Дневник

"По мне и останется только памяти - того, что жил тут, что был какой-то человек. Что был какой-то не свой и не наш, да ничей в общем. А упал прямо сюда, во двор дома. Вот и вся память"
... Я обнаружил эти две тетрадки, когда сюда переехал. Тетрадки были спрятаны в двух толстых и пыльных томах Пушкина, на книжных полках на рабочем столе. Хозяин предупредил меня о том, что из окна этой квартиры выбросился когда-то его постоялец, но видимо, хозяин в эти тома никогда не заглядывал ни до, ни после смерти этого человека.

Квартира эта - однокомнатная, в пригородном посёлке, хоть маленькая, но отчего-то по-особому уютная. Тетрадка была обычной тонкой зелёной тетрадкой, только на ней были размытые пятна. Видимо, писавший что-то пролил на тетрадку. Она была вся исписана подчерком корявым, таким, что некоторые слова мне было трудно разобрать даже спустя время. На этих же страницах были рисунки разной величины: лица в профиль и в три четверти, дома и звёзды с фонарями.
Не было написано имени, как не было инициалов. Хозяин квартиры тоже не сказал мне, как его звали.
Во второй тетрадке тем же почерком были переписаны многие песни Александра Башлачёва - «Всё будет хорошо», «Тесто», Время колокольчиков, «От винта», «Посошок» и др. Некоторые названия и строки были подчёркнуты красными чернилами. Судя по подчёркнутым строкам, позже я напишу их, - они были особенно важны этому человеку. Судя по записям вообще, человек этот был впечатлительный, чувствительный, хоть и не признавал этого, стеснительный, и склада ума образного, даже артистического.
... Больше мне писать нечего, поэтому я перейду сразу к содержанию этих двух тетрадок:
«19 января.
Опять холодно на улице и снова, в какой раз, все дворы наши занесены снегом. Да так занесены, что мои лёгкие ботинки (Совершенно не зимние, других у меня уже давно нет) промокли на втором десятке шагов.
Идти через стужу на работу не хотелось. Там я никому не нужен, да я там и не человек вовсе. Вообще в последние дни я чувствую себя плохо: ничего по-настоящему я уже не хочу, ни желаний, ни страстей во мне теперь нет. И даже тоски, мне хорошо знакомой, нет. Прошлой зимой в такие дни я хотел наступления весны, хоть и не любил её. Сейчас, когда я иду теми же переулками, и мёрзну всё так же, если не сильней, - теперь я уже ничего не желаю. Я даже заметил то, что раньше, идя по улицам, я напевал строки из песен, а сейчас нет. А это о чём-то да говорит...
Не знаю, в общем-то, зачем и пишу. Вполне возможно, что этого никто не увидит, да если кто увидит, тому не будет до этого дела. Наверное, я пишу для того, чтобы от вечной скуки не умереть. Сам себе, вполне вероятно, пишу. Больше занятий у меня решительно не осталось. Ни песни, ни книги теперь не развлекают меня так же, как раньше. Поэзия - и та мне стала даже противной.
А что я пишу? Дневник? Не люблю этого слова. Записки, рассказ? Наверное, рассказ, только чего? Своей жизни? Раз я пишу сам себе - природу мне описывать скучно, а писать о чём-то другом, например, какую-нибудь неправдивую, пыльную прозу - не моё. Так почему бы себе самому и не рассказать со всевозможной честностью, кто я был такой?
Жизнь моя была жизнью обычной, как ни больно самому себе в этом признаваться, но раз уж я как разговариваю сам с собой, то и врать незачем. Вообще я всегда мыслил так, будто бы моя жизнь должна была быть какой-то необычной. С ранних лет я так думал. А отчего бы я так думал - не знаю - от тщеславной натуры?. Сам я человек стеснительный и очень, видимо, переживающий внутренне. Всегда я свои чувства чутко анализировал почти бессознательно, и после разговора с любым человеком, я всегда изучал даже маленькие его улыбочки и смешки, казалось, совсем незначительные, интонации, выражение лица. Поэтому я был часто мнителен и всегда молчалив. Всегда я какую-то левую мысль искал в человеке, от собственных же страхов.
Друзей у меня никогда по-настоящему не было, всё только знакомые. Никогда я не находил человека, как мне казалось, кто бы меня понял как-то по-настоящему. А женщины - мне всегда было трудно с ними, а от этого и им со мной. Часто мне казалось, смотря на людей со стороны, что я в этом месте лишний. Может, быть, слово неподходящее, не лишний - нездешний или чужой. Я как будто всегда находился не там, где надо. А если и там, то не в то время. Все и всё вокруг меня жило, разговаривало, дышало и пело так, будто бы так жить и надо, будто такая жизнь - и есть настоящая жизнь. К такой настоящей жизни я никогда не мог привыкнуть.
Единственное, что меня в жизни увлекало по-настоящему, так это искусство - проза, стихи, песни, музыка и рисунок.  Искусство было единственным для меня местом отдохновения, единственным тёмным чердаком, где я мог воспринимать хорошие чувства.
Есть ли смысл писать про своих родителей?. Знаю же я, что они были обычными людьми, оба добрые душой, ни бедные, ни богатые; что оба лет пятнадцать назад развелись. Но ради полноты рассказа нужно и это вставить. Отец - сварщик, которого, однако, всю жизнь губил алкоголь. И знаю я, что пил он не от самого желания пить или получить какое-то удовольствие, а от своего сердца ранимого и любящего. Хоть он был и прост, зато искренен, и этим мне всегда нравился. Что бы я сейчас выбрал - быть, как мой отец, или быть собой - прямой его противоположностью? Это трудный вопрос. Он всегда, в этом я уверен, любил и меня и мать, и меня даже превозносил, как что-то высшее.
Мать же моя - бухгалтерша, более сложная натура, да всё же из того же мира, что и мы с отцом.
На сегодня я слишком устал описывать и записывать. Закончу завтра.

