подвал. яма без дна

.....ступеньки бежали и бежали вниз, под крутым углом, казались бесконечными, ведущими в какую -то яму без дна, по высоким и узким проступям, спускался долго,(думаю, всю жизнь), медленно, с осторожностью, каждый раз, выворачивая ступню, почти паралельно, обрезу проступей, с обоих сторон, обжатых унылыми, высокими стенами, из нештукатуренного, мрачного, серого бетона, которые уходили вертикально вверх, и терялись, в как-будто, сбитой из кусочков тьмы черноте, совсем неожиданно в сумрачном свете прорезалась длинная площадка, напоминавшая коридор в общаге, так же сдавленная  стенами, (правда, без насаженных плотно, дверей друг против друга), спустившись кое-как, потеряв временной отсчет, мой взгляд упёрся в единственную, косую, щелястую, филенчатую дверь, выкрашенную, в темно- зелёный, грязный, тюремный цвет, висевшую в дальнем торце, метров двадцати, коридора, замызганная  лампочка, забранная колпаком из металлической проволоки, висела над дверью, и освещала коридор тусклым, жирно-желтым светом, подошел, стукнул пару раз, дверь скрипнув, отворилась сразу, как-будто знали и ждали, прямо за дверью, - здорово! блинообразная рожа, расплылась в щербатой, довольной ухмылке, показав редкие, прокуренные, почти до цвета заварки, зубы и посторонилась, пропуская меня внутрь, узкая, длинная комната обдала меня запахом пота, прели, и ещё, чем-то прокисшим, но было тепло, все свободное пространство было забито, какими-то картонными и фанерными  коробками, стоящими друг на друге, свертками, валяющимися в перемешку со скомканным тряпьем, вдоль стены стоял ученический, колченогий стол, в далеком детстве у меня был такой, с ящичками под книжки и тетрадки, вся стена увешана, какими-то драными фуфайками, шубами, проеденными молью, шляпами разного  фасона, дворницкими плащами, бросался в глаза велик ,,Урал", который был, то-ли прибит к стене, то-ли подвешен за переднее колесо, торец комнаты, противоположной входу стены, был небрежно занавешен, от самого потолка, кстати, довольно высокого, метра три с половиной, даже ближе к четырем, то-ли ковром, то-ли толстым синтетическим пологом, открывая кусок пространства внизу справа, где отчётливо вырисовывался угол  современной пластиковой рамы окна, за который чернела темная бездна...окно в подвале? вяло приползла мысль, и так же тихо уползла, я перевел взгляд на человека, сидящего за торцом стола у стены, комната была узка, до той степени, что если стол развернуть поперек комнаты, не останется пространства пройти дальше (к тому же окну), поэтому стол стоял паралельно, прижатый к стене, над которым висела большая карта ссср, с указанными  на ней  названиями  городов, написанных крупными буквами, и отметками полезных ископаемых, обтянутая целофановой пленкой для большей сохранности от механических повреждений, над ней часы ходики, в деревянном ящичке, с остановившимся, зависшим кривова-то маятником и коротким  заводным ключом, с двумя ушками, торчащим из середины круглого циферблата, на котором были изображены три медвежонка в чаще леса и ствол сгнившей сосны, свалившейся от усталости, на котором сидел один из них,  в левом дальнем углу, на какой- то тряпке стоял пустой, десятилитровый аквариум, с уголков из жести и стекол, сидящих на красноватой замазке, рядом стояла пустая клетка для птичек, из деревянных, тоненьких, пахнущих свежепиленным деревом брусочков и блестящей проволоки, мой дядька собирал такие, из заранее сделанных на заводе, где работал, деталей, пронесенных через проходную, и по воскресеньям, продавал на птичьем рынке вместе с синичками, которых ловил у моей бабушки в огороде, а я часто приходил к нему на рынок и стоял рядом с ним, глазел на бурлящую толпу, радовался горсти мелочи, которую дядька из своего кармана, высыпал всю (без остатка), в мою маленькую детскую ладошку, покупал, в стоящей рядом с плотным, покрашенным, тёмно-коричневой краской забором (чтоб, не дай бог, кто-либо залез торговать, без билета дающего  на это право), деревянной будке с широким открытым окном, горячий до невозможности удержать в руках беляш, который высокая, огромная тетка, одетая в  черный, толстый, овчинный полушубок, с накинутым прямо на него белым фартуком с карманом спереди, куда она скидывала мелочь, и валенки, ловко вылавливала, двузубой вилкой из большого котла с