Уход Льва Толстого. Часть двадцать четвёртая

Буфет заполнен до отказа,
Здесь даже воздух раскалён.
Тревога, боль не для показа:
Конец... не за горами он.

Спал плохо, очевидно — больно.
Возможно, ночью кризис был.
А утром что? Беды довольно,
Своё он имя позабыл.

«Поступок не имеет смысла...» —
Француз сердито проворчал.
«Я не согласен с вашей мыслью...» —
Маститый критик отвечал.

«Толстой себе остался верным.
Сравните с Ибсеном* его,
Который восставал, но скверно,
Не чтил он духа своего.

На юбилее — с орденами,
Но сам же общество клеймил.
Признайтесь, Бурс, ну, между нами:
Неужто вам ваш Ибсен мил?»

«Да что вы с Ибсеном пристали?
И почему-то он вдруг мой?
Вы о Толстом бы рассказали,
А то молчите, как немой...»

«Отступник он от прежней веры...» —
Встрял Ксюнин в этот разговор.
«В Россию-матушку не верит,
А государь наш свят — не вор!»

Кругом шумели возмущённо:
«Газетки мнение твоей?
Да, Ксюнин, ты раскрепощённый,
Плясать умеешь средь огней...»

«Не надо бы... эх, всё напрасно...
Остановить себя не смог».
Его слова, что факел красный...
«Почём же ваш продажный слог?

Мечтает: нам сдавить бы глотку,
Сам под охраною штыков.
Обласканный не видит плётку.
Да, Ксюнин, ныне ты таков...»

«Невежды бунт — мне ясно это...» —
Сказал запальчиво студент.
«Нет, Ксюнин, вам не стать поэтом,
Не понимаете момент».

Примечание:
*Генрик Юхан Ибсен — норвежский
драматург, поэт и публицист.