Коммунальные истории

Памяти жителей одной квартиры на улице Смолячкова

1.

Наполовину мегера, гроза коммунальных орд, наполовину философ,
в просторечьи – Софа.
Криком перегораживала коридор коммуналки на Смолячкова:
если лень снимать уличную обувь при входе, учитесь ходить на руках.
Ядовито интересовалась под дверью туалета: вы там что, верёвку проглотили?
Наивным голосом предупреждала: если ваш борщ
ещё раз заблудится на моей половине стола, его съедят тараканы.
Учила бабушку: не выходи замуж,
может ли быть что-нибудь хуже постоянного мужика в твоей жизни?
Потом говорила: не заводи детей,
дети – источник шума, грязи и нервных болезней,
надо жить для себя…
Софья Яковлевна не дожила несколько дней до января 42-го года,
отдав свой паёк моей умирающей от голода матери…

2.

Семён Борисович любил книги.
Больше всего на свете любил книги.
Его, говорят, даже бросила невеста, когда поняла,
что книги он любит больше неё.
Чтобы согреться в блокадную зиму,
Семён Борисович сжёг всю мебель,
письменный стол,
и стулья,
и старинные шкафы из красного дерева,
сжёг даже паркет и подоконник,
но не мог сжечь книги.
Они лежали вдоль стен, такие беззащитные,
сотни томов, прочитанные и ещё не прочтённые,
памятью о жизни, которой оставалось всё меньше…
Чудак, говорили соседи, замёрзнешь – кому всё останется,
топи печь хотя бы обложками…

Семёна Борисовича нашли мёртвым в его комнате
14 января 1942 года.
Он сидел на полу перед буржуйкой, и в его руках была книга
без переплёта.
Тогда так и не поняли, не было возможности разбираться,
умер он от голода или от чего-то другого.
Просто остановилось сердце.

3.

Когда Аню спрашивали,
что она помнит о матери,
она опускала глаза и говорила: кис-кис, Барсик.
Это всё, что она помнила.
И не удивительно: ей не было четырёх, когда мама умерла.
Барсик был котом, огромным, сибирским, пушистым.
Во время налётов они спускались с ним в бомбоубежище.
Представляю, какими глазами смотрели на кота окружающие,
в то время в Ленинграде котов почти не осталось,
даже птиц почти не осталось…
А потом кот пропал. И Ольга Михайловна,
так звали Анину маму, ходила по дворам,
чуть живая от горя и голода, и шептала: кис-кис, Барсик.
Кис-кис, Барсик.
Это было давно. Так давно…
И нет уже Ани, которую я знал Анной Ивановной.
Я помню грустную худенькую старушку,
гладящую большого пушистого кота и повторяющую:
кис-кис, Барсик.
Кис-кис, Барсик.

4.

Витя Мальцев родился в семье инженеров.
Витя был очень умным.
В пять лет он научился читать и считать.
В шесть – писать.
А в семь – тушить зажигалки.
Витя радовался, что они жили на последнем этаже:
не надо было долго подниматься на чердак.
Они с братом Серёжей и его друзьями
каждую ночь дежурили на чердаке,
и, когда заканчивалась их смена,
Витя всегда умоляюще смотрел на брата:
Давай ещё подежурим…
Тушить зажигалки было страшно и весело.
Схватив щипцами, топить в воде. Или засыпать песком.
Только с каждым днём всё труднее было поднимать щипцы.
Потом подниматься по лестнице.
А потом вставать с кровати…
Сергей всю жизнь вспоминал,
как в бреду шептал его брат:
Я Витя Мальцев, я умею считать, читать и писать.
А ещё я умею тушить зажигалки.
Очень хорошо умею тушить зажигалки…

Когда началась война,
Вите было 7 лет.
Ему навсегда осталось 7 лет.
Знаете, это, наверное, очень глупо,
но я представляю, как он говорит Богу:
Я Витя Мальцев, я умею считать, читать и писать.
А ещё я умею тушить зажигалки.
Очень хорошо умею тушить зажигалки…

5.

Когда моя бабушка с мамой вернулись из эвакуации,
все жильцы в квартире были новые:
ни одного из тех, кто жил здесь до войны…
Мой дед, вернувшийся из госпиталя летом сорок пятого,
обнаружил абсолютно пустую комнату.
Без дверей. Даже подоконник был сколот.
Вскоре завелась нехитрая мебель:
кровать и три табуретки.
Поставленный на табуретку чемодан работал столом.
Обживались. Притирались к новым соседям.
Строили планы…
В августе сорок шестого деда не стало.

Сергей Петрович Мальцев, Анна Ивановна Зорина,
мои мама и бабушка…
только четверо из четырнадцати, живших в одной из квартир
на улице Смолячкова.