крышкой, почти полностью заполненным кипящим маслом, моментально оборачивла его куском серой, плотной, обёрточной бумаги и вручала  покупателям, я обжигая пальцы и губы, капающим маслом, рвал его своими, молодыми, крепкими зубами и наслаждался, потом вновь подходил к дядьке, он насыпал мне полный карман, кедровых орех, сувал в мой кулачок три или пять рублей бумажкой, со словами "это отдашь маме" и  отправлял к бабушке, добираться до нее было совсем рядом, через дорогу, но путь к ней, тоже представлял, определенные трудности, птичий рынок находился, территориально, в центре между охватывающей его с трёх сторон, дорогой с трамвайной линией, и остановками, "дк горького",  "двадцать пять лет октября", "учительская", "олеко дундича", "библиотека", "поликлиника", "дом одежды" и принадлежал, как бы "ждановским" пацанам, которые держали над ним "мазу", хотя это были, не девяностые, а всего лишь шестидесятые, но уже тогда, в то время существовали, определенные понятия, и я не помню откуда, это знал, хотя мне в то время было, лет семь-восемь, "ждановские" жили на юго-востоке от рынка в щитовых двухэтажных домиках, по улице "жданова", проходящей за дорогой, у остановки "библиотека", ближе к чкаловскому заводу и железнодорожной линии, бегущей из нашего города на восток страны, в народе это место называли "гнилушки", так вот, пацаны с хищными, быстрыми, волчьими повадками, лет десяти-двенадцати, с этой улицы, шныряли по толпе, выискивая какого-нибудь ротозея, помладше, который был один, без взрослых,  "отжимали" от толпы, и в каком-нибудь углу  вытряхивали у него
всю мелочь, и хоть меня никогда не  "зажимали", я откуда-то все это знал, и всегда пристраивался к какому-либо, мужику или парню постарше, делая вид, что я его сын, или брат, благополучно отходил от ворот рынка, затем  перебегал дорогу с названием "двадцать пять лет октября", здесь
начиналась улица "агрономическая", и это была уже моя "территория", "агрономическая" состояла из частных домиков, постренных кое-как, перед самой войной, она бежала подковой, охватывая стадион, расчищеную площадку, с настоящими футбольными воротами, я никогда не видел там  никого, на нашей улице жили в основном, старики и старушки, ребятишек было совсем мало, в то время по городу во всю шло строительство "хрущевских" панельных пятиэтажек, мои мама и папа, работали на  заводе точного машиностроения по проспекту дзержинского, и получили двушку, в такой хрущевке, почти сразу, как только мама родила мне сестру, любу, на два с половиной года младше меня, недалеко от завода, по улице "промышленная",  правда в эту квартиру мы переехали из общежития, по адресу "промышленная дом 1", большого огромедного, здания  сталинской эпохи, стоявшего рядом, у проходной завода, про него из воспоминаний только то, как я сидел на крашенном, светло-корчневой краской полу, под огромной кроватью, с панцирной сеткой, на кровати ничего не было, как и в комнате, наверное можно даже написать, как раз название к этой картинке "хоть шаром покати", и ещё длинные уходящие "за горизонт", прямые, как стрела коридоры, с дверями, натыканными, через каждые полметра, друг против друга, и мальчика, который, катался по этим коридорам на машине, из жести, с фарами и колесами, он сидел на сиденье, руками держался за руль, а ногами крутил педали, спрятанные под капотом машины, и вид у него был, как будто он приехал за президентом, он был  старше меня, и я думаю, из семьи побогаче, ведь у меня, не было даже деревянного коня на полозьях, на котором можно было качаться.... по улице "промышленная", мы жили в двадцать втором доме, недалеко от остановки ,,техникум", по проспекту ,,дзержинского" и моя мама (мне было года четыре, пять, иногда ходила к своей маме, моей бабушке пешком, и брала меня с собой, не имею понятия,  зачем мы перлись туда в зимнее время, было уже темно на улице, светили фонари, правда стояли они не везде на нашем пути, мама меня тепло одевала, валенки, цигейковая шубка, шапка на  резиночке, которая перехлестывалась на голове, варежки, тоже пришитые на резинках к рукавам, обязывала мое лицо шарфом, так, что оставались открытыми одни глаза, и я шагал с ней, держась за ее руку, довольно далеко, три-четыре километра, ну три это точно было, мы немножко срезали путь, шли сразу к остановке " комсомольская" по улице "трикотажная", где