Убийца вдов

  G;NTER PROD;L.
    DER WITWENM;RDER.
Гюнтер ПРОДЁЛЬ.
УБИЙЦА ВДОВ,
 
    ..Полная доброты королева Элизабет смеялась у широкого матово-серебристого окна, увидев внизу лысую, словно шар, шефа полиции Истборна Рихарда Уоркера. Напротив,  её закрытого стеклом, лица ударял прибой Ла-Манша, который находился около ста метров от здания полиции, заливая пляж светского английского курорта, и отражался на полированном стекле. До самого верха королевской диадемы в сто каратов скользила вода, и в этот продолжительный момент её величество выглядела, как из аквариума.
   Криминал-инспектор Джеймс Пуг, который наблюдал продолжительное время игру с посетительского стула, подавить смех. Покашливание заставило его тотчас снова стать серьёзным.  Рихард Уоркер, у которого он сидел уже полчаса, вытирал, почти уже насквозь промокшим шёлковым платочком, капельки пота со лба., несмотря на то, что пятого августа 1956 года было весьма прохладно.
   Свободной рукой Уоркер отодвинул от себя пачку газет и, наконец, бессильным голосом сказал: «Итак, мы принимаем решение, Пуг. Доктор Адамс уже тридцать лет один из уважаемых граждан нашего города. Мы ведь не можем против такого безупречного врача открыть, как из чистого неба это дело об убийстве только для скандальной прессе. Эту комбинацию  репортёры высосали из пальца. Доктор Адамс один из богатейших людей Англии, ему незачем убивать своих пациентов. Нет, за это дело я не возьмусь».
   Инспектор Пуг пренеприятно передёрнул плечами. «Я не знаю, сэр, сможем ли мы это себе позволить. Пресса опубликует  об этом совсем по-другому. Население уже становится неспокойным. Эта история о массовых убийствах доктором Адамсом является ежедневным разговором в Истборне. Во всех чайных салонах женщины болтают об убийстве вдов. Только они называют Адамса ещё доктором Синяя Борода. Нам не остаётся другого выбора, даже доктор Адамс ваш друг. Мы должны начать расследование».
   Рихард Уоркер выпрыгнул из своего кожаного кресла, и, тяжело ступая, подошёл к окну и прислонил голову к холодному стеклу. Пуг думал, что может услышать  учащённые удары сердца у своего шефа.
   Уоркер обдумывал  несколько секунд, затем обвернулся и, не долго думая, подошёл к телефону. Пока он набирал номер центральной телефонной станции, он чуть ли не триумфально, сказал Пугу: «Почему мы должны вести розыск? Ведь наше право даёт нам возможность подключать  вышестоящие институты. Мы уж не в состоянии брать на себя такой трудный случай. Для чего мы имеем всемирноизвестный Скотланд-Ярд? Пусть они обожгут себе пальцы на этом деле».
   У аппарата ответила телефонистка. Уоркер торопливо уведомил её: «Пожалуйста, Скотланд-Ярд, девушка, сектор по расследованию убийств.
   В это время, пока Полицай-президент ждал на связь с Лондоном и при этом нервно играл телефонным шнуром, криминалист-инспектор смотрел на пол, чтобы не было заметно его разочарование. Слишком уж хотелось ему самому заняться расследованием этого случая , который в прессе назывался под крупным заголовком «Преступление века». Пожалуй,  при этом  можно было  выскочить до старшего инспектора, а, может быть, даже в дальнейшем последовал бы перевод  на службу в Лондон, в Скотланд Ярд.
   Суперкриминалист –интендант, или,  -как он лучше отзывался, - шеф-инспектор Герберт Ханам был плотный, почти седоволосый мужчина пятидесяти пяти лет. Он работал, как корабельный маклер, носил летом и зимой жёсткую чёрную шляпу в форме дыни и любил Мерелин Монро и непристойные анекдоты, если они рассказывались не на службе. Кроме того, он был полностью лишён юмора, педантичным, как никто другой англичанин, криминальные романы и борзых собак. Его жизненной целью было однажды стать шефом английской полиции.
   В начале службы эту цель он преследовал затаённо, прямо-таки с утопической настойчивостью уже двадцать один год. Всё же он дошёл до руководителя отдела по расследованию убийств.
   В его загородном домишке управляла изящная ласковая жена, которой он к каждому концу месяца отдавал закрытый конверт с заработной платой и беспрекословно  покорялся он её распоряжениям, как это он требовал от  своих подчинённых  на службе. Каждое утро, когда он пораньше готовился в дорогу в своём бюро, она провожала его до садовой калитки и кричала ему вслед звонким обеспокоенным голосом: «Никогда не прыгай на едущий автобус, Герберт, и, пожалуйста,  в такую погоду поднимай повыше воротник пальто». Уже девятнадцать лет  она делала это , ибо ещё никогда Герберт Ханнам не опаздывал на службу. В силу своей должности  Ханам мог  количества ежедневно сообщённых случаев убийств выбирать  к собственной обработке какой-либо случай, который проявлял сенсационное благоразумие и от которого ожидалось, что он нашёл бы большое эхо в ежедневной прессе. Ханам имел особенное тонкое чутьё на паблисити – разработанное влияние убийства – и вследствие последнего не стал  известнейшим криминалистом  в Скотланд –Ярде. Итак, вопроса нет, чтобы он сам обрабатывал случай «Убийца вдов из Истборна».
