Линия жизни

Представляю вам новую редакцию поэмы.
Прошу вас запастить терпением и временем, чтобы дочитать до конца.
С благодарностью ознакомлюсь с рецензиями.

***

«Я бы не стал терзать тебя затеей, —
С казал я другу своему, —
Но было у меня виденье
И я ещё в его плену.
И ту дорогу, что наметил слогом,
Один не в силах одолеть,
Поскольку, мне и в малом и во многом
Совет твой нужен, чтобы уцелеть».

«Ну что ж, — ответил друг, — раз путь тебя пугает сильно,
Я помогу всем, чем смогу.
Опорой буду я посильной,
От всяких напастей тебя уберегу».

И вот, я начертил черту,
И встали мы по центру оба.
Отсюда было видно всю судьбу —
От дня рожденья до последнего порога.
Нам виден был конец, а также и начало.
Как зарождалось всё и чем сошлось,
Но мы к истокам развернулись поначалу,
Где начинается стремнины ток.

Нам не узнать, чем путь наш завершится —
На то в природе я нашёл намёк:
Как древо из корней питает лиственницу,
Так и судьба ведёт уроков счёт.

Мы двинулись туда, где народиться
Судьба позволила. Начать стезю
И в мире жизни гостем поселиться
По мере сил и по уму.

И я сказал: «Готовься, друже.
Нам столько выпало преград,
Что требуется воля мужа,
Чтоб двигаться почти-что наугад.
Не потому, что неровна дорога,
А от того, что кочки в ней.
Ошибки наши то и наши вздоры —
Попробуй их без страха одолей».

И друг мне: «Вспоминать те годы тяжко
Когда, казалось, всё подвластно
И заявляли всему миру страстно:
Хотим любить и жить, и это не напрасно.
Мы слишком увлеклись, пожалуй, краской.
Теперь придётся пожалеть ужасно.
Припомнив прежние грехи, и пусть не все,
Душа заставит тело содрогаться».

«Ты прав, мой друг,
Но, не пройдя сего,
Мы будущего не поймём недуг,
Не подготовимся к походу на него».

И мы пошли, друг к другу прилипая,
Плечо товарища усердно охраняя,
Ступали тихо и по краю,
Откуда пропасти зияли, зазывая
В ночь чёрную Вселенной глубину,
Где пересекались многие пути,
Где стражи охраняли вход во тьму,
И двери открывали, чтобы нам войти.

Но вот один спросил, свой рог вздымая:
«Не заблудились вы, вдвоём ступая?
Ведь эта линия судьбы, лишь одного вмещая,
Ведёт туда, где лишь один дойдёт до края».

«Знаю, — сказал я стражнику, —
Но он мой друг и служит мне опорой.
Мы как-нибудь в обнимку
Пройдём, посмотрим и вернёмся скоро».

Но сторожа глаза неумолимы.
«Сейчас я подниму свой рог, — он крикнул, —
Придут невольники пленные:
Они ослушались, теперь – ни там, ни тут.
От боли вечной вышибают дух
У каждого, кто ещё в живых
Тут бродит по дороге. И, напрягая слух,
Услышал я звук душ немых.

«Иди, — сказал мне друг, —
Я подожду у входа.
А как вернёшься, мы продолжим путь
От этой точки схода».

Я попрощался и ступил сквозь врата
И тут же дверь захлопнулась за мной.
Жаль расставаться, но, видать, так надо —
Наедине остаться мне с судьбой.
Я шёл вперёд, но виновато
Оглядывался на дверной засов,
Пока в мираж не превратился он.
А потом, совсем исчез на месте том.

Мой путь лежал назад,
Как, впрочем, и началу —
К тем временам, когда я был зачат.
Ещё не знал, что это означало.
Затем, я видел, что готов
Ступить на жизни путь превратный
Ребёнок с ангельской душой:
Рождаются так все, но пятна
Преумножаются стократно в борьбе с судьбой
В угоду телу, безвозвратно
Теряя чистый образ свой.
И на прошедшую стезю уж не воротишься обратно.