проходила трамвайная линия, но на трамвай мы не садились, (я думаю,что  для мамы,это было дорого, три копейки за проезд), и шли пешком до остановки "дом одежды", это была длинная остановка, дорога проходила над железнодорожными путями, бегущими из нашего города и мы проходили над ней по автомобильному мосту с названием "горбатый", (мама как-то, рассказала мне историю, думаю просто поучительную, про девочку, которая не стала подниматься и спускаться по мосту, а пошла просто по прямой, так было ближе, когда она переходила железнодорожные пути переводная автоматическая стрелка сдвинулась, ей прижало ножку,  она никак не могла выдернуть ножку из "капкана", смотрела на приближающийся со всей скорости поезд и плакала, я сам плакал, когда представлял эту девочку, мне ее было "до смерти" жалко, и я никогда позже не ходил под мостом, а всегда шел строго по нему, и вообще всю жизнь, если случалось всё-таки переходить железную дорогу,  я всегда делал это с большим вниманием и осторожностью, сейчас я думаю, даже уверен, что мама все это придумала,  (для того, чтобы я маленький не шлялся по рельсам ), мы переходили мост, спускались по "трикотажной" к остановке, "дом одежды",  шли прямо, дорога уходила направо, а мы так прямо и шли, здесь начинался частный сектор, были построены домики, мы проходили баню, кирпичное здание, в котором работала моя бабушка, я  отчетливо помню, как-то раз мы приходили туда, (я вместе с родителями), вышла бабушка к нам в белом халате, забрала меня у родителей, и купала в большой эмалированной ванне, наверное, мне было годика два, и мы в то время жили в общежитии, где не было эмалированных ванн, а были одни оцинкованные корыта, так вот мы с мамой проходили по деревянному мостику через ручей, который  бежал из бани, и впадал в ручей, который бежал чуть ниже, и был уже побольше ручья, который тек из бани, мост через него тоже был больше, тоже деревянный, он был сделан из брошенных сверху оврага бревен, к которым сверху, был прибит настил, поднимались по склону наверх, здесь проходила улица "агрономическая", где жила моя бабушка, она жила одна, потому что ее домик, "засыпнушка", для полноценного проживания был мал, но когда я чуть подрос, лет шесть-семь,  и мог приходить к ней самостоятельно, (в то время ребятишки, гуляли на улицах одни, пока светло, конечно), и взрослые не переживали за них, как сейчас), я иногда на выходные приходил к ней и оставался ночевать, или жил у нее в период школьных каникул, домик ее состоял из кухни с печкой, размерами где-то два на два с половиной метра, и комнатки, отделенной загородкой из окрашенной фанеры, те же два с половиной в ширину, и в длину, метра три с половиной, четыре, в ней стояла большая, в то время мне так казалось, кровать с панцирной сеткой и хромированными шариками на ножках, на ней спал я, бабушка спала на кухне, напротив печки, на небольшой кроватке, тоже с панцирной сеткой, а ещё были сенки, пристроенные позже, метра три с половиной, на три с половиной, из них выходили двери, в маленький тамбурочек, не шире метра, а длиной, как сенки, из него выход во дворик на улицу, так вот, как я уже говорил, моя улица, бежала подковой, вокруг стадиона, бабушка жила в центре подковы, чуть слева, перед ее  "засыпным" домиком был, участок, как и у всех, и стояла небольшая деревянная, утепленная будка, со скважиной, нажмёшь рычаг, и из трубы, с чуть загнутым концом, бьёт струя воды под напором, прозрачная и холодная, мы с бабушкой, подтаскивали на старинных, тяжелых санках, (я ни видел таких никогда, ни у кого, у многих в то время, были обычные санки из деревянных реек, на дюралевых полозьях, хотя сейчас, в наше время, и таких санок я не вижу,  полностью сваренных, из толстого металлического гнутого прутка с завитушками и большой, высокой ручкой), сорокалитровую алюминевую флягу, наполняли водой из скважины, и катили через наш участок, на котором садили картошку, моя мама с папой, дядька, и бабушка, (все вместе), к дворику, он был отгорожен от поля невысоким забором (примерно, метр семьдесят ,метр восемдесят высотой), из разнокалиберных досок, закатывали санки с флягой, себе во двор, аккуратно переливали в ведра и заносили в дом, в сенки, где стояла высокая, цилиндрическая ёмкость, из нержавейки, ее заполняли и закрывали крышкой, тоже сделанной из