   Не один случай из последних лет не вызвал большего недовольства  в обществе, как история об убийстве вдов на курорте в Истборне. С основательностью банковского служащего на следующий день Ханам делал свои приготовления. Из отдела  прессы он взял все появившиеся сообщения в мировой прессе. В справочнике он нашёл  историю города Истборна, его жителей и их жизни. Он изучил календарь дворянина и записи в поземельной книге. Затем он создал особую комиссию из опытных и надёжных сотрудников. Его  заместителем стал сержант-сыщик  Гевитт старейший проверенный долгими годами криминалист.
   12 августа 1956 года Ханам со своей группой расследования отправился на обособленное курортное место  на английском южном морском берегу. Этот Истборн был более большим роскошным домом престарелых зажиточных вдов и пенсионеров, чем курорт.  Каждый четвёртый житель грода, достигшей больше, чем шести пятидесяти лет жизни, а также и курортники были подавляюще старые, зажиточные  люди. Соответственно, жизнь в городе протекала однообразно, консервативно, без всякой сенсации. Преступность была равна нулю. Последнее злостное преступление произошло тридцать два года назад. Тогда семидесяти четырёхлетний миллионер из ревности убил  свою возлюбленную. Прежде чем полиция смогла провести расследование, убийца также в результате  своего действия умер;  волнение вызвало у него сердечный приступ.
   Вызов шеф-инспектора Ханнама в этот Истборн для  его криминалистов был пустынной охотничьей областью. Здесь не было ни пьяных преступников, ни конторы букмекера, ни дома терпимости, ни забегаловки, где обычно имели привычку останавливаться преступники, и которых могла разыскать полиция.  Расследования  Ханнама, которые он начал на следующей день были, в общем-то,  странные, которые когда-либо вёл  знаменитейший сыщик.  А пока все газеты мира пд жирными заголовками сообщали, что пятидесяти девятилетний истборнец доктор Джон Бодкин Адамс в последние двадцать лет умертвил  от двадцати до четырёхсот двадцати богатых вдов  инъекцией наркотиков – для количества была решающая фантазия  соответствующего репортёра, - после этого он, прежде всего при помощи гипноза, заставлял их перечислять ему в их завещаниях от 31618 до 498741 английских фунтов стерлингов. И вот этот маленький, толстый человек с лысой головой и дешёвыми никелированными очками на носу картошкой по-прежнему  исполняет ежедневную свою оставленную докторскую работу. Да, его  практика в роскошной вилле на Триентен  Теес 6 едва ли  была ещё охватить бесчисленное количество старых барышень, который в данное время шли к нему ежедневно в качестве новых пациентов. Это было прямо-таки модой найти подход,  окруженному убийствами,  доктору Адамсу к надоедавшим женщинам,  убедив их щекотливой заманчивостью и суметь сообщить за чашкой чая в пять часов: «Я пытаюсь, как раз, испробовать себя в будущим убийцей».
   Шеф-инспектор Ханам и его сотрудники продолжали оставлять и расследовать возникшие подозрения и сообщения на фактических данных, в отдельности, в сотнях газетных статей. Четыреста двадцать историй болезней умерших пациентов, которые лечились у Адамса, были перепроверены, проведено шестнадцать эксгумаций, просмотрено бесчисленное количество завещаний. Однако не нашлось никакого доказательства для утверждения, что доктор Адамс оказывал влияние на смерть или на урегулирование вопроса на наследство  умершей. Ханам не упал духом от разочарования. Как ищейка, обнюхивал он кругом в Истборне, пока, наконец, он не разыскал в подвале большой аптеке наркотические рецепты, которым, правда, было уже шесть лет, но все они носили одинаковые фамилии: мистер Эдип Алике Моррелль. Подпись врача, который выписывал рецепты гласила: Джон Бодкин Адамс. Казалось, что Ханам, наконец, нашёл правильный путь.
   13 ноября 1950 года в возрасте восьмидесяти девяти лет умерла Эдип Алике Моррелль. Вдова Ливерпульского консервного фабриканта, менее чем за день до своей смерти изменила своё завещание в пользу доктора Адамса, и завещала ему свой «Ролс-Рой», 6675 фунтов стерлингов наличными деньгами и шкатулку с драгоценными украшениями. Это Ханам узнал от бывшего управляющего имуществом, умершей адвоката Согно.
   Изменить завещание она решилась под влиянием наркотиков», - сообщила , входящая в состав обслуживающего персонала вдовы, сестра Анна Мазон-Эллис, и сразу же перечислила Ханнаму  точное число уколов, которые она уколола по распоряжению Адамса. Семьдесят семь инъекций морфия и героина она ввела женщине в последние пять дней её жизни. Это высказывание подтвердило больничная сестра Каролина Сильвия Рандалль, которая  также принадлежала к обслуживающему персоналу вдовы Моррелль. Она дала Ханнаму протокол, из которого свидетельствовало, что инъекции наркотиков отпускались исключительно по распоряжению доктора Адамса.
