец,
Тают дни, как будто воск,
Облупился вольный глянец,
Полинял столичный лоск.

Чай, источник философский,
Сигареты с «общака»,
А «семейник» не московский –
Местный, хуже дурака:

То за «бросами» сигает,
То набражится в умат.
Он УДО мне подставляет,
Я уже и сам не рад.

Нет, чтоб просто отказаться,
Обоснованно уйти –
Я ж наутро похмеляться
Не смогу себе найти.

А пошло всё – полетели
Над просторами тюрьмы,
Мы «под крышей» не сидели,
Хоть «порядочные» мы!

Ух, в натуре – жать не сеять,
Выйдем – кончатся дожди.
По англицки: СУОН – лебедь,
Ладно, белый лебедь – жди!

***
Три забора и на воле
Поезда идут свободно,
Где я сделал выбор доли,
Столь дурной и неугодной?

Не вернёшься, не исправишь,
Только мысли все об этом
И себя ты этим травишь
День за днём, зимой и летом.

Срок, как брак с тюрьмой:
Женился - и свобода лишь картинки,
Воля перестала сниться, пой
Про чифир в сизой дымке...

Три забора - дальше страшно,
Может я родился в клетке?
Может я всю жизнь под стражей,
За "колючкой" и "запреткой"?

В облака труба на промке
Дым сожженых лет кидает,
От судьбы осталась кромка,
Мало кто здесь выживает...

***
Мне кажется, что умерли друзья,
Чужими стали цифры телефонов,
И все попытки их найти - за зря
Потраченное время на дозвоны.

Мне отвечают будто бы из ада
Их мучает заблудшая душа,
Готовы "денег кинуть, если надо"...
Зря я звонил, лишь тяжело дышать.

Я умер, вырос и родился
Совсем другим, с глазами зека,
Привычный мир навек разбился,
Зверь выжил, "схавав" человека.

Свобода, деньги, танец "полька"...
Глухие слышат барабан... и только...

***
Солнца матовый луч через грязный барак,
Сколько весён уже я тебя вспоминаю,
Где-то рамс, где-то кайф и опять чифирбак
По разбитым рукам в синеве проплывает.

Отвали, мусорок, под шумок,
Они сами вдвоём разберутся.
Луканёшься разнять? Дурачок -
Ты с заточкой рискуешь столкнуться.

Сколько можно смотреть в эту пыльную штору,
Один день от другого по врагам отличать
В зеркалах - мой отец и к немому укору
Я привык за года, перестал замечать.

Эй, служивый, ты здесь? Ты не лезь,
С кости чётки в момент разбегутся,
Петухам на три дня холодец,
А тебе за комбайн не вернуться.

Долго дергал судьбу и она огрызнулась,
Спеленала колючкой паучиха ИКа,
Я не знаю к кому и куда ты вернулась,
Уходи, контролёр, уходи от греха.

И не дёргайся, мразь, эту масть
Ты угрозами в жизнь не удержишь,
Дуранули тебя, что ты - власть,
Ты - никто и ничто тут не держишь.

Мысли здесь, тело здесь, лишь душа
Каждый ночью бежит, в темноте тебя ищет,
Я вернусь и приду, без вины, без гроша,
Но зато сам собой, а не сломленным нищим.

Чёрный ход воровской, он людской,
Стукачей и козлов перебили,
А из красного - лишь мусорской
Капли крови на зековском шиле.

Где-то матери детям поют колыбель,
Сказки лентами в сны словно в косы вплетая,
В кругосветный вояж отплывает постель
И садится на мель, в шконари превращаясь.

Зря, сержант, ты полез и порез -
Тебе память о глупом поступке -
Злые волки и сказочный лес:
Это в Зоне и это не шутки...

***
Ночь и кот, светя глазами,
Греет под собой асфальт.
Хриплых зеков голосами
Две локалки говорят:

Из одной в другую вести,
Сквозь колючку и забор,
Рассуждения о чести
И понятий весь набор.

Срок где пять, а где пятнадцать,
Строгий всё таки режим
и веслом о шлёнку клацать
Ещё долго...не сбежим...

Не сорвёмся, не соскочим,
Не уйти нам на рывок,
Срок, как мёртвого, волочим,
Нет УДО, но есть звонок.

Ну, а может не срастётся -
Спишут, словно табурет,
И на волю не вернётся
Тот, кого и так там нет.

