Уход Льва Толстого. Часть двадцать пятая

В дверях Озолина увидел.
Мгновенно замерли вокруг.
Тревожна ночь, конец обиде,
Смертельный замыкался круг.

«Граф безнадёжен — быстро тает...» —
Озолин тихо прошептал.
«Как лист осенний отлетает,
От жизни, видимо, устал».

Стояла тишина в буфете.
Толстой был рядом — умирал.
Великий ум, талант, что светел,
Литературы адмирал.

Какие распри здесь уместны?
Переломились в зале все.
Тревога стала вдруг совместной,
Глаза от слёз как бы в росе.

Промолвил тихо, грустно критик:
«Живём недолго на Земле.
Уходит гений-аналитик
С печатью Знанья на челе.

Внутри нас зло, оно всесильно.
Что наша совесть? Красота?
Бушует зло — оно мобильно,
Не чтит распятого Христа».

В двери застыл блямбозвенящий —
Вся грудь в ярчайших орденах.
При нём Савицкий, словно ящер,
Надсмотрщик при говорунах.

Собой прикрыл он генерала,
Словцо какое-то ввернул.
Чин не вошёл — подобных мало...
Он только крякнул, повернув.

Вскочили, больше по привычке,
Но быстро плюхнулись опять.
Всё ныне как-то необычно,
С моментом трудно увязать.

Нет, правда, что-то приключилось,
Савицкий-ротмистр отступил.
Толстой... болезнь! Вот что случилось!
Момент пугал всех и слепил...