3 том. Юкагиры. 5часть

                5 часть « Прокаженные»

Суровость северной зимы
Людей к общине приучила,
К добрососедству и заботе,
Гостеприимство им привила.
Но дикий северный закон –
Давно по стойбищам кочует:
И обреченных гонят прочь,
Проказу только чуть почуяв.
Их всех, за три версты, не меньше,
В тордохи сразу отселяют;
Там вечный холод, темнота,
И смрад, во всю, везде гуляет.

Лишь иногда приносят пищу,
Дрова, порой заготовляют,
Запасы из воды и льда им,
На улице, как псам, бросают.
А жирник вовсе не дают,
Одежды нет: и только сырость,
Подруга всех земных недуг,
Благоухает, словно в милость.
Здесь смерти ждут, да, и порою,
Отчаявшись ее дождаться,
Те, на себя наложив руки,
В усопших мир, скорей стремятся.

И на глазах у всех родных,
Они тихонько умирают,
И жизни милых, дорогих,
Как жирник, быстро угасают.
И плачет мать, скорбит отец:
Помочь больным они не в силах,
И лишь надеяться они,
На духов предков только милость.
Никто не смеет подойти,
И даже близко к прокаженным,
Нарушишь вдруг закон – и тоже,
Сам, сразу, станешь обреченным.
ххххххххххххххххххххххххххх
Порою, даже дня разливы,
Весны вокруг благоуханье,
Совсем не радуют, напротив,
Лишь злят, когда вокруг страданья.
Селенье, словно старый дед,
Вдруг сгорбилось, совсем поникло,
И шум реки, и пенье птицы,
Казалось, все опять притихло.
Ни  склок, ни споров, тихо как-то,
Как-будто, все договорились,
У каждого нашлись дела,
Усердно все они трудились.

Мужчины только зорька встала,
На остров молча собирались;
И в лодку пешни, топоры,
Положив, спешно отправлялись.
На холмике; там, где посуше,
Копать могилу сразу стали.
Еще замерзлый грунт долбили,
Пока совсем все не устали.
А дальше – мерзлота сплошная,
Один здесь лед, он как железо.
И глубже вырыть уже яму
Теперь, им видно, бесполезно.

Звезда вечерняя мелькнула,
И падая с небес, сгорала,
Луна меж облаков колючих,
Как страж, давно уже стояла.
Мужчины, спешно отложили
Дела свои и поскорей,
Устало спины разогнули,
В селение свое быстрей,
Уплыли. Над могилой ночка,
Казалось, будто колдовала,
А вместе с ней луна, порою,
Свой взгляд в нее, косой бросала.

Лишь только утреннего солнца
Лучи, по небу разливались,
На холм, от берега, мужчины,
По тропке снова поднимались.
Опять работать они стали,
Как-будто устали не знали;
Их нынче двое. Вот, сверкнули
Ножи, как видно, с чистой стали.
Могилу правили усердно,
И что-то там, опять долбили
И как художники, в той яме,
Ножами, что-то выводили.

На дне возвышенность должна быть,
На пальцев пять, ни как не ниже,
Чтоб голова-то у покойной,
Была от туловища выше.
Изображать лицо усопшей
      
Должно здесь, это возвышенье;
Вот появились глаз разводы,
Ее бровей, уже, волненье.
А уголки тех губ, из снега,
Немного даже опустились,
И ямочки на пухлых щечках,
На ледяных давно пробились.

А стены правили доскою:
Они должны быть очень гладки,
Как доски гроба, и на стенах,
Здесь, не должно быть даже складки.
Собравшись, кое-где, водичка
На ямы дно ручьем стекала
И стены выровнять, она им,
Сегодня, просто не давала.
На этой глубине могильной
Она все больше собиралась,
Но ото льда и мерзлоты той,
Вся коркой тонкой покрывалась.