Пятое февраля.
Наутро двадцатого января мне совсем не хотелось продолжать: я перечитал всё несколько раз, и мне показалось всё это вялым и серым. Первым делом я захотел выбросить вовсе тетрадку, своего единственного собеседника, но одумался, а точнее не решился.
Решился я писать в этот день по причине смены погоды. В первый раз за много недель, на улице вместо темноты появилось Солнце. Оно будто жгло снег, давая надежду на то, что весна когда-нибудь да придёт. Даже привычная скука, и та сошла сегодня с меня, как слезла. В моём родном посёлке всё мне казалось дружелюбным - даже ветер, высохшие садовые цветочки у подъездов и молодая мать, которая сидела со своим ребёнком на детской площадке. Сегодня я даже напевал, когда шёл на работу, любимую свою песню -
«Долго шли зноем и морозами
Да всё снесли и остались вольными!
Жрали снег с кашею берёзовой
И росли вровень с колокольнями...»
Время колокольчиков. Многие тексты песен я запоминаю почти наизусть, если только они мне близки по духу. Когда я прокручивал песню в голове, много образов появилось предо мной. Я вспомнил концерт Башлачёва и то, с каким выражением и настроем он пел, разбитые дороги, некованые лошади, «на дожде все дороги радугой», колокольчик под дугой. Давно я не вспоминал его, поэта, как мне кажется, истинного и правдивого, будто нарочно я его песни давно не включал, хотя у меня была возможность; у меня есть магнитофон и кассеты с записями его песен. Наверное, я боюсь впасть в ещё большую тоску.
Я хоть и отвлекаюсь уже на посторонние темы, но тема, по-моему, интересная. Вот был человек такой, Александр Башлачёв, поэт, певец неподдельный, который с великой силой пел. Ну а что, интересно, познал он истину через свои стихи и песни? Ведь, в конце концов, и он выбросился из окна - поэт, казалось, который умереть-то и не мог. Неужели, наконец, и такие бессмертные существа, как поэты, умеют страдать так же, как и простые люди?
Но я слишком сильно отвлекаюсь. Надо бы мне продолжать и не думать на такие темы, иначе опять на меня тоска эта зимняя найдёт. Сегодня хороший день...

