Росава

— Росава, не дури! Что он тебе?

— Уходите. Я вам не враг, вы мне пока врагами не стали, зачем, как тати пришли, во тьме? Прочь! Богами клянусь, все здесь ляжете! Уходите. Мой он. Не дам.
Мужики нерешительно топтались перед молодой, черноволосой девой, стоящей спиной к избе. Дева, Росава, держа в одной руке плошку с какой-то жидкостью, другую, с растопыренными пальцами, вытянула в сторону селян. Толпа в страхе отпрянула. Бабы зашептались, мужики, оглядываясь друг на друга (не видел ли сосед, как страх обнял за плечи), крепче сжали «защиту» - вилы, топоры, горящие смоляные ветки. Из толпы выступил старый, но ещё крепкий, охотник Ждан и попытался «обходительно вразумить», не доводя до края, и Росаву и родовичей.

— Ты, это, прости их, Росавушка, боятся мужички гостя то твоего. А что будет вдруг? А? Урон, какой учинит, али скалечит кого? Кто ответствовать пойдёт?

— Не будет урона, Ждан. Уходите. Иначе беду примете. Я сказала, вы слышали.
Из толпы донеслось: «Что ты, Ждан, ведьму слушаешь? Сжечь её вместе с избой, да и ладно!»
Не успел Ждан ответить, лишь с гневным укором повернулся, да толпа ахнула. Глянула Росава в сторону, с которой речи гнусные явились, шепнула что-то… Порскнула толпа в стороны, а посередке мужик остался, глаза выпучил, а сказать ничего не может, трясётся да мычит. Ступила с порога ведунья-ворожея и пошла-поплыла к тому, кто языком своим яму роет да дрова на покойный костёр себе рубит. Идёт Росава, а люди с её пути быстрёхонько убираются. И вот уже возле мужика Росава. Обошла, в глаза глянула, рукой повела. Перестал трястись, опомнился, а пот так и течёт по лбу, да страх лютый в глазах стоит.

— Хват, как жена твоя, Младушка, сынка родила тебе? Как дочь Голуба? Живы ли, здравствуют?
Молчит Хват, слово молвить боязно. И остальные тихо стоят, не помышляют уже суд вершить, уйти бы по здорову, а отпустит ли теперь ведунья, коли обиду учинили?

— Отвечай, Хват, я жду.

— Живы, Росавушка, живы.

— Здоровы ли?

— Здоровы. Здоровы, спасибо тебе Росава, здоровы!
Тут упал на колени Хват, завыл, заплакал: «Прости меня, дурака! Не губи! Сам не знаю, как язык повернулся!» Усмехнулась ворожея, горько так усмехнулась. Отвернулась от захлёбывающегося страхом и слезами мужика, обратно к избе пошла. Стала на пороге, обернулась, окинула люд печальным взором: «Брала ли отдарки да злато за жизнь, люди? А может скот у вас пал, поля не родили. Зверь лесной унёс кого? Дети болеют, жёны не плодны?» «Нет, нет!» – зазвучали в ответ робкие голоса. «Так почто жечь хотите?» - почти прошептала Росава, отвернулась и ушла в избу.
Притворила дверь, поставила плошку на стол, накрыла её крышкой, да плотно, чтобы не пролить зелье, да беды не наделать. Села на лавку, спрятала лицо в руках. Посидела немного так, отходя от зла людского да своего ответного. Встала, подошла к полатям. На полатях лежал молодой мужчина, израненное тело было заботливо обложено травами-повязками, в изголовье склянки и плошки с зельями. Росава проверила повязки, приподняв раненому голову, напоила лекарством. Губами чела коснулась, в глаза его янтарные засмотрелась…

…Разошлись люди, виновато головы в плечи втянув. В тишине разошлись, муторно было друг другу в глаза смотреть. Всё вспоминали, как зазывали-уговаривали, тогда ещё совсем юную ведунью, остаться у них, лечить-оберегать да защищать село их… Шла мимо одинокая Росава, поесть-попить, отдохнуть в селе и задержалась. А в избе, где её приняли, горе случилось, сын хозяина зашиб мальца своего косой. Трава высокая, сын мал да непоседлив. С изнанки вернула ворожея дитя. Потом хозяину спину вылечила. Хозяйке травки дала, чтоб не кашляла. Соседке… Соседу… А потом, по случаю, нечисть лесную да болотную приструнила. Уговорили. Осталась ведунья. Построилась на отшибе у края леса. Ничего у селян не брала, не требовала, сама кормилась. Поднялось село, забыло болезни, страх… Ах, стыдно-то как, хоть сгори! Отблагодарили Росаву…

А ведунья, гладит волосы мягкие, шепчет слова ласковые «Яр, мой, Ярушка… Всё ладно будет…».

Разошлись люди, да не все. Девки молодые, любопытные, как белки, в кустах у избы остались, высматривают, шушукаются.

— Желана, вот Росава-то сама красоты какой, да силы колдовской не мерянной, мамка говорила, что от венца с князем будто бы бежала ворожея наша. А тут оборотень волчий, злой да страшный, что он ей?

— И не говори, Любава, как его семеюшкой можно увидеть? А детки? Какие детки будут?

— Ой, не знаю, Желана. И зачем ей это чудовище лесное, князь-то знамо краше, да власть, да злато…

Вздохнула в избе Росава, подняла голову, улыбнулась, сверкнула глазами зелёными, аж всполохи по стенам.
«Мой он. Родной да любый. Мой» - с шелестом листьев донеслось до глупых девок. Взвизгнули, девки, обережные знаки чертят вперемежку с «прости, не серчай, Росавушка, ведуньюшка», да домой бегут не оглядываясь.

— …А князь-то ищет, небось, ведунью беглую, златом наградить за весть добрую может…