Изрядно выбившись из силы,
Они наверх уже поднялись,
Спустились к речке, в лодку сели,
Опять в селенье подались.
А там, в волнении каком-то,
Их возвращенья люди ждали,
И для костров, и дров немало,
На берег скользкий натаскали.
Покойную, еще с рассвета,
В последний путь они собрали;
И, разнести боясь заразу,
 Лишь только в шкуру замотали.

И сколотили гроб из досок,
Все, тальником внутри устлали,
В него Даайыс опустили,
Шептаться сразу перестали.
И сразу стало людям слышно,
Как все старухи причитали,
Смахнув слезу порой скупую,
Все люди тоже горевали.
На бугорке, обняв братишку,
Как-будто свечка восковая,
Аана, плача, ожидала:
Бледна она, и чуть живая.

Сайрэ головкой прислонился
К сестре, и тоже временами,
Все кулачком глазенки тер он,
Что полнились опять слезами.
Никак не мог понять мальчишка
Зачем, лишь только утром встали,
Тордох, соседи разбирать вдруг,
До основанья, сразу стали.
А к маме вовсе подойти им,
Они сегодня не давали,
И почему мальчишки сразу
Общаться с ними перестали.

И что-то страшное, сегодня
Ему казалось, надвигалось;
-А мама глаз не открывала,
Никак она не просыпалась.
Что умерла, все говорили;
Да нет, она поспит и встанет,
И плакать бедная сестренка,
Наверно, сразу перестанет.
Отец вернется, говорили;
Веселье, значит, скоро будет,
Но почему все замолчали?
Все врут, конечно. Эти люди.-

А между тем, тордох соседи,
До основанья разобрали,
Пожитки скудные собрали,
По нартам быстро распихали.
А на одну и гроб из досок,
Совсем тихонько опустили,
Вот, запрягли в нее оленя;
В упряжке той, потом забили.
На берегу мужей встречали
Две женщины: давно стояли;
Все суть, да дело – разговоры,
Глаза, полным - полны печали.

Вот и костер заколыхался;
Запахло сразу свежим мясом,
И весь народ засуетился,
И у костра собрался разом.
В свой бубен звонкий колотушкой
Старик – шаман опять ударил,
И песней долгою своею
Притихнуть сразу всех заставил.
Все низко головы склонили,
Смахнув слезу опять, порою,
Ударов звон они внимали,
Печалью плыл, что над землею.

Сквозь звон унывный, тихо песня,
Печалью в небо проливалась,
И болью в сердце, у сидящих
Людей, как-будто отзывалась.
Пел о земле шаман негромко;
Даайыс, та собой прикроет,
 И душу, что чиста, как небо,
В том, новом мире успокоит.
Сравнил шаман всю жизнь усопшей
С летящей, в синем небе птицей:
И вот подбиты ее крылья,
Ничто уже не повторится.

Не разнесется смех беспечный,
Ее, на солнечной поляне,
И не бежать уж больше детям,
В объятья к милой своей маме.
И не растреплет вновь, нечаянно,
Косы ее чудесной, ветер,
И мужа: добрая, как лето,
Жена с улыбкою не встретит.
А голос звонкий, как ручей тот,
Не взмоет птицей в поднебесье,
Селенью больше не услышать,
Ее чудесной тихой песни.

Звон бубна словно оборвался…
Все, в тишине еще молчали,
Лишь только чайки над водою,
Они, по–прежнему, кричали.
 Горел костер, трещали ветки,
На вертеле олень крутился
И запах жареного мяса,
По ветру нежно разносился.
Оленя сняли, молча ели,
Но за огнем еще следили,
И только добрыми словами
Все, о покойной говорили.

Потом, опомнившись как-будто,
Что, что-то важное забыли,
Большие два куска на блюдо,
И детям тоже положили.
Вот отнесли к пригорку блюдо;
На землю тихо опустили,
И, вновь, оставили одних их,
Как-будто бы, про них забыли.
Покорно дети мясо взяли,
Не торопясь, они жевали:
Объев все косточки, на блюдо,
Они их все опять собрали.