   Адамс единственный, кто владел ключом от шкафчика, в котором  мисс Моррелль хранила свои медикаменты
   Важнейшее сообщение получил Ханам от старшей сестры Геллен Стронах, которая ухаживала за умершей в ночь смерти. Она тотчас хотела присягнуть, что доктор Адамс в эту ночь посетил свою пациентку дважды, и каждый раз  собственноручно вводил ей по пять кубических сантиметров паральдегида. «Абсолютно смертельная доза», - добавила на объяснительно. Второе дальнейшее наиболее настораживающее обстоятельство разузнал ассистент Ханнама детектив-сержант Хевит. По настоянию Адамса труп умершей, как распорядилась семья, не был погребён в землю, а был сожжён. Прах даже был развеян над морем на все четыре стороны. Пи заполнении свидетельства о кремации на второй напечатанный вопрос, проявляли ли  заботу о наследстве покойной, лечащий врач  доктор Адамс ложно ответил отрицательно. Неоспоримый материал для доказательства, казалось, был собран, однако Ханам не довольствовался достигнутым. Он не один день ездил в Лондон, чтобы обеспечить себе поддержку врачебного эксперта. На Харли-Стрит, на которой ведут практику виднейшие и дорогостоящие лондонские врачи, он отыскал двух крупных специалистов в области наркотиков, профессоров доктора Дойтвайте и доктора Асби. Им он предоставил протоколы свидетельств больничных сестёр. Оба врача единодушно высказались , что отпущенное количество морфия и героина, которое доктор Адамс вводил десять кубических миллиметров паралегида  пациентки за такое короткое время, и особенно в ночь преступления,  позволяет сделать одно заключение:  доктор Адамс хотел умертвить свою пациентку.
   В данное время Ханнам даже ещё колебался арестовать доктора Адамса. Со всей тщательностью подготовлял он эти последние шаги. Вероятно, в надежде  найти в лечебной практике доктора Адамса ещё дополнительный материал для доказательства,  он в настоящий момент только оформил приказ на обыск дома мировым судьёй Истборна. В сопровождении своего помощника Хевитта  и инспектора Пуго 24 ноября он совершил обыск дома.
   Доктор Адамс без сопротивления покорился этому. Когда в его записной  книжке был найден нотариальный протокол начатого завещания, из которого выходило, что одна его умершая пациентка по своей последней воле наделила завещанием более тысячи фунтов стерлингов, он даже согласился, что в течении тридцати пяти лет от других будущих пациенток он унаследовал, АО меньшей мере, 165000 английских фунтов стерлингов. Он объяснил Ханнаму, что такого рода пожертвования в Англии вовсе не необычные, а требовали бы хорошего тона члена наилучшего общества.
   Ханнам в ответ на это попытался поймать Адамса на слове и задал вопрос с подковыркой. «А почему вы тогда в свидетельстве о кремации отрицали к такого роду завещания?»  Адамс не медлил не секунды со своим радушным ответом. «Потому что я не хотел обидеть родственников умершей. Если бы они узнали, что домашний врач также получил прибыль от наследства, у них бы, чего доброго, ограничилась бы память об умершей», - сказал он любезно.
   На второй день  после домашнего обыска Адамс оправдывался перед мировым судьёй из-за другого нарушения. Кроме того, цельнонедельное расследование пролило свет на серию нарушений законов, которые, правда, английскими врачами воспринимались  обычно, как нарушения не затрагивающие честь, а после того, как они стали общеизвестны, их должны были наказать. При этом, по существу,  речь шла о необоснованном назначении особого медикамента, или о неточном указании в выписке болезни.
   Джон Бодкин Адамс  остался даже свободным на том заседании суда: он должен был только заплатить залог, и принять, как единственную неприятность, что у него забрали заграничный паспорт. Затем его оставили в покое до 19 декабря – целых три недели, которые Ханнам использовал для собирания дополнительных доказательств.
   В полдень того холодного зимнего дня доктор Адамс возвращался после посещения больного на дому на свою виллу.Едва он припарковал свой серо-чёрный «Люкс-МГ» и исчез за массивной дверью дома, на Тринит Тресс незаметно свернул «Аустин» и также остановился около дома номер 6. Из него вылезли Ханнам, Хевитт и Пуг. На этот раз у Ханнама в кармане имелся ордер на арест. «Вы обвиняетесь в убийстве», - произнёс шеф-инспектор необходимую формулировку ареста. « В убийстве?», - удивлённо спросил Адамс и самоуверенно сел. «Я не верю, что вы сумеете это доказать».
   В то время в Англии за убийство полагалась смертная казнь, однако казалось, что Адамс об этом не беспокоился. Совершенно спокойный он приказал своей экономке упаковать ему в его маленький саквояж  полотенце, мыло, зубную щётку, затем снова одел скинутую шляпу и сделал  приглашающие движение, как будто хотел сказать: «Пожалуйста, мы можем идти». Шеф-инспектор Скотланд-Ярда напрягся, однако быстро привёл требовавшееся предложение  предписанное аресту, о праве отказа давать показания. «Мистер, я хочу ещё сосредоточить ваше внимание на том, вы не обязаны что-либо высказывать. Однако, если вы дадите показания, это можно будет выдвинуть против вас в судебном разбирательстве», - сказал Ханнам поспешно и нашёл своё указание неуместным. Доктор Адамс больше не сказал ни слова, и, казалось,  не имел намерения защищаться против выдвинутого обвинения. Бесполезно Ханнаму пришлось ещё дважды формально удовлетворить закон. В главном полицейском участке Истборна, куда доктора Адамса передали полиции на сохранение, он снова сообщил ему причину ареста и вразумительно спросил: «Желаете вы что-либо возразить на это обвинение?  Что вы выскажите, всё занесётся в протокол и на судебном разбирательстве можно будет как доказательство». Неудачная формулировка этого предписания права сделала его задачу не легче: он высказал  её, запинаясь, как  плохо подготовившийся ученик.
