Уход Льва Толстого. Часть седьмая

Светало... затопили печи...
Внезапно проступил туман.
«Уеду... время боль излечит...»
Шептал он, словно сам был пьян.

Огромный груз держала нитка,
Но вот она оборвалась.
«Его жена... его визитка...
Но в душу ты ко мне не влазь...»

Сухиничи — Козельск был поезд,
С одним вагоном — третий класс.
Товарно-пассажирский — повесть...
Кондуктора намётан глаз:

«Нет, иностранцев мы не возим,
У нас всегда простой народ.
Да, он с махоркой и в навозе,
За то продляет русский род».

Врач личный Душан опасался:
Не простудился бы здесь он.
От сквозняков и сам спасался —
Холодным, стылым был вагон.

Толстой сидел среди народа,
Буквально окружён людьми.
Заметна графская порода.
О чём-то говорил с детьми.

Шутил, смеялся — оживлённый...
Смотрели люди на него.
Он молодой, преображённый...
Как рассуждал — зло, делово:

«Землёй торгуют? Дело скверно.
Какое право?! Захватил?!
Отдать работнику? Да, верно!»
Мужик серчал: «Куда хватил?

Смотри, старик, договоришься...
Ты про Толстого не слыхал?
Но в сотоварищи сгодишься...»
Одёрнули: «Молчи, нахал!»

Толстой спросил: «А что случилось?»
«Анафема ему дана...
Такое дело получилось,
Что церковь им возмущена».

«Христом решил себя поставить...» —
Сказала женщина с детьми.
«Зачем же так себя ославить?
Тьфу-тьфу, Господь, меня храни!»