Вот час прошел, другой, не знаю,
За блюдом люди вновь вернулись,
В глаза не глянув, блюдо взяли,
Скорее даже, отвернулись.
К костру ушли и эти кости,
В него скорее побросали,
Сожгли дотла, золу потом уж,
С землей сырой они смешали.
Гроб понесли они на берег
И в лодку быстро опустили,
Расселись все они по лодкам,
На остров каменный поплыли.

Аана, бедная девчонка,
Она по берегу металась,
Кричала, плакала, рыдала
Она; и с матерью прощалась.
Один оставшись, на бугре том,
Сайрэ вдруг сильно испугался,
И с ревом, подскочив с земли, он,
Вдруг за сестрой своей погнался.
Но, вдруг споткнулся, и упал он,
Лицом зарылся в снег с землею…
Открыв глаза, увидел снова
Сестры лицо перед собою.
ххххххххххххххххххххххххххх
И отдала она, казалось,
Ему теперь свое дыханье,
Глаза, огромных слез все полны,
И в них, теперь одно страданье.
И не понять, смеются то ли,
Они. А может, просто плачут?!
В той черной глубине бездонной,
Что нынче, снова они прячут?
Любовь, смятенье, пустота ли:
Они менялись чередою,
В глазах ее, как-будто время,
Склонилось нынче над тобою.

Вот ярко вспыхнули, ожили,
Как угольки опять сверкнули,
И руки, нежные такие,
К себе, так сильно притянули:
-« Сайрэ, мой мальчик, значит, жив ты,
А я так сильно испугалась,
Что в мире этом навсегда я.
И без тебя, одна осталась!»
И долго нюхала братишку:
Его глаза, и нос, и губы,
Сверкали только в темноте той,
Жемчужинками ее зубы.

Она, так весело смеялась,
И только тискала братишку:
О, как любила в это время,
Она, негодного мальчишку!
А звезды весело горели,
Над ними мирно проплывали,
Упряжка медленно катилась,
Везла их, но в какие дали?
Луна, подруженька ночная,
Их, взглядом молча провожала;
Дорогу, по которой мерно
Олени шли, та освещала.

Но вот, олени, наконец-то,
Как-будто вкопанные, встали:
И звезды в вышине над ними,
Над ними весело сверкали.
Вот ездоки зашевелились,
С повозок быстро соскочили,
Размяли ноги, но спешили:
Костры большие запалили.
Со всем проворно разбирались,
Уже треног восстановили,
Трудились молча и усердно,
Почти совсем не говорили.

И как могла Сайрэ, Аана,
Усердно, долго объясняла,
Что будут жить они отдельно,
Вдали от всех. Сама вздыхала,
Кругом смотрела и порою,
Всем мелко вздрагивала телом,
И чтобы брат вдруг не заметил,
Смеялась, дергаясь, без дела.
Но смеха этого пугался
Сайрэ, как молодой галчонок,
Крутил головкою своею,
Совсем напуганный ребенок.

Тордох их, между тем, на сопке,
Теперь, так дико возвышался.
Весь силуэт его угрюмый,
Теперь страшилищем казался.
И через щели из тордоха,
Чуть тускло, блекло засветился,
Через онидигил(1) на небо,
Печальный свет уже пробился.
Простые скромные пожитки,
В тордох внесли уже, мужчины,
И выйдя вон, сэпсэ открыли:
Они топтались без причины.

Потолковали меж собою,
Вот подошли они, простились,
Что здесь одних их оставляют,
Смущаясь, будто извинились.
И разошлись они по нартам,
В обратный путь уже собрались,
Но, по бокам хлестнуть оленей
Они, как-будто не решались.
А дети встали, поспешили:
К тордоху, словно торопились,
Сэпсэ закрыли за собою,
Потом, под пологом забились.