   Адамс снял свои серебряные очки, небрежно почистил их и при этом почти добродушно объяснил: «Я приму это залучшее, вообще ничего не говорить».
   Поэтому Джон Бодкин Адамс держался с невозмутимой выдержкой. В бесчисленных предварительных следствиях, которые по английскому праву предшествовали  непосредственному суду присяжных, он постоянно свидетельствовал с неизменной радушной улыбкой. Сам он кделу не сказал ни слоа. В течении этой недели для шеф-инспектора Ханнама открылись шлюзы земной славы. Газеты, которые могли беспрепятственно раздуть случай до самого первого дня суда, чествовали Ханнама, как крупнейшего криминалиста этого года. Американская кампания по производству фильмов «Вернер Бротерс»  предлагала ему телеграфом самому сыграть роль шеф-инспектора в задуманном широкоэкранном фильме «Убийца вдов», коллеги по Скотланд-Ярду пожимали ему завистливо руку к предстоящему повышению по службе. Да, когда от канцелярии её величества королевы Елизаветы  была объявлена светлейшая похвала, и распространилась, его возвышение в дворянском сословии определилось у самого матёрого Герберта Ханнама выступили слёзы умиления.
   Судьба врачевателя вдов к этому времени находилась в руках одного неизвестного защитника, которому  чисто случайно была поручена защита доктора Адамса. Его имя Геоффрай Лавренце, ещё никогда не упоминалось в больших залах для слушания криминальных историй, не говоря уже о том, чтобы оно было напечатано в газетах. Коллеги имели привычку говорить о нём: «На скрипке он превосходный интерпретатор Моцарта, но в качестве защитника от наказания он полностью музыкально бездарен. Его прежняя адвокатская деятельность ограничивалась, в основном,  на разматывании бракоразводных афер и, по случаю, представлению интересов в незначительных гражданских процессов. Двери залов для присяжных судов ещё перед ним не открывались. Что ему было поручено защита доктора Адамса, он был обязан только безнадёжно светившемуся положения своего полномочия. Сэр Хартлей Жавросе, который  участвовал в качестве главного обвинителя на Нюрнбергском процессе военных преступников, имел международную известность, и, которому предложили за взятие на себя защиту Адамса десять тысяч фунтов стерлингов гонорара, несмотря на роскошную оплату, отклонил это предложение. С оговоркой: «Безнадёжное дело. Человеку готовится виселица – это уж, как пить дать. К тому же я хорошо знаю инспектора Ханнама».  Страховая кампания по защите прав докторов, к которой принадлежал Адамс, стало быть поручила защиту Лаврнце, так как он меньше всего выдвигал требование на гонорар.
   19 марта 1957 года в зале заседаний в номере одного из старинных лондонских судов «Олд Бейли»  начался сенсационный процесс против Адамса. Лондонцы и с ними половина Англии были лихорадочно возбуждены происшествием, даже больше, чем тому восторгу, который они проявляли обычно только при итоговой игре на кубок и при регате, соревновании парусных гребных судов в городке на Хенли-на-Темзе. За этим процессом поблёк даже побег удава  «боя констриктора» и трёх шимпанзе, которые  за несколько дней до этого убежали из своих цирковых клеток и до этого времени держали весь Лондон в напряжении.
  Одного дня перед началом главного заседания доктор Адамс был переведен в лондонскую тюрьму Брикстон. Здесь он получил номер заключённого 7889, под которым он не следующую первую половину дня впервые был доставлен в камеру под номером двадцать три в «Олд Бейли» Камера была большая, выложенная кафельными плитками темница, была двенадцать квадратных метров, обставленная только одним деревянным столом и одной табуреткой. На этой табуретки Адамс должен был ждать.
   Когда хорошо знакомый охранник рассказывал ему значительность этого дома, что в этой камере уже сидели значительные преступники английской криминальной истории, среди них такие мужчины, как Хайд, убивавший людей в кислотных ваннах, и Христи, еоторый насиловал мёртвых, именно это не улучшало его настроение. В камере, расположенной под залом суда, все они были приговорены к смерти через виселицу.
   Уже перед серединой ночи, за двенадцать часов до заседания процесса на стороне портала здания суда находились на дворе первые слушатели, оснащённые складными стульями и тёплыми одеялами. Утром их было тысячи. Когда, наконец, в половине десятого открылась тяжёлая железная , дверь, двадцать из них попали в зал суда. Другие места были забронированы для представителей двора, обществ и для восьмидесяти допущенных репортёров со всего света. Процесс получил значение события мировой важности.