нержавейки, правда, мы делали это нечасто, в основном дядька, он часто заходил, ненадолго, и между делом натаскивал воду, а с поздней весны до ранней осени, у нас по всей улице, подключали летний водопровод, и воду брали прямо рядом с домом, в небольшом огородике, на который выходили оба окошка домика, из кухни и спальни, у бабушки под окошками, был разбит палисадник, на котором она выращивала цветы, разные, не помню названий, а я ловил пчел, которые прилетали опылять цветы, ловил за крылышки руками, таскал их бабушке,  и садил ей на ноги, они кусали ее в ноги, у бабушки болели ноги, и она считала, что пчелиный яд  ей помогает, на первое сентября, она делала мне букет и отправляла в школу, так вот, в палисаднике бабушка высаживала даже маки, большие красные цветы, которые осыпались по осени и на длинном тонком стебле оставалась круглая коробочка с семенами, но через сколь-ко то лет, появились наркоманы, которые залазили ночью в огород и срезали маки, попутно  вытаптывая весь палисадник, и бабушка не стала их сажать, в огородике были разбиты грядки, под морковку, капусту, огурцы, помидоры, лук, и даже две грядки с клубникой, горох бабушка высаживала по закрайкам  грядок,  с двумя соседскими домиками нас отделял, ветхий деревяный забор, подпертый разными палками, чтоб не завалился, с обоих сторон, а с третьей стороны огородик ограничивал овраг, высотой метра три, по дну которого круглый год бежал ручей из сбросов использованной воды из всяких  заведений,  расположенных где-то выше, по территории города, и конечно, же дождей, которые проливались с неба, и вся вода стекала в него, мама рассказывала, что когда была маленькой, ручей бежал прямо по земле и через него можно было перешагнуть, а к моему времени он вырыл такой большой овраг, наверное метров пятнадцать по ширине, от одного края до другого, и глубиной метра три, три с половиной, а сам ручей бежал по дну оврага, совсем неширокий и не глубокий, зато назывался, он гордо, -нижняя ельцовка, а  мы в основном по- простому, называли его -речка, и добавляли ещё одно слово, его можно было аккуратно перейти, в сапогах, по камешкам и наносному мусору, и еще, каждый каждый год куски земли откалывались от края, нашего огородика, он становился меньше и меньше, бабушка  ругала моего дядьку, и он  воткнул ветки тополя по дну оврага, с нашей стороны, они быстро принялись, пошли в рост, и корнями укрепили грунт, обвал земли прекратился, ещё на огородике, по краю оврага были посажены кусты малины, красной и желтой, когда она поспевала, я залазил в кусты и лакомится ею, около дома, рядом с палисадником, тоже росли два тополя, к ним  были привязаны детские качельки, я не помню, качался я на них, или нет, зато хорошо помню, как я попробовал залезть на один из тополей, веток снизу у тополя не было, ствол я не мог обхватить руками, поэтому цеплялся пальцами за кору, залез я невысоко, может быть сантиметров на десять-двадцать  выше земли, силенок в детских ручонках, не хватило, я был еще очень мал, и  грохнулся с тополя спиной, мне было очень больно, я даже не мог закричать, потому лежал и смотрел в небо на облака, бабушка конечно, увидела меня, и занесла в дом, потом очень сильно ругала дядьку, в тот же день, а может на следующий, дядька свалил оба тополя и изрубил на дрова, ещё через овраг лежал деревянный мост, который опирался одним своим концом на землю с той стороны оврага, а вторым концом на землю нашего огородика, прямо посередине и люди с той стороны, которым нужно было идти, куда-то в нашу сторону, переходили овраг по мосту, потом проходили посередке нашего огородика, открывали калитку во дворик, шли мимо сенок, прям рядом с окошком, где я сидел, открывали калитку на улицу и шли дальше, по своим делам,  по-нашему участку с картошкой, набивая себе попутно, как им нравилось тропу, а калитки оставляли открытыми, им некогда было об том заморачиваться, они в это время думали о чем-то высоком, возвышенном, и калитки  за ними закрывала моя бабушка, ей это очень не нравилось, и дядька, как только вернулся с армии, он проходил службу в германии, поваром, сразу же взял топор и поступил, как должен, изрубил мост в дрова, больше через наш двор, чужие люди не ходили, наверно нашли другую дорогу, или построили новый мост, где нет крутых дядек, а живут, только старушки с маленькими ребятишками....