Я видел, как ребёнок рос,
Себя в нём редко узнавая.
Отца, что был черноволос,
И ласку матери моей очарованье.
Затем, я двинулся назад,
Шагами наперёд ступая.
Узрел я юношу, который невпопад,
Гитарную струну перебирая,
Звук извлекал из инструмента, познавая,
Как тон — тот или иной звучал.
И показалось мне, что струны задевая,
Настраивал своей души орган.
Я также видел, что душа поддалась тлену.
Не век прошёл, но вот уже она
Вся в тёмных точках скороспелых —
Совсем немного, но уже поражена.

И я подумал — мысль моя пустилась вкруг,
По ходу извиваясь, и я изрёк:
«А стоило ли матери потуг
Родить дитя и на поток
Греховный бросить, что течёт быстрей,
Чем борозда бежит за плугом,
С годами становясь всё шире и темней
От эгоизма, зла, жестокости и их подпругам?

Так отчего душа так уязвима?
Неужто Свет создал её такой?
И почему земля так агрессивно
Притягивает душу и покой
Весов нарушив, бросает тело из мороза в зной?
Мне стало вдруг несносно, душно.
И поспешил к вратам вернуться, что я оставил за спиной,
Но был ещё кусок пути, ведущий
По полю красному, где серп и молот убеждал,
Что нет на свете лучше мира
И места лучшего из всех наземных стран,
Где изгородь вокруг, а по верхам стропила.
Там вождь в то время управлял —
Удобный был и вовсе не строптивый.
Там пленум из мужей достойных заседал,
А он — бровастый — повелевал сонливо.

То время вспоминал я на пути обратном
И понимал, что тот застой
Был временем почти что не запятнан
И дух ещё не помер боевой.

Потом я усмотрел, что линия тонка
И со ступней я на носки поднялся аккуратно.
Как жаль опоры, что лишилася рука.
Те метры мне дались бы проще, вероятно.

И видел дальше я, как наш правитель тучный
Сошёл по лестнице к стене Кремля
И упокоился могучий,
Явив двоих вместо себя.
Один был вепрь, другой — змея.
И люди бросились, во глас рыдая,
Стеная, причитая и зовя
Другого, но как прежний, Ильича.
Тот плачь прорвался к небесам
И облака сомкнулись в грозовые тучи.
Две молнии сверкнули, и на том прервав
Династию вождей дремучих.

И тут увидел я, что путь мой шире стал
И мог идти уже привольно.
Теперь себя я увидал
И всех, кто был тогда со мною.

И вот уж двери показались,
И тот привратник вдруг отвесил мне поклон.
«Неужто ты добрался?» — озираясь,
Спросил он и поднял засов.

За ними друг мой, дожидаясь,
Беседовал с одним из псов.
Не знаю, как друг друга понимали,
Но я почувствовал: меж ними разгорелся спор.

И я спросил верзилу, заступая
За порог: «О чём тут разговор?»
А он: «Я слов не разбираю,
Того, кто брешет вместо лая.

И другу твоему не в прок
Вникать в слова беснующейся твари.
Недаром она здесь, ведь в ней порок.
Она здесь мечется, боясь закланья».

Когда я к другу подступал,
Тот пёс, шаги мои учуяв, залаял
И оскал звериный показал.
Потом ботинки облизал и удалился прочь, хвостом виляя.

И друг сказал: «Видал, какие тени тут бытуют.
С трудом язык его я понимал,
Но оказалось, что живые понимают
Всех тех, кого господь сюда сослал».

«Господь? — спросил я, — тебя не узнаю я.
Всего на час оставил я тебя,
А ты уж по церковному толкуешь?

А друг: «На час?! Уж год прошёл, как ты ушёл, забыв меня».

И я: «Того не может быть! Я точно помню, как закрылись врата
И как переступил черту,
Дошёл к началу я и тут же – в прыть
Я двинулся обратно.

Друг: «Ты думаешь, что я шучу?
Как видно время там, я погляжу,
Теряет счёт нам всем понятный.
Но вот я вижу, что морщин на лбу
Прибавилось и это не к добру.
А пёс, что видел ты на входе,
Он прибегал пожалиться, ронял слезу.
Ему недостаёт, быть может пуще воли,
Рук человеческих, и хоть пускал слюну
От бешенства страдая,
Я бы не назначил ту судьбу
И рок собачий, что перед смертью исполняет.