   Точно в половине одиннадцатого доктор Адамс был проведён на первый день  слушания дела по сорока каменным ступенькам, идущими наверх, которые  вели непосредственно вели из камеры  прямо в док на английскую скамью подсудимых.  Предварительная процедура открытия судебного заседания в английском судебном производстве была осуществлена с общепринятой торжественностью. После того, как обвиняемый, его защитник и все присутствующие в зале оказались на своих местах, в зал заседания  вошёл полный достоинства господин судья Девлин в белом парике на голове и упакованный в ярко-красную мантию. Добродушный доктор Адамс медленно поднялся и вежливо поклонился. На присяжных он произвёл впечатление, как смесь Уинстона Черчилля и приветливого  Пиквина из всемирноизвестного романа Чарльза Диккенса. Это не принесло обвиняемому существенных симпатий.
   Слуга правосудия вошёл в Зал.  Он торжественно нёс перед собой длинную палку, на верхнем конце которой был укреплён букет фиалок. Букет свежих цветов он подал председателю суда, как символ ещё из того времени, когда эдесь обвиняемому из затхлой тюрьмы и в завшевелом состоянии была приведена юрисдикция Короны. Затем судья Дельвин изложил двенадцати присяжным об их обязанностях в суде присяжных. Все присяжные были родственники привилированного слоя общества, ибо ещё сегодня английское право делает исключение для немногих богачей из присяжных чиновников. По предписанию, исходящего из 1825 года, только помещик мог занять место на скамье присяжных, к тому же главы дома, если он владеет домом, в котором имеется, по меньшей мере, пятнадцать окон. Об этом позаботились заранее, чтобы простой народ не произвёл никакого влияния на судопроизводство Её Величества.
   «Между судьёй и присяжными господствует  разделение труда», - начал судья своё поучение. «Они заботятся только о фактах, а я забочусь о праве. Это называется, что я устанавливаю является ли юридическое предположение данным, чтобы суметь приговорить обвиняемого вследствие убийства. Они, напротив, должны решить, а именно, единогласно доказать суду имеются, или не имеются предъявленные суду доказательства вины обвиняемого. Я решу о мере наказания. Итак, теперь вы снова садитесь», - закончил Девлин свою короткую речь. Теперь, наконец, мог Генеральный прокурор королевства, сэр Регинальд Буллер, работая по совместительству распорядителем в палате общин и членом правительств Её Величества, поправить, как следует, свой длинный, чистый, напудренный парик и громким энергичным голосом закричать в зал:
   «Вы, Джон Бодкин Адамс, обвиняетесь  в том, что тридцатого ноября тысяча девятьсот пятидесятого года убили Эдит Алисе Моррелль из Хабгиера. Признаёте вы себя виновным, или невиновным».
   Спокойно, почти невозмутимо поднялся Адамс, прищурясь на королевского прокурора, и вежливо сказал: «Я невиновен милорд». Это было всё, что маленький, весом в 208 фунтов провинциальный врач сказал за семнадцать дней сенсационного процесса. Он снова сел, впредь почесав свой двойной подбородок за резиновым воротником, который он носил по причине бережливости. Адамс, между тем, был известен своей точно такой же жадностью, как своим пристрастием к кулинарной пище. Одна маститая газета писала, что Адамс имел такое изнеженное нёбо, что он свою челюсть перед уходом на сон постоянно кладёт в стакан с рейнским вином.
   Хотя и проворными глазёнками, но не иначе, как с равнодушным лицом следил Адамс за ходом процесса. Кто при этом  наблюдал за ним, мог получить впечатление, как будто бы он воздержно интересующийся зритель, а не человек, о голове которого шла речь.
   Сэр Регинальд  Маннидам-Буллер, королевский прокурор, пребывал полностью  под влиянием кампании прессы, когда он взял на себя роль обвинителя в этом деле. Так как в газетах  уже всё обстоятельно описали, то он теперь устанавливал одно к другому мнимые доказательства.  Как шеф-инспектором  Ханнамом приводилось в своём полицейском заключительном сообщении, так и он заставлял поодиночке выходить свидетелям обвинения, и они ещё раз слово за словом сообщали то, что уже знал весь мир  из газеты.
   Сестра Анна Мосол-Эллис повторяла, что Адамс умершему миссис Моррелль  в последние пять дней делала уколы по семьдесят кубиков морфия или героина. Карола Сильвия Рандалль уверяла, что Адамс был единственным, кто имел ключ к шкафу с медикаментами, а старшая сестра Гелен Стронах  не оставляла никакого сомнения в том, что пациентке в её последнюю ночь Адамс собственноручно вводил дважды по пять кубиков паралельгида. В короткий срок переделка завещания в пользу обвиняемого, кремация тела по распоряжению Адамса – всё ещё раз было подтверждено свидетелями. Чтобы сделать картину убивавшего врача маленького города полной, королевский прокурор Буллер заставил дополнительно отобранным свидетелям выступить. Почти две дюжины всеми уважаемыми гражданами курорта, соседи, пациентки, коллеги по пивному столу обвиняемого выступили в качестве свидетелей и рассказали с неприятностью о жизни Адамса и его врачебной деятельности. Только по делу они ничего не могли высказать. И всё-таки, таким образом, присяжным стало ясно, что простодушный обвиняемый был способен на такие преступления.
   После того, как поднялся невзрачный защитник обвиняемого, ростом едва ли один метр шестьдесят пять сантиметров, чтобы провести перекрёстный допрос свидетелей, навстречу ему со скамеек слушателей поднялась волна сожаления. Спрашивалось, что ещё можно было здесь защищать. Однако такие показания невозможно толковать вкривь и вкось, думали двести человек в зале для слушателей, и лицо королевского прокурора Буллера выразило самонадеянную уверенность в победе.
