Ведьма

Лебедей ли, ворон ли стая
Обронила перо в руку...
Я не добрая и не злая,
Просто знаю страстей муку.

Если вещие сны снятся,
И природа дала чары,
Не клеймите! Меня бояться
Нужно только в плену опалы.

Не умею варить зелье,
Ворожить, насылать порчу,
Но сбываться начнут поверья,
Те, которые напророчу.

Коль бурлит эликсир страха,
Я сама погашу свечи.
Это телу нужна рубаха,
А вот душу укрыть нечем.

Коли ведьма, то нет света,
Коли ведьма, то нет веры.
А какого душа цвета?
В темноте все коты серы…

Если в бездну душа канет,
Не спешите судить, люди,
Не спешите бросать камни:
Тот, кто судит, судим будет.


   История, которую я собираюсь поведать, охватывает большой временной промежуток. Она началась в послевоенные годы. Тогда на освобождённых от немцев землях осталось множество неразорвавшихся снарядов и мин. Их, конечно, старались обезвредить, но то и дело жертвами несчастных случаев становились то люди, то животные. Один из таких взрывов и прогремел в посёлке, где работала главврачом местной больницы моя бабушка. На мину набрела корова, но пострадала ещё и пятилетняя девочка, которую взрывной волной отбросило на десятки метров. Мать сама принесла её в больницу на руках. Бабушка – фронтовой врач – сразу поняла, что у малышки мало шансов на спасение. Её тельце содрогалось в конвульсиях, выгибаясь дугой. Широко открытые глаза остекленели. Бабушка закапала в глаза физраствор, чтобы увлажнить их, больше она ничем не могла помочь. Приступы конвульсий учащались. Испуганная мать, завернув девочку в одеяло, выскочила из больницы и, сломя голову, куда-то помчалась. Позже бабушка узнала, что убитая горем женщина приняла неожиданное решение. За посёлком, неподалёку на хуторе, жил старик. Местные звали его Калиныч и испытывали перед ним трепет и страх, потому что считали колдуном или знахарем. Разные ходили слухи о его способностях, но он действительно помогал, когда к нему обращались: лечил скот, избавлял людей от разных напастей. Он был из старообрядческой семьи, жил замкнуто, в церковь не ходил, хотя в доме иконы были, только необычные какие-то. Всё это пугало местных жителей, несмотря на то, что ничего плохого он им не делал. Бабушка считала его талантливым травником, лекарем-самоучкой, владеющим гипнозом, но никогда не называла его колдуном. К нему-то и принесла на закате умирающего ребёнка верующая православная христианка, осознавая, что этим, возможно, погубит свою бедную душу.

   Калиныч встретил их у ворот, как будто ожидал. Ни о чём не спрашивая, взял девочку на руки и унёс в дом, жестом остановив мать у порога. Она всматривалась в глубину комнаты, видела, как старик положил содрогающееся тельце на топчан, провёл ладонью по лицу, закрыв пересохшие глазки, потом вдоль всего тела, и оно сразу обмякло. Женщина слышала неразборчивое бормотание. Что это было – молитвы или заклинания, сейчас ей было всё равно, с чьей помощью спасает он её ребёнка, молилась и она сама в доме колдуна, молилась так, как никогда в жизни не молилась даже в церкви. Сколько прошло времени, она тоже не знала. Старик вынес дочку и передал ей на руки. Девочка спокойно спала, дыхание её было ровным, как будто ничего и не случилось.

   «Она будет долго спать – три дня и три ночи, не будите её, всё будет хорошо», – предупредил Калиныч и велел идти домой. Малышка действительно проспала трое суток. На четвёртый день утром проснулась и, как ни в чём не бывало, попросила есть. Моя бабушка наблюдала за ней и не верила своим глазам. Она назвала это чудом.