я всю свою долгую жизнь, старался, хоть немного походить на своего дядьку, да и мой папа был не слабак, в нем сидел стальной стержень, его было не согнуть, ....все это мелькнуло, пред моими глазами, в ничтожную долю миллисекунды и ..... я перевел взгляд с клетки для птичек, на человека, сидевшего за торцом стола, рядом со стеной занавешенной, от самого потолка до пола  длинным, толстым, синтетическим пологом, плюхнулся на табуретку, стоящую с другого торца, спиной к стене, и вновь взглянул, на сидевшего напротив, он сидел замерев в одной позе, не двигаясь и не шевелясь,  как бы "окаменев", уперев локти в столешницу, его ладони были переплетены, друг с дружкой, и лицо  упиралось в них, бросались в глаза, жгуче-черные, с чуть пробивающейся сединой, блестящие волосы с идеальным пробором сбоку, человек был одет в тёмно-синий костюм с отливом, из плотной, дорогой ткани, на указательном музыкальном пальце сидела мощная, золотая печатка, со вставкой, из красного камня, что- то она мне напоминала, что-то далёкое, давнишнее, эта мысль забилась, в голове, упруго и энергично, я приложил пальцы, к вискам, стараясь удержать воспоминание... - значит, не хочешь, работать дворником? голос отражаясь, от столешницы, разлетелся по всей ихней конуре, чувство злости возникло где-то глубоко внутри и мгновенно заполнило все мое тело, вместе со злостью, пришло полное чувство удовлетворения... - раньше не хотел, а сейчас хочу! - зло произнес я, мгновенно решив поперечить во всем, и ни с кем ни в чем  не соглашаться, откинулся, спиной к стене, и неожиданно даже для себя, легко, приподнял свою левую, обутую в  замшевый  светло-коричнегого цвета, толстый, высокий  ботинок, ногу и легко упер ее в бетонную стену, напротив, так, что получился как бы распор между стенами... - и не дворником, продолжал поперечить я - а администратором, у дворников!! волна злости  вскипела во мне мгновенно, и я перешёл в крик - и тебя я знаю, ты серёга лисичников, мы с тобой в командировку, в опх, вместе ездили, (я с ним, действительно, ездил в однодневную командировку, в опытное хозяйство, одной из деревень,  находившимся километров за шестьдесят-семьдесят от нашего поселка, это было зимой, в жгучий мороз читинской области, в начале счастливых восьмидесятых годов, когда у всех была работа, заработная плата, позволяющая спать спокойно, а не катать в голове мысли всю ночь напролет, перебирая варианты, где завтра срубить денег, для того, чтоб уплатить квартплату, что сказать детям, когда они открывают холодильник, и кому, можно незамедлительно продать, почти новый, кухонный гарнитур, или ковер, или шубу, или обручальное колечко с сережками),  пока грузчики со складов загружали его зилок, пятьсот пятьдесят пятый, самосвал, всякой дребеденью, я выписал накладные, и мы рванули, думаю уже с обеда, приехали быстро, на стоянку комбайнов, какое-то время ушло, чтоб найти ответственное лицо, и выкинуть из машины железяки, но зимний день в этих широтах короток, сумерки моментально сменяются ночью, в результате домой мы рванули по-темну, отъехав километров пять, от стоянки этих комбайнов, сенокосилок, и многих других прибамбасов, без которых колхозники не представляют счастливой жизни, ни с того, ни с сего, по лобовому стеклу машины с негромким треском пробежала трещина, это был не триплекс, а гораздо более дешёвый сталенит,оно сразу же покрылось многочисленными трещинками и благополучно осыпалось, маленькими кусочками, частью в кабину, а другой частью на капот, забайкальские зимы суровы, встречный ветер моментально вынес из кабины всю и так небольшую плюсовую температуру, несмотря на работающую печку, и постарался  сделать её такой же как снаружи, и даже холоднее, за счёт, того что он бил навстречу, серый притормозил, остановился, поставил свой агрегат на ручник, мы прикурили по сигаретке, у нас было два варианта, вернуться назад, пока мы ещё не отъехали далеко, скоротать ночь, в избушке сторожа, в которой были по стенам прибиты несколько киловаток, а с восьми утра, звонить своим (в то время и ещё после лет двадцать, для нас, я