   Первые слова Геоффрая Лавренцеса никоим образом ещё не расстроило  это хорошее настроение.  Тихо,  с прямо-таким застенчивым голосом он попросил снисхождение за своё выступление. «Я ищу только правду. Пожалуйста,  прошу вас при этом помогать мне», - обратился он учтиво к свидетелям, чтобы заставить их, вновь и вновь извиняясь, затем медленно скользить в его ловушку. Первой жертвой, не замечая  её, он избрал добродушную, озлобленную и стародевическую, работающую старшую сестру Гелен  Стронах. С подысканной учтивостью Лавренце спросил её, если она является добросовестной больничной сестрой., не делались ли за её службу  обычно записи о всех значительных происшествиях. Старшая сестра усердно подтвердила, ибо она хотела слыть как добросовестная больничная сиделка. После того Лавренце  спросил дальше: «Вероятно, вы делали тогда для себя записи о лечении умершей миссис Моррелль. Не правда ли, миссис Стронах?» Это также усердно подтвердила миссис Стронах, не предчувствуя дела.
   Лавренце продолжал: «Миссис Стронах, прошло уже более шести лет с тех пор, как умерла миссис Моррелль. Если я сейчас спрошу вас о подробностях вашей работы у постели умершей, то вы, пожалуйста, точно мне ответьте, на что вы тогда охотнее полагались на свою память, или на записи, которые вы в то время делали?» Само собой разумеется, свидетельница должна была согласиться, что её записи представляют собой лучшую основу памяти.
   «Ещё один последний вопрос для полной ясности», - извинялся Лавренце за свою настойчивость. «Если между сообщениями, которые вы сделали по вашей памяти и изложением происшествия в ваших записях зияют различия или пробелы, то, где было бы, вероятнее тогда искать правду? В вашей памяти, или в ваших записях?»
   На этот раз сестра не ответила сразу. Она почувствовала ловушку.
   «Правильным, пожалуй, будет тогда то, что я записывала в то время», - сказала она совсем тихо, колеблясь, как прежде. После того, как Лавренце вырвал у свидетельницы это, кажущее незначительным, признание, он прервал перекрёстный допрос, наклонился и взял поношенный кожаный чемоданчик, в котором он носил свои бумаги, завтрак и оранжевую школьную тетрадь. Он открыл её, протянул её свидетельнице  и спросил её: «Это та тетрадь, в которой вы делали записи о вашей работе у миссис Моррелль?»
   Гелен Стронах только могла кивнуть головой. После этого Лавренце показал вторую школьную тетрадь, третью, четвёртую, и, наконец, в целом, все восемь штук красных, оранжевых и тёмно-синих тетрадей. Это была чудом добытая история болезни, которую вела о последних месяцах миссис Моррелль.
   Эти восемь школьных тетрадок, в сущности, исполнили рол сенсации  сенсационного процесса  Шеф-инспектор Ханнам искал долгие недели кругом в аптечных архивах, в регистратуре завещаний и в историях болезней эти тетрадки, но так мало придавал им значение, что даже не брал их в руки, не говоря уже о том, чтобы изучить их содержание. Однако маленький, незначительный защитник по гражданским процессам выстроил с их помощью тактику защиты, которая сделала его за несколько дней известнейшим защитником от наказания Англии. Благодаря этим восьми тетрадям, он довёл это целое,  такое солидно сконструированное здание обвинения в убийстве к обвалу. На основании истории болезни он мог неопровержимо доказать, что не только доктор Адамс делал уколы наркотиков умершей, но и то, что перед ним также некоторые другие истборские врачи отпускали миссис Моррель подобное количество наркотиков Не в замкнутом шкафу, ключ от которого должен был находиться  только у Адамса лежали медикаменты, но и в открытом доступном для всех ящике стола. Не доктор Адамс сделал  вдовы Моррелль последний укол с пятью кубиками паральдегида в ночь смерти, а ночная  больничная сестра Рандалль. Она это отметила собственноручно в истории болезни.
   Затем Лавренце взял на перекрёстный допрос попечителя над  наследственным имуществом Согно, который выдал Ханнаму изменённое завещание миссис Моррелль в пользу доктора Адамса. Сгно должен был признаться, что завещание было составлено не только на доктора Адамса, но и также на сестру Рангальд с завещательным отказом в триста пятьдесят фунтов стерлингов.
   Полностью была разрушена правдоподобность больничных сестёр благодаря двум шахматным ходам защитника. После этих переговоров Лавренце поручил одному частному сыщику проследить за женщинами и подслушать их разговоры. На следующий день он смог представить присяжным результат этого наблюдения через замочную скважину. Вызванный сыщик, сообщил со свидетельского места: «Три свидетельницы по пути домой беседовали о ходе процесса и договорились, на следующий день слушания дела опровергнуть, что наркотики хранились в не запертом ящике стола».
   С наклоненными головами сёстры должны были признать правдивость этого утверждения. С этими их высказываниями по вопросам, подлежащими разрешению судом, вынесение приговора было ничего не стоящим, и по английскому праву должны были вычеркнуты из протокола процесса.
   Шеф-инспектор Ханнам едва только узнал о несостоятельности его трёх важнейших свидетельниц обвинения, когда уже пришла его очередь отвечать на вопросы.