Но я отвлёкся. Лучше расскажи,
Где обитал, что видел ты,
Пока я слушал чушь собачью, дожидаясь,
И от чего мрачны твои черты?»

«О, друг мой, — начал я, —
Прошёл тропой, что мы не выбирали,
А только плыли с теми, кто попал в поток теченья.
И многие тонули там, но были те, кто выплывали.
А спасшиеся завидовали иногда
Тому, кто утонул в пучине.
По правде говоря, так было не всегда.
В той пропасти была лучина.
Бывали годы, тот поток
Был кроток, тих и без порогов.
Да что я говорю. Ведь помнишь ты,
Каким весельям предавались мы. А годы,
Что позади нас утекли,
Достойны нашей памяти. Невзгоды,
Что мы с тобой пережили
Уроком станут нам, чтоб мы уберегли
Детей и семьи наши от грядущей непогоды.
Там, впереди уже я вижу хмарь.
Держись меня, а я тебя, и гололёды
Нас не спихнут с пути, как говорили встарь».

И мы пошли, держась черты.
И вот пред нами оказалось поле —
То, что однажды мы уже прошли.
Там от людей и суеты нам было тяжело пройти.

«Ну вот оно, — сказал мне друг. —
Здесь наш ведущий с большой пометкой на челе
Открыл пути и толпы вдруг
Червями стали извиваться, как на острие
Ножа, что впился масло
И стал в нём жёстко ковыряться,
Пока огромная дыра не показалась в массе
Стен, за коими доселе запрет велел не появляться.

Сейчас, припоминая этот год,
На всём моём нескудном теле
Шевелятся власы. Я помню, все кто мог
Сквозь эту стену перебраться, тот утёк.
Как червоточина открылась,
Так люд попёр из всех ворот.
Народ от православных бога, матери и сына открестился,
И к западу направил ход».

«Да, дружок. И что же было дальше:
Возьми, к примеру, лихие те года,
Когда и брат на дом твой позарился.
Тогда, я помню, грудь твоя была полна наград,
Которыми отчизна одарила
За подвиги твои у ада врат
И кровь, что проливал на тех долинах
И в горах, которыми зачатье взято от Памира.
Я помню, как во все дворы
Везли печатью оцинкованы гробы,
Дабы принять последний плачь
От жён и матерей, и их мольбы
Неслись сквозь ночь и неба гладь
К тому, кто не хотел войны,
Но всё ж отправил воевать
Сынов своих, своей страны
В чужие земли, к диким племенам,
Где смерть превыше, чем ислам.
Но что теперь гутарить нам,
Когда там стар и млад, и мал
Нам скорой гибели желал.
Потом, я помню, был Кавказ…»

«Постой, — тут друг сказал. —
К чему весь этот пересказ?
Лишь только раны теребить,
Которых время не успело заживить.
Уж нету боле той страны:
Она погибла, сохранив лишь нить,
Связующую многие народы,
Но и та была тонка, как паутина тута,
И разорвалась навсегда,
Перегорев, как шнур бикфордов, в мятеже».

И я сказал: «Тогда нам выдвигаться стоит.
Мы здесь немного задержались,
А нам так много сделать предстоит.
Боюсь, что время истечёт, не дожидаясь.
И ещё боюсь, что больше жизнь
Нам шанса может не доставить».

И мы пошли вперёд, – к концу,
Чтобы грядущее увидеть и представить.

И вот увидели мы по пути, что где-то вдалеке
Клин журавлиный в небо устремился.
Друг поднял руку, и казалось мне,
Примкнуть к той стае кто-то ухитрился.
Потом, по мере приближенья,
Увидели, что, распахнув крыла
Путеводитель среди них, сложив перста,
Указывал на юг, где им спасенье
От холода, чем ранняя зима
Укроет берега, где родились птенцы и оперенье
Перенесёт их в те края,
Где тёплыми бывают отраженья.