   Эту девочку звали Люсей, а полное имя её – Людмила, то есть людям мила. Насмешка судьбы. Милой людям, она, к сожалению, не стала. О её чудесном исцелении знала вся округа. Как напоминание об этом проявился небольшой дефект – один глаз у девочки стал слегка косить. После такой тяжёлой контузии это было досадной мелочью, не более, но люди придавали этому факту особое, мистическое значение. Люся подрастала, и односельчанам стало казаться, что у неё, как говорится в народе, «дурной глаз». Приписывали ей и другие грехи. Все девчонки делились с подругами своими снами. По наивности рассказывала их и Люся, но эти сны сбывались чаще, чем у остальных. И поползли по округе нехорошие домыслы – мол, девочке Калиныч свой дар колдовской передал. Он умер вскоре после её исцеления. Она не могла заменить знахаря и никому не была полезна. Тут-то и началась настоящая травля, превратившая жизнь Людмилы в кошмар. От неё прятали животных, не подпускали к детям. Все радостные события от неё тщательно скрывались, чтобы не сглазила. С ней не дружили девочки, её боялись мальчики, и даже взрослые откровенно шарахались при встрече. Вот вам и Людмила.

   Мать очень тяжело переживала за дочь. Здоровье женщины сильно пошатнулось, поэтому уехать из посёлка у них не было возможности. Даже окончив школу, Люся не могла бросить мать и уехать учиться, поэтому поступила в пединститут на заочное отделение. Она могла бы стать прекрасным педагогом, но только не в родной школе, где ей пришлось работать. Предрассудки родителей, как зараза передавались детям. Прогуливая занятия, они ссылались на плохое самочувствие на уроках Людмилы Павловны, они выдумывали, что она крадёт у них энергию. В её кабинетах биологии и химии не было ничего необычного: самые простые учебные пособия, которые есть в любой школе: скелеты животных и человека, заспиртованные образцы, коллекции насекомых, гербарии. Но всё это наводило мистический ужас на детей, считавших свою учительницу ведьмой. Каких только глупостей не сочиняли про неё: то она варит зелье в кабинете химии, то превращается по ночам в чёрную кошку, то в ворону, даже подозревали, что существует метла, на которой она летает. У Людмилы не было ни друзей, ни поклонников. Даже коллеги избегали общения. Любые неприятности в посёлке оборачивались против неё волной подозрений, обвинений и страха. Боялась и сама Люся. Несколько раз ей казалось, что возле дома витает запах керосина. Что это? Совпадение? Или кто-то передумал бросать спичку?

   Здоровье матери катастрофически ухудшалось, она чувствовала себя камнем на шее дочери и мечтала о смерти. О смерти задумалась и сама Людмила, когда директор школы предложил поискать ей другое место работы, дескать, она не справляется с учениками: посещаемость плохая, дисциплина хромает, родители жалуются… Куда идти? В посёлке можно устроиться только в совхозную бригаду, а там народ суеверный – ей точно не выжить. И уехать невозможно. Загнанная в тупик, она сама перестала церемониться со своими обидчиками. Первой её жертвой стал дамский угодник и ходок директор, напуганный до смерти тем, что она пригрозила навести порчу на его мужское достоинство, лишив силы. Потом, осмелев, на родительском собрании Людмила Павловна предупредила родителей, что если ещё кто-нибудь из них на неё косо посмотрит, то она ответит им тем же. А если будут детей настраивать враждебно, то она заставит их уважать себя другим способом. Это был вызов. Война не заставила себя ждать. В окна её дома полетели камни и записки с угрозами. Людмила пыталась выиграть хотя бы время. Она понимала, что в этой войне победить не сможет.