   С общепринятой  традиционной учтивостью защитник Лавренце велел вызвать  на допрос в зал суда шеф-инспектора Ханнама. Уверенный в победе и с любезной улыбкой стоял Ханнам на свидетельском месте и, полный удовлетворения, осматривал он переполненный зал. Все взоры были обращены на него, и от него ждали решающего высказывания.
   Прежде, чем защитник Лавренце, взял один листок с записями в руку, он спросил тихим голосом: «Господин свидетель, я, собственно говоря,  хочу обратиться к вам только с одним единственным вопросом, вы бы, пожалуйста, ответили бы мне на него?»
   Ханнам изумился. Только один вопрос!  У него были готовы ответы на сто вопросов. Он хотел  рассказать о своём разыскивании, о трудностях и деталях предварительного следствия.
   Разочарованно он ответил: «Прошу, господин защитник, давайте, спрашивайте».
   Лавренце сделал шаг вперёд с трибуны, как незаинтересованный, в угол зала, и затем сказал: «Это, правда,  господин свидетель, что  вы от мирового судьи в Истборне добивались разрешение  на обыск в квартире обвиняемого, и это верно, что вы с господами вашей комиссии по расследованию убийств проводили обыск сами?»  Будучи нервным, шеф-инспектор шеф облегчённо вздохнул. Лавренце задал ему вопрос, по которому у него горело сердце и, на который он мог подробно ответить. Ведь при обыске Адамс ему признался, что он получил наследство от шести своих пациенток. Обстоятельство, которое для обоснования обвинения, было сделано с огромным значением. Бойко, ёрзая на своём зелёном кожаном  кресле, отвечал Ханнам защитнику. «Само собой разумеется, этот обыск производил я. Обвиняемый может это подтвердить».
   Тотчас же  подал знак рукой  для того, что он  по этому дополнению не спрашивал. Ханнам сделал усилие взять себя в руки. Он хотел рассказать дальше обо всём, что случилось на вилле, но он был на допросе и поэтому вынужден был  ожидать  следующий вопрос защитника.
   Правозащитник Лавренце  не задавал больше дальнейших вопросов. Он поклонился председателю суда и Ханнаму. «Я благодарю вас, господин свидетель. Это было то, что я хотел знать».
   Ханнам, председатель суда, прокурор, присяжные, газетчики и публика – все растерянно уставились на Лавренце, который сел на место на своей скамье, как школьник, после того, как он получил правильный ответ. Он действительно, как, казалось, выражало его лицо,  не хотел ничего спрашивать дальше. А Лавренце смотрел на публику с полнейшей любезностью, и дал понять рукой Ханнаму, чтобы тот покинул свидетельский стул.
   Нерешительно  возвратился инспектор в зал. Тотчас же поднялся Лавренце и попросил председателя суда разрешить ему  высказать объяснение. «Пожалуйста, пожалуйста», - ответил судья Дельвин нетерпеливо. Он ожидал, как и все другие с полным нетерпением этого объяснения.
   Прежде чем защитник начал говорить, он извлёк из-под стола  свой маленький чемоданчик и достал из него затрёпанную книгу законов.  В ней он обстоятельно поискал  определённый параграф и затем  процитировал  текст этого параграфа.  «Обыск разрешён только местному полицейскому учреждению». После этого он протянул книгу представителю присяжных для просмотра и начал произносить речь перед судом. «Господин председатель,, дамы и господа присяжные, я прошу вас,  соответственно этому вычеркнуть из списка свидетелей свидетеля Ханнама. Для этого я хотел бы выдвинуть следующие основание. По закону обыск разрешается проводить только местному полицейскому органу, следовательно,  в нашем случае Истборскому органу власти. Как вы только что слышали сами от свидетеля, он производил обыск у обвиняемого сам.  Однако господин свидетель, поскольку я знаю, является служащим лондонской полиции. Следовательно, он не был уполномочен на этот обыск, и этим сделал себя виновным в нарушении права на неприкосновенность жилища. А служащий полиции, который в слежении за преступлением сам провинился и сделал нарушение против закона, не может выступать перед судом в качестве свидетеля; это сделало бы невозможным вынесения справедливого приговора».
   Судья Девлин  наклонил голову и наблюдал за присяжными. Они изучали текст кодекса законов, но не могли прийти к решению. Тут встал Девлин, привёл в порядок свой парик и объявил: «Предложение защитника на правовой основе будет удовлетворено. Свидетель Ханнам больше не будет выслушиваться судом».
   Это предложение некоторое время, пока все участники этого слушания дела поняли, что  за решение здесь принималось. Шеф-инспектор Скотланд-Ярда ничего не мог больше высказать о случае убийства, он погрешил против действительного закона, и этим он поставил себя мат.
   Двадцать четыре часа спустя лондонские вечерние газеты уже опять сообщали: «Судьба доктора Адамса решена. Эксперт доктор Доутвайте остался при своём заключении: «Адамс хотел убить миссис Моррелль».
   Действительно, в день слушания дела, казалось, как будто бы приговор Адамсу теперь уже решён. Недвумысленно высказал, выставленный в качестве свидетеля доктор Доутвайте обвинение: «Если я даже положу за основу свой отзыв об отмеченных инъекциях наркотиков в истории болезни, то я не приду  к другому заключению. Количество, наркотиков, которое доктор Адамс отпускал по записям миссис Моррелль, должны были привести её к смерти».