Слух жуткий дети напрягали,
Но тишина вокруг стояла,
Луна, как стражник за окошком,
Тордох, всю ночку охраняла.
И лишь под утро, чуть рассвета,
Луч первый радужный пробился,
И небосвод, со всех сторон вдруг,
Своей лазурью осветился:
Она ушла за горизонты.
Спокойно зазевали дети:
Ресницы слиплись; те уснули,
Они забыли все на свете.
ххххххххххххххххххххххххххххх
Сайрэ приснился сон печальный,
Вот, лесом он идет, гуляет,
Где ветер молодой резвится
И рядом с ним листы срывает.
И где-то тетерев токует,
Но все вокруг прохладой дышит:
Где шепот трав и пенье птицы,
И разговор зверей он слышит.
Но, как-то резко оборвался
Тот лес, и превратился в поле,
За полем речка озорная,

---------------------------------------
1 – онидигил – дымоход, отверстие вверху тордоха.
----------------------------------
Любуется он ею вволю.

Чиры там плещутся в водице,
На солнце, как алмаз сверкают.
Над ним, подолгу зависая,
Вот, чайки мимо пролетают.
А воздух чист, и только солнце,
Все разомлевшее, лениво
В гладь вод лучи свои, как руки,
Чуть опустив, плывет игриво.
И ветру, что вдруг налетает,
Водой в лицо ему плеснуло,
И, подобрав лучи, мгновенно,
От ветра в небо ускользнуло.

Вдруг, вдалеке Сайрэ увидел;
Скользит одна, по водной глади,
К нему плывет навстречу лодка,
А в ней отец, на берег глядя,
Глазами ищет он кого-то,
И к берегу спешит, казалось;
Волна ее гнала, старалась,
И лодка быстро приближалась.
И сердце у Сайрэ забилось,
Как-будто птица трепыхалось,
И из груди его, казалось,
На волю, как из клетки, рвалось.

Туман над речкой опустился,
И взялся только он откуда:
И лодка стала удаляться:
Уж не видать ее отсюда.
Средь шума речки говорливой
Отца, он явно слышит голос,
Сайрэ спешит, заходит в воду,
Ему воды уже по пояс.
Но среди этого тумана,
Той лодки, больше не видать.
Отца виденье растворилось,
Как мог его он не узнать?!

Отчаянье волной наплыло,
Ком горький в горле, не сглотнуть,
Из бездны этого тумана,
Отца уж больше не вернуть.
Сайрэ от горя и досады
Ударил по волне рукой,
И стал кричать, но только бездну
Тумана видел пред собой.
Слеза из глаз его катилась,
И он кричал, что было сил,
И речку, тихо причитая,
Вернуть отца ему, просил…

-« Сайрэ, мой мальчик, что с тобою,
Зачем во сне ты так кричал,
И что тебе, скажи, приснилось?» –
-« Во сне отца я увидал.
Но он уплыл, меня не видел,
Меня он даже не узнал,
И от меня туман сердитый,
Его на речке укрывал.» -
-« Не верь ты снам, отец вернется,
Он встречи с нами долго ждет,
Растает снег и он приедет
И нас с тобою заберет.» –

-« Но почему тогда, ты плачешь,
И на меня ты не глядишь,
И почему твой взгляд холодный,
Застыв на месте, ты сидишь?» –
-« Не знаю что, но только вижу,
Перед глазами я туман.
 А может сон, Сайрэ, правдивый,
Твой сон, наверно, не обман.
От слез моих, всегда соленых,
Ослепли, видимо, глаза.
Но все пройдет, когда лишь грянет,
На небе первая гроза.» –

Обнявшись, тихо те сидели:
В окошке плыл прозрачный свет,
Один он знал; на белом свете,
Родней друг друга больше нет.
Торчал он чаще у тордоха
И ярче им в окно светил,
А на дворе уже апреля,
Следы, поземкой заносил:
Порой холодный, резкий, дерзкий,
Порою теплый ветерок,
Он приближал, шального мая
Приход. Старался он, как мог.

хххххххххххххххххххххххххххххххх