Клякса. Рассказ попутчицы. Продолжение сборника

                КЛЯКСА               
                Рассказ  попутчицы
– Что с вами, девушка? – забеспокоился я о плачущей соседке и смутился дежурности сказанного: девушка, женщина, дама, гражданка, товарищ, уважаемая…а ко мне как? Молодой человек… и так до сивых волос! Не курьез ли…
– Извините, – взглянула она на меня, промакивая воспаленные от слез глаза. – Вспомнила вот не кстати. Но подрагивание губ переросло в рыдание.
«Что с ней? Глядя на нас, подумают, что семейная драма, а мы и не знакомы». Я вызвал бортпроводницу, и попутчица, глотнув лимонаду, успокоилась.
– Сына спасать лечу! – пояснила она.
«Эко…» – осекся я. Но не оставлять же ее с горем наедине, коли уж вмешался.
– Что с ним? – тяну я ее из неведомого мне горя.
Женщина колеблется.
– Как вас зовут? – сменил я тактику.
– И часто вы так знакомитесь? – иронически огрызнулась она.
– Меня зовут Николай Петрович.
– Вера Максимовна, – уступила женщина. – Думала я думала,
– собирается она с духом. – И так прикидывала, и этак. И вот, лечу.
– Болен?
– Тут…другое…старый грех, – решила она выговориться случайному попутчику, – Давно, в девчонках еще решили мы с подружками отдохнуть перед институтом, – при словах о девичестве лицо ее немного просветлело. – Москва Москвой, а Юг повидать охота. Папа путевку достал, и солнечным утром мы во Фрунзе. Горы так и лезут в глаза: вот они какие живые-то! Но мы с Танькой держим марку москвичей, мол, ничем нас не удивишь. Я побалтываю ногой в босоножке, покачиваю прической – волос тогда у меня был – не то, что теперь, – тронула она каштановый полушар. – Пересмешничаем с Танькой. И кавалеры тут же нашлись. При посадке в автобус парни нам до чемоданов и дотронуться не дали. А на первой же остановке, в горах уже, каблуки в асфальт вязнут, а на вершинах, рукой подать – снег. Но контрасты и жара быстро утомили нас.
– Где же Иссык-Куль? – поскуливаем мы в салоне, обливаясь потом.
А озеро из-за очередного поворота открылось неожиданно.
– И это хваленый Иссык-Куль?! – вытянули мы шеи. – Ожидали нечто с арками да миражами. А тут голубоватое блюдо воды, притуманенное далью. Оказалось обжигающе холодным, со вкусом бутылочной минералки, и каждый камешек на дне видно. Надо же, мелочи, а помнятся, и вроде, еще что-то переиначить можно. Да ведь вышло-то все хоть бы из любопытства или из озорства… а то ведь!
           Собрались мы в домике – пестрая компания, даже негр. Вот, думаю, и мне бы так загореть – подружки в Москве от зависти лопнут. По бокалу «шампанского» огрели. Я к тому времени только раз и пригубила на выпускном. Мальчишки его кислятиной называли, но вылакали все. Компания улизнула на танцы, а меня развезло. Стемнело не по-нашему рано. Кто-то дал мне воды, поправил подушку. И кажется мне, что мама меня раздевает, я и разнежилась. Но горячее дыхание, белый оскал зубов и белки глаз – я чуть не задохнулась от страха. А он потом совсем уж охамел… но меня стошнило, и он исчез. Хмель взял свое, и я забылась.   А утром, когда до меня дошло – что случилось! И что это – со мной!.. Танька со страху, что это могло случиться и с ней, и что если узнают, то и ей несдобровать, поклялась молчать и стала какая-то чужая. Девчонки с болезненным любопытством запоглядывали на меня. А мальчишки, пакостники, запосматривали как на доступный сорняк. А мне от стыда и ужаса хоть в петлю…
       А дома! Разве утаишься от мамы! Я и разрыдалась. Долго после ее утешения у меня лезли волосы…вот и подстриглась, – тронула она опять прическу. – Но мама есть мама: чуть отец скрипнул дверью, буря и улеглась. Теперь за папой и мной мама смотрела, кажется, дюжиной глаз. Выжидали мы с ней, а как наши жданки лопнули, мама растолковала, что делать нечего: калекой могу остаться. И без папы изводит меня запоздалой наукой: не все, мол, выходим замуж девчонками. Да и невинность теперь не в моде – не ценят этого мужики-стервецы. Но чтобы так-то вот!.. – льется на меня помойная брань.
– Какой он хоть был? – подавай ей подробности.
– Ма-а-ам!!!
– Что, мам? Раньше надо было реветь.
 В школе Леша за мной ухаживал, но мама мне иные дали прочила – я от него нос и воротила. А теперь мама превратилась в сваху, а мне наказала помалкивать. В ЗАГСе стою как преступница: «Зачем Леша пачкается об меня?»
Живем у нас. Переживаю: как Леше сказать? И опять мама выручила. Правда, я от ее выручки чуть живьем со стыда не сгорела. А будь все по-человечески, я бы гордилась материнством. Леша засуетился, рассерьезничался сквозь прущую из него радость; мама подыгрывает, а я от страха с ума схожу. Положили меня, готовлюсь к материнству, как грешница к поруганию. Какие-то осложнения: врачи хлопочут, а я обрадовалась…
– Вот и славненько, милая, – поддерживают они, поняв меня по-своему.
Но Леша навещать перестал. Мама успокаивает, что он очень занят. Обиделась я… а ведь каждый его приход переживала как пытку. «Неужели Танька»?! Так мама бы намекнула. Не-ет, тут что-то неладное!