   Мама на глазах угасала. Однажды ночью ей стало совсем плохо. Люся прибежала к бабушке за помощью. Больную женщину срочно отправили в больницу. Устроив мать в палате, Люся собралась уходить домой, но она ещё не знала, что дома у них уже нет. С больничного крыльца она увидела огромное зарево и клубы дыма на их улице. Переступая, как во сне, ватными ногами, Люся направилась в сторону пожарища. Дом полыхал, как факел. Его даже не пытались тушить, хотя уже набежала изрядная толпа зевак. Люди стояли в основном молча, только участковый метался и что-то выкрикивал. Люся вглядывалась в лица собравшихся и всё больше цепенела от ужаса. Никто не горевал, не переживал за их судьбу, хотя все думали, что, скорее всего, в огне погибли обе женщины. Она не увидела и тени сочувствия на лицах односельчан. В их глазах светилось затаенное злорадство и даже торжество. Наверное, такие же взгляды были устремлены на средневековые костры, унёсшие сотни тысяч жизней невинных женщин, обвинённых в колдовстве. От этих горьких мыслей к действительности её вернул обычный страх. Она вдруг поняла, насколько опасно оставаться здесь, в этой толпе, на этой улице, среди мракобесия и диких суеверий. Она не была воцерковлённой христианкой (в то время религиозность не поощрялась, хотя в душе люди верили всегда), но и атеисткой себя не считала. Именно в этот момент она почувствовала твёрдую убеждённость, что в их с мамой чудесном спасении существует некий промысел Божий. Её душа переполнилась чувством облегчения и желанием жить дальше. Теперь она верила, что всё у них будет хорошо. «Нет худа без добра». В эту ночь в огне пожара действительно сгорела ведьма, но только для тех, кто в неё  верил.

   В решении немедленно уехать её поддержала и моя бабушка. Все основные документы у Людмилы были с собой (эта привычка таскать всё ценное в сумке наконец-то сослужила свою добрую службу). Было и немного денег, но бабушка достала свою заначку и вручила ей вместе с вещами матери, сказав на прощание: «В больнице есть всё необходимое, а тебе это на первое время пригодится. Не волнуйся за мать, она будет лежать здесь, пока ты не устроишься, тем более что ей действительно нужно лечиться». Об её отъезде бабушка пообещала никому не говорить и слово своё сдержала. У односельчан наступил настоящий шок, когда на пожарище не обнаружили никаких трупов. Насчёт матери всё прояснилось. Но куда подевалась Людмила? В больницу приходил участковый, расспрашивал пожилую женщину, задавал вопросы бабушке, но они единодушно твердили, что ничего не знают о месте её нахождения. Сама же Люся позвонила уже на следующий день, справилась о здоровье матери и сообщила, что сняла комнату в городе и ищет работу. Спустя пару дней Людмиле повезло устроиться на завод в лабораторию, где ей пообещали выделить общежитие.

   А в посёлке людей накрыла новая волна страха – ведьма жива! Будет мстить, и месть её будет ужасна! Мать Людмилы выписалась из больницы и специально пустила слух, что уедет жить к сестре на Украину. Бабушка помогла ей оформить документы и получить страховку погорельца. Заявление о пропаже дочери писать она отказалась, что вызвало подозрения у участкового, но это уже не имело значения. Новая жизнь началась. Людмила продолжала общаться только с нашей семьёй. Она хорошо зарабатывала, сделала операцию и устранила косоглазие. Замуж она тоже вышла, родила двух дочерей и сейчас счастливая бабушка троих внуков и одного правнука. Она глубоко верующая православная христианка и молится о душе своей усопшей матери, чтобы Господь простил ей грех неправедного спасения дочери. А был ли грех, известно только Богу.

   Некоторые жители в посёлке до сих пор боятся места, где сгорел «дом ведьмы». Там так ничего и не построили. Очень часто, проходя мимо небольшого пустыря, люди озираются и крестятся в суеверном страхе. О спасении их душ Людмила тоже молится, считая себя причиной этих заблуждений. Она давно всех простила, а они её – нет…

   В качестве эпилога хочу добавить, что в настоящее время и за веру не преследуют, и «охоту на ведьм» не устраивают. Но даже спустя несколько столетий со времён средневекового мракобесия суеверные страхи живы в душах многих людей, и в любой подходящий момент они готовы вырваться наружу и причинить боль и страдания невинной жертве.