   Защитник Лавренце в настоящий момент  ничего не мог противопоставить этим доказательствам. Он предложил сделать перерыв перекрёстному допрсу до следующего дня, чтобы выиграть время для ответного хода. Никто не думал, чтобы нашёлся бы ещё выход. Поэтому королевский прокурор Буллер согласился на отсрочку. На следующий день защитник Лавренце преподнёс присяжным свой четвёртый о сюрприз. Он предложил сделать допрос старшего эксперта, что по английскому праву является допустимым, и судьёй Девлином это было одобрено. Доктор Джон Харман, главный врач авторитетной лондонской больницы святого Томаса, видный специалист, который по научному авторитету ни в чём не уступал доктору Доутвайту, был вызван  Лавренце на свидетельское место.
   «Говорить о смертельной дозе наркотика, как это сделал доктор Доутвайт является научной бессмыслицей», - объяснил доктор Харман и этим тотчас заставил присяжных прислушаться.
   «Люди различно реагируют на наркотики. Для определения  абсолютно смертельно дозы  необходимо испытания на людях, которое никогда, естественно не может быть проведено. Стало быть,  никогда даже сознательный врач не может сказать то, или это количество наркотиков вызывают смерть у человека».
   Этим небольшим предложением на клочке бумаги доктор Харман изобличил мнение своего хвастливого коллеги.  Он полностью скредитовал его, совершенно открыто, когда он с едкой иронией добавил: «Впрочем, по накопленному опыту медицинской наукой, полностью исключено, чтобы миссис Моррелль умерла от сверхдозы наркотика. Если бы это явилось случаем, то смерть  бы произошла от паралича органов дыхания, характерными которых является то, что дыхание умирающей становится  всё медленней, понижается от тридцати вздохов и выдохов в минуту до двадцати, пятнадцати, десяти, и, наконец совсем перестаёт. Однако по записям ночной сестры дыхание умершей не замедлялось, а вызывающе ускорялось, и перед приходом смерти коротко достигло шестьдесят вдыханий в минуту».
   Этим мнением было высказано решение в сенсационном процесс доктора Адамса. Это было равнозначно, что позволяло присяжным обои мнения, которые  так противоречат одно другому. Они могли, не руководствуясь заключением эксперта, основать свой обвинительный или необвинительный приговор. Они могли, не обращая внимания на сомнения каждого, с уверенностью сказать, кК этого требует закон, является ли доктор Джон Бодкин Адамс убийцей вдов и лицом, пытающимся получить наследство обманным путём.
   Только для обсуждения своего приговора они потребовали сорок мину.
   Стрелка старинных часов в зале суда присяжных  показывала на двенадцать часов и одну минуту, когда судья Девлин  сказал: « Дон Бодкин Адамс - вы свободны».
   Маленький, толстый мужчина, который семнадцать дней процесса сидел с неподвижным лицом на скамье обвиняемых , даже сейчас не показал внешнего проявления чувства. Он скромно поднялся, сделал незначительный поклон и сказал без всякого волнения в голосе: «Я благодарю вас, милорд!» Затем он короткими шагами пошёл по лестнице, которая вела в его камеру.
   «Я никогда не чувствовал себя беспокоящимся», - заявил Адамс, спустя час, когда он был отпущен, и с ним мог поговорить репортёр «Дейли Экспресс», - из-за моей веры в силу молитвы моей веры, в бога и английского правосудия.  Приговор был триумфом справедливости над злыми слухами и сплетнями». Он говорил эти слова в том приятном благожелательном тоне, действующим невыразимо  успокоительно так на многих постельных больных Истборна. И это, по собственному признанию  в завещаниях  шестнадцати удовлетворённых умерших пациенток принесли ему возвышенное место.
   Было ли его уравновешенность выражением чистой совести? Стал ли этот странный сельский врач  действительно только жертвой падкого на  сенсацию какого-либо бессовестного газетного репортёра и чересчур  усердного тщеславного криминал-инспектора?  Или здесь спрятался  дьявольски  совершеннейший преступник в образе  общительного провинциала.  В годы, которые прошли со времени процесс на этот вопрос не могли ответить. Это «Преступление столетия» так и осталось невыясненным.
   Дон Бодкин Адамс удалился в безызвестность бытия пенсионера. Он от своей врачебной  практики, и впредь жил на своё состояние.  Однажды  ещё раз газеты, которые долгие месяцы называли его большим убийцей криминальной историей, завладели его легендарной фигурой, летом 1959 года они напечатали картину с ним, на которой он сам, рука об руку с ирландской вдовой-миллионершей Ирис Миллс  находился в свадебном путешествии. Очевидно, Адами из процесса извлёк урок. Он больше не получал наследство от своей пациентке, он женился на ней.
   Разумеется, менее счастливым был исход происшествия для шеф-инспектора Херберта Ханнама. Из воображаемой высоты получить должность шефа Скотланд-Ярда и быть  награждённым королевой, он упал в глубину жизни незначительного провинциального полицейского. Он перевёлся в Галифакс, в отдалённый полицейский участок. Английское руководство  полиции не могло ему простить, что он  таким образом известному Скотланд-Ярду принёс дурную репутацию.
ЗАКОНЧЕНО. ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО ВАЛЬДЕМАРУСА.