Седьмое февраля. Снова морозы.
Ох, и морозно  по утрам, будто это ядерная зима какая. И ощущение вас не покидает такое, будто это природа забыла где-нибудь у себя переключиться на весну, да так и оставила зиму здесь навсегда.
Я пытаюсь ночью, когда пишу дневник, припомнить, что же со мной хорошего или интересного в жизни приключалось, чтобы дневнику это поведать. А вспомнить, без всякого притворства, и вправду не могу.
Единственное только, что я вспомнить могу, так это история одна... Да и в ней я был как бы и лишний, как будто и ненужный там совсем. Но история такая, которую поведать нужно, и которая доказывает мои мысли по поводу моей ненужности (опять нехорошее слово, лучше бы выразился - прозрачности, что ли). Вот сейчас и поведаю.
Со мной историй-то никогда не приключалось, а тогда как-то и случилось. Случайно тоже произошло, да так на меня навалилось, что я сразу опомниться и не смог: мне было не больше девятнадцати лет тогда, я был студентом колледжа.
А то произошло, что я полюбил. И в том, что была это любовь, у меня сомнений не было.
Моя учёба и молодость проходили обычно. Оттого-то и история кажется мне необычной, может, в то время как она и есть самая обычная.
И полюбил я девушку, в общем, наверное, самую из всех обычную: тихую и умную.
 Она немного страдала от застенчивости. Внешне она будто вся светилась каким-то персиковым цветом. От неё как будто исходило это сияние. Волосы у неё натуральные рыжие, на лице и на шее веснушки, немного вострый носик. Щёчки её всегда розовые. Её профиль прекрасен. Любой художник был бы счастлив, встретив эту девушку. Клише, но иногда она походила на богиню; но раз уж на то пошло, то на богиню не греческую и не римскую, а на русскую. И красота её была отчасти в её, как мне тогда казалось, одухотворённом, благородном лице.
Да разве у нас в России таких юных богинь мало?..
Она училась со мной в одной группе. Я не замечал её первый год учёбы, но на втором она расцвела, стала невероятно женственной. Она действительно стала женщиной в своём росте, и сама это осознавала. Она была для всех равно очаровательной и обаятельной, ей не надо было прилагать усилия, чтобы кому-нибудь понравиться. При всём своём обаянии, однако, она им не пользовалась в своих целях. Она оставалась тихой и какой-то спокойной и будто независимой от внешних отношений.
Вдруг на втором году учёбы я заметил, что смотрю только на неё, и что тоскую, когда не вижу её рядом. Тогда-то я впервые познал тоску во всех её проявлениях. Так же, как и сейчас, я ходил по снегу в темноте глухого, безнадёжного утра, и все мои мысли были  про неё.
«Любовь - это снег и глухая стена» - строчка из Башлачёва. Так можно было озаглавить начало моей заурядной, обыденной любви.
13 Февраля.
Я никак не думал, что когда-нибудь в жизни сам заговорю с ней. Когда она была рядом, я и веселел вмиг, и ноги у меня подкашивались, я потел. Что это за существо такое, которому такая власть над человеком дарована? Сама она, конечно, не сознавала до времени мои чувства. Но когда-то, когда мы были вдвоём в коллежском коридоре, она просто спросила:
- А чем ты занимаешься? - Она имела в виду увлечения. И, Боже, как я мог ей правдиво ответить, я - стеснительный и влюблённый бедный человек!
- Шахматами. - Мне было страшно говорить с ней, я боялся провала, боялся показаться смешным в её глазах. Но тогда я действительно играл в шахматы, и даже не так плохо, как большинство игроков. Но я не мог сказать ей того, например, что мне нравится поэзия или художественная литература, - это было выше меня. Это было личное, то, о чём, мне казалось, нельзя говорить.
Она улыбнулась и больше не сказала ни слова. В глазах её стоял какой-то игривый блеск, который я тогда принял за насмешку - и страдал следующие несколько дней под собственными упрёками за этот блеск, которым, по моим воображениям, я был виной.
Но мои страхи и страдания прекратились, как я сказал, через несколько дней. Она снова заговорила со мной. На этот раз о музыке и о чём-то ещё. Теперь она говорила больше и смелей, но в ней всё равно было что-то, что не позволяло ей, как и мне, открывать всю свою душу. Даже под давлением своего чувства, я заметил в ней эту особенность в том разговоре, в болтовне. Но я был счастлив, я не мог тогда быть счастливее, и не отдавал, не способен был отдавать себе отчёта в том, почему именно она начала разговаривать с  таким, как я.
23 февраля.
«Нет времени, чтобы себя обмануть,
   И нет ничего, чтобы просто уснуть,
   И нет никого, кто способен нажать на курок.
   Моя голова - перекресток железных дорог»
Может быть, это расстройство, какое? Я заметил в себе одно свойство: иногда мне безудержно весело и радостно, порой без причины, да так, что я чувствую в себе силы неимоверные; на другой день, может статься так, что мне безудержно грустно, вплоть до самых мрачных мыслей. Я никогда всерьёз не воспринимал это, но этой зимой я будто переливаюсь, из одного состояния в другое. И нету никакого нейтрального состояния. Так и сейчас - того тринадцатого дня по двадцатое, мне было очень плохо, только то, что я писал, хоть как-то отвлекало меня. А сейчас - сейчас я чувствую себя прекрасно, хотя, наверное, не имею на то никаких оснований. Не только прекрасно - я брежу о каком-то будущем. Было бы хорошо записать свои мысли сейчас - и в последующем проследить, есть ли это болезнь, или нет. Но было бы хорошо докончить рассказ о прошлом.