Затем мы обернули взор
Туда, где солнце пробивалось сквозь заслон
От облаков, что вызывают наважденье.
Мы понимали и без лишних слов
Какое к нам взывает откровенье.
Но тут, палицей описуя круг,
К нам стражник встал, перегораживая путь
Своей спиной: плечист он был и крут,
И всё его предназначенье —
Чтобы с пути нам не свернуть.
Мы с силой подавили возмущенье,
Боясь, что могут нас вернуть.

Но вдруг, там, где затылку должно быть,
Увидели лицо и знаки одобренья.
«Я здесь, чтоб вам не спутать путь.
Отсюда, дорогам многим начинаются стремленья.
И я вас поведу своей рукой,
Так что держитесь за моей спиной.
Всё это время буду я почти немой,
А вы общайтесь меж собой».

Ну что ж, с таким-то провожатым
Не потеряем путь домой,
Когда исчерпаны часы захлопнут врата,
Мы не останемся виновны пред семьёй
За то, что не вернулись до рассвета,
Когда луна меняется с звездой,
И смешивается свет, при этом,
Сияя чисто над землёй.

Отсюда в путь мы двинулись вслед за вожатым,
И наши ноги вдруг зависли над тропой.
Мой друг сказал: «Сейчас как будто бы из ваты
Нас создали с тобой».

И я: «Должно быть так? Уж я не знаю.
Быть может, будущее шутит так над нами?
А может от того, что мы, земляне
Когда-нибудь свершим полёт над облаками?

И тут вожатый: «Всё это от тумана
И поступь лёгкая, как от дурмана.
Всё от того, что мы в грядущее вступаем
И мы не знаем, что нас поджидает.
Вы потихоньку, шаг за шагом
Друг к дружке жмитесь, следа не теряя,
За мной идите прямо — не зигзагом,
А только мозгом размышляя.
Уже немного нам осталось.
Я выведу вас для начала,
Где сможете вы осмотреться, где вещалось
Грядущее и прошлыми людьми писалось».

Ещё немного мы пройти успели,
Как встал вожатый предо мной спиною.
И палицей взмахнув перед собою
Сказал: «Вот, мы уже почти у цели.
Отсюда виден горизонт,
А там кончается дорога.
И даже мне не увернуть
С того отвесного отрога».

Вожатый к нам впервые обернулся,
Показав нам грудь, и тут же ликом повернулся.
И я от удивленья пошатнулся:
Как голова сумела с шеей разминуться?

«Ну вот, теперь идите, —
Молвил он. — Но помните считать часы.
И как у края оборвутся нити,
Назад, ко мне вы поспешите».

И мы пошли, и видели там шторм —
То океан, рыдая и волну роняя
На берег, что итак изрыт огнём,
Боролся со своим врагом, стеная.
Там ветер буйствовал, пылали города.
Там звери прятались куда попало,
И люди там исчезли навсегда.
И я спросил с глазами полными печали: «Куда же всё пропало?»

А друг мне: «Я предупреждал:
С войной сравнится лишь природа,
Которая, однажды, осерчав,
Нашлёт своё проклятье и невзгоды
Поселятся не только на земле,
Но и в морях и небосводе,
И в душах человеческих. Везде
Восстанет горе, смерть и непогода
Сотрёт с лица земли породу,
Что рождена не здесь, не ей,
Оставив лишь немного всходов,
Что возродятся вслед за ней.

А я: «О, друг мой, тебе совсем не жаль людей?»
А друг мне: «Жаль, поверь.
И матерей, и дочерей, и их детей,
Но разве я виной, что у народа
Правители не лучше сброда.
Тот пёс, что лаял у порога,
Поведал мне: когда он откусил свой ремешок,
То был забит камнями строго
Той рукой, что гладила его по шерсти золотой,
Покуда был натянут повод.
Теперь, как видел ты, он сам не свой.
Так как тебе мой довод?»

И я: «Мне помнится и я о том не раз писал,
Что чашу горечи испила до конца земля.
И вот откликнулась она
И воздала нам всем сполна».

И тут заметил я, что мы у края
И дальше некуда идти.
Там брезжил свет, за горизонтом тая,
В который мы упёрлись головами.

