Брюллов. На исходе жизни

Апрельским утром из Петербурга уезжал Брюллов
И доктор убеждал его беречь себя в дороге,
Но знал художник, с болезнью долго не прожить.
Он жизнь свою уподоблял свече,
Которая горела сразу с двух концов,
А посредине её держали калёными клещами…
Он уезжал из Петербурга замученный, больной,
Считал - жизнь его не удалась.
В ней было всё: и слава, и деньги, и почёт,
Но всё равно, прошла жизнь мимо.
«Осаду Пскова» он не закончил до сих пор,
Картина опостылела ему неимоверно
И он не хочет к ней больше подходить…
Виновники того – царь и прислужники его,
И до болезни они его все довели.
И вот он из Петербурга лечиться уезжает,
Но твёрдо знает – всё, он обречён,
И он не будет слушать предписаний докторов,
Чтоб жизнь продлить хотя б немного…
Ведь стала она ему уже давно не в радость,
С тех пор, как царь вмешался в его работу,
И требовал на первом плане показать с иконами попов,
Чтоб крестный ход изобразил художник,
А не народ, который боролся против иноземцев…
И вот картина не окончена, и вряд ли допишет он её.
Свободу творчества пытался царь попрать
И повторял Брюллов друзьям не раз,
Что он не может работать в Петербурге…
Он рвался уехать отсюда за границу,
Чтоб там, вдали от соглядатаев и самого царя,
Правдивую картину о подвиге народа завершить.
Но просьбы были отвергнуты, царь не отпускал,
И только лишь теперь он может, наконец, уехать,
Но поздно, иссякли вдохновенные порывы,
Воображение угасло, такое яркое всегда…
Когда-то показал он гибель Помпеи от стихии,
Теперь же сам он – жертва дикой, неразумной силы,
Которая нахлынула, вдруг, на него в обличии царя
И он надломлен этой всесокрушающей лавиной,
Он болен, но с достоинством и мужеством уйдёт.
Пусть не осталось сил «Осаду Пскова» дописать,
Но на другое, меньшее, они ещё найдутся…