И в глуши, не на отчизне,
Примет нас дремучий лес,
На могиле и на жизни
Установлен будет крест.

***
В оранжевом закате тушью вышки,
Чертёж завода и бриллианты фонарей.
Зарница где-то посылает вспышки,
Как будто Бог снимает фото для друзей.

Но я молюсь, чтоб этого не помнить,
Чтоб поскорей забыть тюрьму и срок,
Локалок гряз и блеск на вахте комнат,
И лиц, и морд, и рыл, и харь поток.

На берегу Москва-реки закатной
Увижу тушью силуэт коня,
И в этот миг, один и безвозвратный,
Кошмар уйдёт из сердца у меня...

***
Мне перестало думаться о воле,
Случилась адаптация к тюрьме,
Теперь я каждый день собой доволен,
Ходя в кирзово-милюстиновой фирме.

Скелеты гусениц колючки
Ползут по краю секторов,
Коты и кошки в вечной случке,
Асфальта жар, лёд холодов.

Но жизнь идёт и дни не схожи,
Делов, понтов, занятий тьма,
Хотя везде всё те же рожи,
День ото дня, день ото дня.

Мне перестало думаться о воле,
В резьбе надежды что-то сорвалось,
Чистилище теперь удел и доля,
А воля – это то, что не сбылось…

***
Холодно, костёр и осень,
Жгут кустарник хоздвора,
На асфальте утром проседь –
Серый иней ноября.

Небо мокрой промокашкой
Растелилось надо мной
И мгновенно чифир в чашке
Стал противно ледяной.

Скоро белыми морями
Снег затопит хутора,
Кит с прозрачными клыками
Цепко вцепится в барак.

Ототрите душу снегом,
Как разбитое лицо,
Отпустите этим веком
На родимое крыльцо.

***
Чудеса под синим небом,
Звёзд далёких красота -
Сказки, и зимой и летом
Всё плывут из уст в уста.

Сказки – древние преданья
Позабытой старины,
Как божественною дланью
Нам вплетаются во сны.

Мы сражаемся с драконом,
Покоряем острова,
Старый замок стал нам домом
И в короне голова.

Это всё на той планете,
У которой три луны
И три солнца в небе светит,
Сны и сказки, сказки – сны.

Жаль проснувшись невозможно
Сон вчерашний досмотреть,
Засыпай скорей – ты должен
Сразу всё-всё-всё успеть!

***
Колония – здесь на войне с самим собой,
В полях сражений, окольцованных «запреткой»,
На минном поле слов даётся в бой
Лишь нож, как у далёких диких предков.

В окопах отношений грея душу,
Латая репутации доспех,
Я понимаю – всем не выжить, но мне нужен
Бинтом с пеницелином ставший смех.

Пусть ценности раздроблены и мненье
Изломано, срастается с трудом
И ампутирована совесть – каждый день я
Фантомной болью вспоминаю дом.

Никто здесь не захочет подыхать
и только это заставляет сердце биться,
Чтоб из ручья простой воды напиться
по силам и треть жизни подождать!

***
Вот так – не раздеваясь, под зековской фуфайкой,
Вычёркивая жизни бессмысленные дни,
По лабиринту срока походкой шатко-валкой
Бреду вцепившись в память, как в Ариадны нить.

Из этих цеметерий есть выход в треть короче,
Но там алтарь у двери – он хочет часть души.
Слепая дрянь Фемида изъяла мои ночи,
Велев тупым ликторам не дать просто жить.

Не так всё это просто – и хочется и можно
Скорей освободиться, забыть всё словно бред…
Идущим по канату не оступится сложно,
Под крышу не заехать за много горьких лет.

Рабы УФСИНа граждан, нам даже на аренах,
Под рёв толпы в погонах, свобод не получить.
Хоть иудей-христианин, хоть грек по крови в венах –
Ты здесь не гладиатор и надо как-то жить.

Не верить, не просить бы и не бояться тоже,
Но это утопично, всего не соблюдёшь,
Опасность близких шмонов ты ощущаешь кожей
И говоря со звёздами всё время что-то врёшь.

Свобода синей птицей желаний и стремлений,
Пронзает ледяную лазоревую высь,
И всё не так уж плохо и чёрный кот сомнений
Сломился оголтело, услышав: «Пидор, брысь!»