Дмитрий Маматов

ДМИТРИЙ МАМАТОВ
(1931 — 2004)

Холмы
Е.Носову

В пути устав, остановлюсь на миг,
Смежу глаза от неоглядной сини.
Холмы, холмы...О сколько их, святых
И проклятых Россией, по России!
Над ними тучи с четырех сторон
О ветер разбиваются скандальный,
Где жаворонка лучезарный звон
И колокольный звон, и звон кандальный.
Кандальный звон, как стон, стоит в ушах,
Издалека ночным шакалом воя.
Мой прадед здесь, последний сделав шаг,
Упал на шлях под окрики конвоя.
И свежий холм приютом бунтаря
Под панихиду зачернел шакалью,
Да Млечный путь, сверкая и горя,
Стекал с небес дорожною печалью.
Куда ни глянь - туманные холмы
Восходят ввысь и тонут в водах вешних.
Не возвратился дед мой с Колымы -
И там холмы, видать, не хуже здешних.
Поет в ночи над кручей соловей.
Что не подвластен ни векам, ни датам.
Там холм святой над матерью моей
И над отцом - трудягой и солдатом.
Холмы войны от Бреста до Москвы,
Тех, кто лишен покоя на погосте.
Холмы лесов глядят из-под листвы,
Холмы полей за плугом сеют кости.
Холмы церквей, холмы крестьянских мест,
Холмы лугов, истерзанных в рассвете....
Холмы, холмы мне видятся окрест,
Как будто я за все холмы в ответе.
Плывет простор бескрайне-голубой
Над миром вечной и печальной тризны,
И словно перекличку меж собой
Ведут холмы, холмы моей Отчизны.

Штаны

В тот страшный год с бандитской хваткой
И сталью вражеской руки
Подверглись «новому порядку»
По хатам бабьи сундуки.

В селе разграбленном и тихом
Мы позабыли о белье,
Мне сшил штаны горбатый Тихон
В своём домашнем ателье.

Отгрохал дед и швы, и складки,
Как будто шил он их коню,
В штаны из русской плащ-палатки
Я был закован, как в броню.

Я в них навылет и на выброс
Любой форсировал забор,
И если бы из них не вырос,
Они б носились до сих пор.

Когда в сарай к своей постели
Я шёл на утренней заре,
Они предательски свистели,
Гусей пугая во дворе.

И просыпалась мама чутко,
В рассветный глядя окоём,
Тихонько с палкою в закутку
Брела устроить мне «подъём».

Брела из низкой вдовьей хатки,
В душе сгущалась злости мгла,
Но по штанам из плащ-палатки
Ударить палкой не могла.

Хлеб детства

Мела метель позёмкою
До боли и тоски.
Солдаты хлеб ножовкою
Делили на куски.

Ругаясь в стынь промозглую,
По-братски строг и груб,
Пилил буханку мёрзлую
Сибирский лесоруб.

Он, повернув товарища
Лицом в метель и тьму,
Пайка касался варежкой
И спрашивал: «Кому?»

Куски лежали горкою,
Солдатский сузив круг,
И перекличка горькая
Там обрывалась вдруг...

Чуть свет, в заре расцвеченной,
Убит туляк Смирнов,
И похоронен вечером
Курянин Иванов...

Рука к пайку не тянется –
Лишь говори ответ:
Пусть он живым достанется,
Хлеб тех, кого уж нет.

И хлеб тот с доброй ласкою
И клятвой пополам
Опять рука солдатская
Передавала нам.

Подняв повыше голову,
Кормилец и «орёл»,
По пепелищу голому
Я в погреб тихо брёл.

Домой я не опаздывал,
Не замерзал в пути:
Меня грел хлеб за пазухой,
Оттаяв на груди.

В лесной глуши
Дочке Наташе

До тоски опостылел девятый этаж,
Ни рассвета над ним, ни заката.
Отыщу я в лесной глухомани блиндаж
В нерушимых четыре наката.
В нем отгрохаю письменный стол под верстак,
Презирая любую цензуру,
И собою от вражеских тёмных атак
Изнутри заслоню амбразуру.
Загорится лампадный огарок свечи,
Чтобы слушать лишь птичьи пароли,
Чтобы филин угрюмый в туманной ночи
Мне являлся в трагической роли.
Да поможет он, в глушь вековую маня,
Сбросить ношу душевного груза,
И тогда в том жилье не покинет меня
Земляная крестьянская муза.
С нею буду дружить до земного конца
И, склонясь над своими грехами,
Поклянусь в блиндаже, чтоб в людские сердца
Не стрелять холостыми стихами.