имею ввиду, жителей нашего поселка, беспроводной связи не существовало) и ждать, когда кто-то приедет, привезет стекло, воткнуть его и ехать домой, в любом случае, домой мы попадаем через сутки, второй вариант ехать дальше, застегнувшись на все, какие есть, пуговицы, но здесь было над чем поразмышлять, мы были в степи, ровной как стол, ориентироваться по горизонту мы не могли, ночь была без луны, правда со звездами, (но у нас  мореходного образования не было, я различал в звёздном небе только ковш и полярную звезду, знал, что она указывает на север, но этого было недостаточно, а серый и этого не знал), дороги в степи, были накатаны по неглубокому снегу, и пересекались везде, где только можно, и где нельзя, под самыми разными углами, и если днём видны были близлежащие сопки, по которым всё-таки можно выдерживать направление, то сейчас мы видели, только то, что освещали фары машины, в то время мы были, молодыми, отчаянными и конечно же выбрали немедленный путь домой, к своим женам, детям (их в то время, нам было лет по двадцать пять, у каждого из нас было по  двое, не как сейчас семьи рожают одного ребенка, когда супругам, стукнет по сорок), мы обвязали шарфами свои лица так, что между козырьками зимних шапок и ними, остались лишь узкие щели для глаз, и тронулись, вглядываясь в освещённую фарами дорогу, стараясь не моргать глазами из-за студеного ветра, бьющего по нам изо всех сил, и не пропустить свой отворот или поворот, серый  несмотря на молодость, был неплохой водитель, ( я думаю, гораздо лучше меня,  я бы точно уехал, куда-нибудь в ночь, и в результате, этим же вечером,  каждый из нас, находился в теплом и уютном кругу семьи....)
- только ты умер, давным-давно, лет тридцать, добавил я уже тише, - разбился, на машине, сидящий не изменил позы, даже не шелохнулся, и так же сидел, уткнув лицо, в ладони, зато, резко дернулся блинолицый, оторвавшийся от электрической плитки с открытой спиралью и  металлическими ножками, опирающимися на два ярких, темно -красных кирпича, лежащих на  прислоненой, к стене трехногой, грубо- сколоченной, табуретке, окрашенной в противный, тёмно-синий цвет, с большой литровой, покоцанной эмалью кружкой, в которую он высыпал в этот момент, целую пачку заварки, чая "со слоном", - и тебя я знаю, -мгновенно вспомнив рожу, снова заорал, я - ты, "глухой", валерка ломакин, работал у меня на объекте!плиточником, - добавил я уже тише, - только ты, тоже умер, не знаю когда, тоже давно - совсем тихо добавил я, блинообразная рожа, мгновенно материализовалась, прямо пред моим лицом, настолько близко, что я со своим, подсевшим с годами зрением, ясно и отчётливо видел перед собой его харю, с противным,  растянутым в стороны "утиным" носом, глазами, цвета переспелого мандарина, легко различал, каждую пору, на его неестественно белой, жирной коже, забитой, черными точками, - значит, знаешь, зачем ты здесь!зачем пришел! - прошипел он, растягивая слова, вновь обнажая, свои разьехавшиеся в дёснах, редкие зубы, обдав меня волной запаха перегара, какой - то псины и кислятины, рожа нависла надо мной, мне неудобно было смотреть на нее, снизу вверх, но я, неожиданно для себя, резко успокоился, легко оторвал ногу, от противоположной стены, подтянул ее к себе, переместив вес на правую, резко оттолкнулся, и встал "спужинив", одновременно выкинув, правую, со сжатым кулаком, руку, снизу вверх,  "крюком", стараясь со всех сил, попасть в раздвоенный мясистый  подбородок, с ямочкой по-середине, но сжатый кулак,  не встретив никакого препятствия, прошил воздух, и рука, так и не вытянувшаяся, во всю длину, просто упала обратно, неимоверно устав, рожа же, материализовавшись вновь около плитки, с кружкой чифира, начинавшего кипеть, ловко прикрыв кружку крышкой, просипела, - знаешь, знаешь, сейчас все узнаешь, - и в короткопалой руке с пальцами, похожими, на толстенькие сосиски-сардельки, усеянными веснушками с рыжими короткими волосиками, блеснуло лезвие, обыкновенного кухонного ножа, с деревянной, обмотанной мягкой, черной изолентой ручкой, с небольшим, узким, поеденным