– Мам, что с Лешей? – не выдержала я. – Он ушел?
– Да, – грустно улыбнулась она внезапной мысли.
– Узнал?..
– Нет, – покачала она головой.
– Куда ушел? Говори!
– Тебе нельзя волноваться.
– Говори, а то мне еще хуже будет! – разрыдалась я.
– Успокойся, доченька, потом расскажу.
        Оказалось, что спеша ко мне после подработок, попал он полусонный под машину. Перепугалась я, но где-то в тайничке души и обрадовалась, что не узнает милый о позоре женушки. И поверите ли: одна боль другую пригасила. – Вера Максимовна перевела дух, как бы набирая воздуху. – А малыш родился беленький, – в деда. Вот тут уж я белугой заревела.
– Что с тобой? – заволновались в палате. – Радоваться надо.
Вера Максимовна машинально вытерла платочком уголки губ.
– Постепенно боль притупилась, – продолжила она. – О нашей тайне, кроме мамы, никто не знает. Она даже, было, после родов заподозрила, опять дав мне трепки: не грешила ли я коллективно. Боль о муже я захоронила в себе. Со временем вышла замуж – хороший человек взял. Детей у нас больше нет. О любви что говорить. Может, это и странно, но для меня навсегда – Леша. А у Вани, наверно, тоже была любовь.
– Вера Максимовна, а с сыном что?
– Горе, милый мой, еще впереди. Витя мой ладненьким рос. Я уже говорила – в деда. Школу хорошо окончил, с математикой он дружен. А дед был больше по биологии: на даче любил копаться. Армию Витя отслужил в ПВО, в институт по послеармейским льготам пошел, электроником стал. Распределили его во Фрунзе. Инженером на крупном заводе работал.
– Вера Максимовна, обычно детей в честь любимых называют, а вы Витей.
– Потому и Витей, чтоб память не бередить. Да что об этом. Вот мой Витя и невесту нашел. Оленька, скажу вам, – опять просветлела Вера Максимовна. – Фигурка! Личико! Не я одна, и люди говорят, что другую такую пару и придумать трудно. Доходов побочных не имеем, но на свадьбу не поскупились, хоть и призаняли. Отвела я душеньку, любуясь на молодых! Оленька и так сияет, а мне все мало… А Витя уж больно сдержан – в деда весь. Уж тот, бывало…ой, что я раскапустилась-то, – спохватилась Вера Максимовна. – У себя там они сначала в общежитии жили, – раскладывает она по полочкам. – Витя на стройку пошел и вскорости квартиру получил, так что скитались они недолго – всего четыре года. От детей, конечно, воздерживались: до них ли с неудобствами. На новоселье мы снова к ним пожаловали. Обустроились они – Оля свою зарплату на книжке копила. А магнитофон Витя сам собрал, телевизор тоже.  «Хоть дети поживут, коли мне такая незадача вышла»! – радуюсь. А Оленьке пора подоспела. Витя на подработку устроился. А она – матрешка, да и только. И женщина есть женщина: тайком нашла кума с кумой. Мне сообщила, а то бы и я не знала. Витя к ней каждый день наведывается. Родила.
–  Кого? – не терпится Вите.
–  Мальчика.
– Ур-ра-а! – пустился Витя в пляс под окнами, ох уж эти мне мужики, дети, ей-богу, – вздохнула Вера Максимовна.
–  Покажите!
–  Успеешь.
Долго от них писем не было. И вот, дождались мы письмеца.
«Я при разрешении лишилась чувств, – пишет Оленька. – А когда принесли его, я опять в обморок закатилась.
 – А-а! – взвизгнула я, отстраняясь.
– Не дури, девка! – вручила мне сестра малыша. – Раньше думать надо было.
«Девка»! – огрело меня оплеухой. – Значит, я девка, гулящая! «Девка – девка – девка», – гулко перекатывается по палате.
– Ой! – запричитала я. – В кого? Отец-то русенькай… Боже, – склонила я голову, машинально прижав малыша к себе, и  он аппетитно приник к груди.
– Так-то лучше, – буркнула сестра, уходя.
А я, до крови закусив губу, поливаю слезами свой неведомый позор. Что Вите скажу? Ведь нормальному человеку не поверить в такое. «Женушка гулящая, да еще – с неграми», – зашепчутся знакомые, косо запоглядывав на нас. Это я-то «гулящая»? Берегла  себя, даже с Витей неумелости своей в постели стеснялась.
– И так на пяти зареванных страницах, – поднесла Вера Максимовна влажный платочек к глазам. – Вот где «клякса» моя выявилась, – обмякла я на стуле.
– Вера! – кинулся ко мне Ваня.
«А к Оленьке кто кинется?» – терзаюсь.
– Что с тобой? – хлопочет муж.
– Вон письмо на столе…
          Можно, конечно, отмолчаться – чистенькой остаться. Витя перегорюет, другую найдет, не жалея о малыше как о чужом и потеряв веру в женщину. А как же Оленька? А внучок мой? Ведь бусинки вины на них нет, – примолкла Вера Максимовна. – А потом я по-матерински решила: поддержала Олю телеграммой и в ней же распорядилась Вите – ждать меня! Сумею ли убедить сына в своей горькой правде? Посмотрит ли он на Оленьку, жену свою, по-прежнему!?  А внука мы вырастим с Ваней, муж меня понял.
– Удачи Вам! – пожал я ей руку.
                1980. Фрунзе
21