...На улице было только прохладно, а снег большей частью растаял. Дул ветер  холодный, но чем-то приятный. Небо было холодного, но очень интересного цвета, как если бы мы были и вовсе в другой вселенной. Вообще весь пейзаж был необычайно красив: картинные, покосившиеся избы гармонично сочетались с новыми богатыми коттеджами с местами очень красивой архитектурой. А иногда встречались и совсем заброшенные дома. Природа в этом посёлке была именно природой: цветущие стволы рябины, сирени, берёз, из-под сухой травы прорывалась зелёная. Деревья здесь не обрезались, как в городах, и трава росла там, где ей вздумается. Я был счастлив вдвойне: от этого посёлка и от её присутствия, того, что она идёт СО МНОЙ... Она тоже казалась весёлой, будто по-детски, наивно как-то весёлой, и от этого мне было ещё лучше.

Она будто наблюдала за мной. Своим спокойным и ясным взглядом она следила, обдумывала, задумывалась. Казалось, внутреннее её всегда побеждает внешнее, мысль и дух берут верх над телом, и поэтому она всегда была спокойна и проста.
И я наблюдал за ней всё-то время, но неспособен был уловить мелочи  из-за счастья. Она казалось весёлой и оживлённой. И по-простому игривой. Конечно, я, влюблённый, подумал тогда, что это из-за меня, что и она тоже любит, и именно меня. О горе тебе, мечтатель!






Совсем этой зимой меня тоска съедает, выражаясь плохим языком. Раньше плохие чувства как-то сами собою сходили на нет. Теперь они будто остаются гораздо дольше, и не знаю, сколько мне с этой грустью жить осталось.

(Прогулка с Машей?)


И какая она теперь - пока ещё молодая, но, наверное, уже с детьми. Наверняка она нашла себе мужа, родила ему детей, потолстела. И так они и доживут в суете вместе до смерти где-то посередине жизни.
27 марта (черновик)
Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем - банный день. Промокла тетрадь.
Я знаю, зачем иду по земле.
Мне будет легко улетать.
Также и у меня сегодня промокла тетрадь. Мне пришлось её сушить. Да только я совсем нить потерял, суть, я, то есть, зачем иду по земле? Мне будет ли легко улетать?..
Любовь придумана Богом, видно, для того, чтобы люди ею искупали грехи. Иначе я объяснить не могу, зачем человеку такое страдание вечное сносить.
Иногда хочется умереть. Мне только неясно, почему. От любви ли, от недостатка чувств ли? От песен? Может быть, от того, что ничего не меняется.

Единственная для меня отрада - музыка и природа. Природа в отличие от человека - молчалива. В ней есть какое-то величие. А музыка, наоборот, - ритмы и слова, которые в жизни не говорятся и не передаются.