Владимир Гордейчев

ВЛАДИМИР ГОРДЕЙЧЕВ
(1930 - 1995)

СОРОК ПЕРВЫЙ

Россия, отходим! Ещё не темно,
Ещё и снаряды не рвутся.
Нам горькое право сегодня дано
На пройденный путь оглянуться.
Как будто бы матери грустный укор,
На пустошах, горечи полных,
К земле припадает полынный вихор,
Качается жёлтый подсолнух.

Скрывается кровель, железо и толь,
Столбы убегают рядами,
И в сердце войдёт щемящая боль,
И к горлу подступит рыданье.
Отчизна, ты вся – на года и века
Понятна, больна и близка мне
До каждой прожилки степного ростка,
До самого малого камня!

И я ли, идущий, как сок по стеблю,
Отчизна, путями твоими,
Тебя, отступая, врагу уступлю
С твоими берёзами в дыме?
Ты только обиды на нас не таи,
Зажми свои тяжкие раны.
Россия, ты слышишь? Вернутся твои
С водою живою Иваны!..

СЛЕД НА СТЕНЕ

Памяти земляков-касторенцев

Со стены деревянной почты
метой знаемой к нам сойди,
автомата слепая строчка,
что не выше моей груди.
Давней этой настенной вспышкой
подают из былого весть...
Федя Харченко, Лемберг Гришка,
Шура Шмыкова... Всех не счесть!
Снова "шмайсеров" вижу рыльца.
На мгновение мир таков,
будто сам к стене прислонился
я за всех моих земляков.
Оккупант автоматом двинет,
вложит палец в проем скобы,-
и сквозь сердце мое навылет
прянет белый огонь щепы...
Бревна трогаю. Боль сквозная
бьет из выщербин, ошалев.
Смертной мукою осязаю
черный очереди рельеф.
Счет запамятовав потерям,
пристываю душой к венцам:

что за строчкой? Кто расстрелян?
Уж и вправду - не я ли сам?
Сам я - часть неизбывной были
той, где люди за праздник свой
жизнью собственной платили
с удивительной простотой.
Утверждением правды взрослой
стала сызмала мне близка
ущербленная эта плоскость,
ученическая доска.
Стены русские. Меты, меты...
Рябью стен открывает даль
братства праведные заветы,
вознесенные, как скрижаль.
Мерой дружества непорочной
нам хранить их и помнить впрок,
жизнь сверяя со смертной строчкой,
в стену врубленной, как урок.

ЖЕНЩИНА

Полнота скользящих линий -
не могу глаза отвесть:
Что-то в женщинах от лилий
удивительное есть.
Вот одна, нагая, летом
из воды идет - смотри!-
золотым и тайным светом
озаряясь изнутри.
Перед женщиной махровым
клевер стелется, лилов.
Вышла на берег, и словом
поперхнулся сквернослов.
Постоял над косогором,
и взошло в душе его
чувство древнее, с которым
созерцают божество.
Пусть глядит.
И пусть не дышит.
А она встает с травы,
вся в заре, и берег слышит
пенье светлое крови.
Вот пошла легко и ровно,
в белом платье средь берез.
И светла ее корона:
лилия - в узле волос.

***

Кто вам сказал, что поэзия -
кроткого голубя стон,
если поэзия - лезвие,
вырванное из ножон,
если поэзия - кистью
твердо положенный след,
неотразимый, как истина,
века готовый портрет.
Мало прослыть человеком,
попросту знающим стих,
главное веянье века
надобно в сердце вместить.
Самое главное выльется,
скажется самая суть,
если потом не в чернильницу -
в сердце перо обмакнуть!