Чеховский студент

               
 Каждый год в Страстную пятницу  начинаю чувствовать ту же атмосферу, что и в гениальном рассказе  Антона Павловича Чехова «Студент». Ничего в мировой прозе не встречала  лучше на евангельскую тему. Этот случайный  разговор Ивана Великопольского именно в такую же Страстную пятницу с двумя женщинами  в русской деревенской провинции, на огородах,    про то, как схватили  Иисуса, про предательство  Петра,   потрясение студента слезами одной из них… И затем чисто чеховский,  тонкий, грустноватый, отстранённый и плавный прорыв в откровение финала, тоже сдобренного  чеховской, едва уловимой  иронией – без глагола «казалась» не обошлось и здесь: «…и чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только двадцать два года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».
 
 Этот абсолютно совершенный,  Богом продиктованный рассказ был написан в 1894 году. Чехову было тогда 34 года, жизни его было ему отмерено ещё  10 лет, о чём он, конечно,  не знал, но и на долгую жизнь уже рассчитывать не мог: и болезнь, и путешествие на Сахалин  прибавило ему проницательности, на отсутствие которой он  и в детские-то годы не мог  посетовать.  С  непостижимой естественностью  Чехов пишет о том, как вера   открывается  Ивану Великопольскому.  Он уходит  с  огородов и думает, что  «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду  и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому,  всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле». 

Это можно повторить и сегодня.  Сказать, что правда и красота, по-прежнему направляющие человеческую жизнь,  прорастают  сквозь ужасы  любого, даже нашего времени.  Кто считает Чехова неверующим человеком, вероятно, либо вовсе не  читал, либо прочёл плохо и  его «Студента»,  и «Архиерея»,  и  рассказ «Святой ночью», да  и  человеческих проявлений его  не понимает – ни причин  скрытности, ни приверженности Пасхальным службам, ни стремления каждое Светлое Воскресенье,  во что бы то ни стало,   встречать с семьёй.   

Вдалбливают  всем в головы со школьных лет  пресловутый  деспотизм Павла Егоровича, цитату про раба, которого писатель по каплям выдавливал из себя!  А как же  трогательная  наивность отца, любовь матери, их умение воспитать в сыне такую ответственность за всю семью (с одинокой юности в Таганроге, когда  семья уже в Москве,  и до постоянного покровительства и помощи братьям и сестре, которая так и оставалась при нём, даже после его смерти)?!   А  пронзительная гениальность его художественного мира, с её пророческими  подтекстами, тёплая человечность юмора, его жизнь  –   с   противоречиями и тайнами, верой и отчаянием, проницательной мудростью и любовью, которые он прятал за иронией и не открывал никому?!

Эссе из моей книги "Среди кулис, среди теней"