«Ты думаешь, там будет продолженье? —
Мой друг спросил. — Или сплошное наважденье?»
«Не знаю, друже. Вот его спроси.
Я вскинул руку и, перстами указуя,
Направил взор свой к старику:
Там вяз стоял. В ветвях сплетеньях
Сидел он и качался, как в бреду,
И пальцами читал он книгу, которая едва вмещалась на коленях.

Друг: «Приветствуем тебя, о мудрый старче.
Ответь нам на вопрос, что на который, по суду,
Ты должен знать ответ, хоть и незрячий.
Мы внемлем твоему уму.

Там, на краю, где обрываются пути,
И тусклый свет лучится, словно тень,
Куда не смели мы войти,
Есть жизни влага, иль сухая смерть
Кощунствует над миром, как награда
За человеческую алчность, и корысть, и зависть,
За войны, малодушие… ну что ещё прибавить:
За властолюбие и блуд, и слабость?»

Старец: «Я вижу ясно, хоть и слеп от млада,
Там потому закрыта дверь,
Что нет там жизни до возврата
Звёздной пыли, но наступит день,
Когда земля, как лава станет горяча,
А солнце в истомлении распухнет,
Сойдёт с орбиты и луна,
И мир, что знали вы, в секунды рухнет».

Я: «Но что за пыль ты вспомянул?
И что с людьми?.. Развей сомненья.
Неужто космос всех их погубил
И не нашли они спасенья?»

Старик руками поводил,
Перевернул листы и вдруг застыл,
Как будто идол, что из камня,
Умолк и больше слов не проронил.

Ещё немного постояли мы
У каменного изваянья,
И обернувшись, прочь пошли,
Не услыхав намёка на признанье.

Мы шли с конца и до средины,
Мы были немы от кручины.
И вот уж стражник показался.
Он трижды посохом ударил и пространство
Разверзлось под его ногами.
«Вы сотни лет от там до сих гуляли.
Пора вам воротиться в мир людской,
Пока луна свой бег не исчерпала.

И солнце не взошло над головой,
Что было бы прелестно для начала,
Но колокол уже звенит — пора домой.
И что увидели, и что всё это означало
Принять придётся вам и в час иной
Поведать близким и всему мирскому свету
О том, что нету блага в мире этом.
Уже ничто не сможет постоять за вас стеной.
Не думая, попрали вы заветы,
Утратив право на планету.
И вот теперь и мёртвый, и живой
Достоин только умирающего света».

Глаза открыл я и увидел: солнце встало.
Тепло его на коже ощутил.
Ничто пока не предвещало
Суда над теми, кто творил
Несчастий ближнему и всем, куда рука достала;
Земле и водам океана,
Где жизнь когда-то зарождалась,
И всей природе. «Что же с нами стало?» —
Я спрашивал себя и дал ответ:
«Мы чужды ей, но мы в ответе
За каждую изгаженную пядь.
Неумолимо грянут веки и нам назреет суд принять».

Я посмотрел на друга: он так стар.
И тут во мне самом себя он увидал.
И он сказал: «Мы оба постарели.
Ещё так быстро я не увядал».

А я ему: «Всё это потому мне мнится,
Что мы дошли до точки невозврата.
И тут прервутся наши жизненные нити,
Но это будет не сегодня и не завтра.
И вот, что я скажу, мой друг:
У нас украли души,
Из моря выбросив на сушу,
И на порочный бросив круг.

Теперь уж грош – душе цена
И тот покров из света душный –
Неодолимая безмерная стена
Для тел корявых и бездушных.
Как свет создал наш мозг пытливый,
Так и тьму он сотворит, пока совсем не сгинет
В последних толиках души язвимой.
Её не починить уже и вновь она не обратима.
Мы потеряли дар бесценный.
Он множится с годами во Вселенной,
Но вот Земля погибнет совершенно,
Исторгнув вздох последний гневный.
Такой уж жребий выпал нам.
Скончались праведники, что во спасение служили
И слепые уже не обретут глаза,
А те, кто говорил, останутся немыми.