ржавчиной лезвием, не более двенадцати-четырнадцати сантиметров, измазанным какой-то дрянью, я сразу ослаб в коленках, захотелось сесть прям на пол и закрыть глаза руками, я с детства боялся ножа, что-то такое на уровне подкорки, сидело глубоко во мне, а может, в генной памяти, не знаю, я  по-молодости, попадал, несколько раз в места, где меня не ждали, и не были мне рады, но всегда находились, либо общие знакомые, либо друзья, даже моя, в то время, ещё не супруга, вытащила меня из тупиковой  ситуации как-то раз, сейчас явно было некому, я  понял, что для меня всё кончено и я не выползу, из этой ямы без дна, никогда... .рожа замерла у плитки, и перекатывала нож в ладони, человек за столом прдолжал сидеть в том же положении, уткнув лицо в ладони, я мгновенно догадался,  кто здесь за главного, и обратился к сидящему, не выпуская из вида блинолицего, - серый, начал я,  противным, дрожащим голосом -мы, не были с тобой "близкими", но между нами никаких "захеров" и "рамсов" никогда не было, вспомни опх, - я  говорил, и с каждым словом, мой голос набирался сил, я внутренне успокаивался, и продолжал уже, чуть нажимая, - ты знал меня, не менее других, и у меня с тобой, все было ровно - закончил я - если не прав, потверди - голос уверенно заполнил комнату и уже давил я, совсем отвернувшись от блинолицего, я смотрел полностью на серегу, поняв, что он здесь, первый из них, звенящая тишина наполнила комнату, музыкальные пальцы с печаткой разжались, и сразу бросились в глаза ладошки перепачканные, красной краской, человек поднял голову, и волна ужаса накрыла, расплющила и закрутила в бешенном водовороте, предо мной было лицо человека...нет! вернее сказать был человек без лица, не было ни лба, ни подбородка, ни щек, ни губ, ни носа, вместо всего этого, была голова, у которой вся передняя часть была срезана тонкой хирургической болгаркой, таким образом, что перед собой я видел ровный, плоский, вертикальный срез, состоящий из мяса, проглядывающих костей скул, подбородка, лобной части, челюстей, вместо глаз, носа зияли черные провалы, в которых, что- то виднелось и чуть подрагивало, не пойми что, весь срез, покрывали немногочисленные капельки крови, которые выступали из всего этого, не знаю, как правильно назвать, сливаясь вместе, набирали объем, массу, и начинали тихонько, капать на его костюм из дорогой ткани, этот человек, не человек, выглядел так, как будто его привязали тросом за ноги к машине, и тащили все семьдесят километров до опх вниз лицом, по стиральной доске, волны которой были обклеены наждачной бумагой, я замер, оцепенел, оглушенный увиденным, не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть, в этот момент, створка окна пластиковой рамы с резким щелчком открылась, ударив по закрывающему ее тяжёлому синтетическому пологу с такой силой, что он весь от пола до потолка колыхнулся, однако его крепеж под самым потолком был прочен, он выдержал удар, хотя деформировался, и вздулся в том месте, куда упёрся пластиковый верхний угол рамы, пузырем, ещё более увеличив, неприкрытое расстояние между стеной ихней конуры и правым нижним углом рамы окна, за которым плескалась черная чернота,  в образовавшуюся щель, пыхнуло запахом сырой земли и
одномоментно ворвались, биллионы биллионов микроскопических, ледяных до температуры открытого космоса иголочек, которые пронзали каждую клеточку, каждый атом моего тела, вымораживая его напрочь, и которое я уже не чувствовал,  уносили обратно за пластиковую раму, в темную, черную бездну, я таял, истончаясь, как вода в раковине из, которой выдернули пробку........


    - я открыл глаза, сквозь узенькую полоску неплотно сдвинутой шторы серело, за окном вставал противный питерский рассвет, время -еще спать и спать, но я не мог (от слова -совсем), под одеялом было тепло, жена  обнимала меня, прижавшись к моей спине, и тихонько сопела мне в шею, я осторожно выскользнул, из под ее руки, шепнув -в туалет, (чтоб, не тревожилась), сам присел на кровати, кинул ноги в тапки, затем, стараясь не шуметь, встал и поплелся на кухню....


      метро    2022