Стланиковый мед

В 2000-х частенько бывал в командировках по трассе. Зимой было холодно, как водится, на Колыме, а летом зато жара и комары, которые не кусали – грызли, как собаки. И ни ДЭТА, ни головной убор с защитной сеткой не спасали от них никак. На репеллент комары чихать хотели, а сквозь мелкоячеистую сетку ухитрялись протискиваться, бочком-бочком, тишком да ладком, но проползали, как диверсионные разведгруппы через колючую проволоку. И кусали, кусали, кусали. Безжалостно и невыносимо.
В общем, лето выдалось жарким и урожайным. Очередная командировка на неделю в Ягодное, а оттуда еще и на неделю в Сусуман. Горячей воды нет, профилактика на ТЭЦ. Что в Магадане, что на трассе. И если в областном центре еще не так жарко, погода у моря туманная и в среднем плюс пятнадцать в погожий день, то в центральных районах Колымы может и тридцать пять, а даже больше жарить-парить на солнце. А ходить липким от пота не особо хочется, а вот с душем проблема. Позвонили накануне отъезда в наш корпункт в Ягодном, спросили о погоде. Нам говорят, да у нас жара, приезжайте налегке. Мы и поехали с оператором Пашкой в одних футболках. Ну в рюкзаках еще по паре легких рубашек, да смена белья уместилась. А так целый комплект аппаратуры с собой. Большая камера в кофре, в отдельном чехле массивный штатив и еще увесистая сумка с тремя софитами, а к ним три штатива полегче. Мы тогда снимали художественно, со светом, да еще с разноцветными фильтрами. Не ленились таскать по командировкам. И рисующий, и контровой выставляли, все как следует.
Часов десять тряслись в рейсовом автобусе. Старый ЛАЗ чадил из выхлопной трубы, как броненосец Потемкин. На ухабах грунтовой трассы нас подбрасывало, как на американских горках. В салоне было невыносимо душно и пыльно, несмотря на плотно закрытые окна. Пыль непостижимым образом просачивалась отовсюду. Потно, липко, пыльно. Ни кондиционера, ни ног не вытянуть. Из удобств только подголовники, и на том спасибо, да опорожнение мочевого пузыря в придорожных кустах. Останавливались на Палатке, Атке, Ларюковой, на Мяундже. Когда подъезжали к полупустому Спорному погода начала портиться. Небо затянуло тучами, пошел колючий дождь, резко переходящий в настоящий снегопад. А на дворе-то – начало июля.
Когда автобус остановился в Ягодном, снег уже валил вовсю, температура резко упала ниже ноля. А мы в одних футболках и легких кроссовочках выползли наружу. Хорошо, что нас встречали коллеги уже со свитерами и резиновыми сапогами. Спасаясь от переохлаждения, мы с Пашкой натянули на себя толстые, колючие свитера, влезли в резиновые сапоги и почапали на ночлег. Не в местную гостиницу, а к знакомым. Нас уже ждал богато накрытый стол и радушные хозяева. Гостеприимство на Колыме – вещь неистребимая. Даже в самые голодные, «святые» для вдовы Ельцина девяностые, когда народ прозябал в тотальной нищете, все равно колымчане продолжали делиться последним куском хлеба друг с другом. А тут, в середине двухтысячных, когда люди немного отъелись, так и вовсе хлебосольными стали, как встарь. Как при Советах.
А что, картошечка своя, к ней зеленушка разная с огорода, петрушка, кинза, мелкая морковка, щавель, рыба из местной реки, сальцо, домашняя колбаска, все со своего подворья.
Встретили нас Вася с Наташей, как родных. За год до этого мы уже останавливались у них, минуя неряшливую гостиницу, не помнящую, когда у ней в комнатах в последний раз ремонт ночевал.
Снег на Колыме летом, это вполне обычное явление. Никогда не забыть мне чарующих кадров с зелеными лиственницами, березками, ольшаником, черемухой, чьи ветки до земли склонились под тяжестью мокрого, пудового снега. Бурно текла, ревела на перекатах местная речушка, в один миг вздувшаяся до берегов и даже выше, да сварливо шипевшая на нас, что, дескать, у нее в родственниках сама цельная бабушка Ниагара имеется. А через утлый мосток спешной вереницей бежали тогда малые детки в свой садик, каждый под широким, разноцветным зонтом. Небо прицельно бомбардировало детей снежными плюхами, но малыши не унывали, а радовались возможности налепить, что дома во дворе, что в детском садике снеговиков.
Трогательные и щемящие воспоминания о заснеженном поселке Ягодное в начале июля согревают мое сердце все эти годы.
Поднялись с Пашкой на окрестную сопку. Точнее, он взобрался туда без меня. С одним из местных ребят, своим давним знакомцем. Я как-то неудачно поскользнулся на обледенелом асфальте и шлепнулся, подвернув ногу. И потому парни умотались без меня на вершину. Зато какие виды оттуда настрелял Паха! Рассматривая их позже на мониторе монтажного компьютера, я словно бы поднялся вместе с ними. Красив и зелен, пополам со снегом, поселок Ягодное. Низко нависающие тучи над сопками – зрелище просто фантастическое!
И всю неделю, пока мы были в Ягодном снег, хоть и подтаивал, но не отпускал поселок, укрывшийся в котловине между сопками. Только когда пришла пора переезжать в Сусуман, солнце наконец-то пробило пелену туч и растопило снежные покровы. И снова стало жарко, снова комары беспощадно принялись грызть людей. Как собаки! Это Колыма…
В Сусумане остановились в гостинице. Неподалеку была кулинария, где каждый день мы закупались готовой провизией, чтобы не сильно заморачиваться с плиткой на гостиничной кухне. Особенно бесподобными там были пирожки с картошкой. Как хозяйка кулинарии ухитрялась стряпать тесто, которое просто таяло на языке? В сто раз нежнее любого изысканного французского пирожного. А картофельная начинка! Никогда больше и нигде в мире, ни в Европе, ни в Азии, ни в Америке не доводилось мне вкушать подобные лакомства. Просто божественный вкус!
Сидим как-то вечером, после того, как пробегали целый день на своих двоих по городу. Машины-то нет. А таскать приходилось на своем горбу всю нашу нелегкую аппаратуру. Помимо тяжелой камеры со штативом, еще и комплект из трех софитов и трех штативов к ним. Ужинаем и смотрим какой-то фильм. То ли по телику, то ли на ноутбуке, который Пашка взял с собой в командировку. Ужин был легкий. Несколько пирожков с картошкой и кефир. Молочнокислый напиток был не в бутылке и не тетрапакете, а в мягкой упаковке. Вся жратва возлежала на табуретке. Мы уютно расположились на диване. Я потянулся за кефиром и случайно опрокинул пакет, половина кефира пролилась на пол. Пашка тут же подорвался и резвым буцефалом поскакал на кухню за тряпкой. А меня так разморило, что я даже и не пошевелился. Стыдно до сих пор!
Когда Пашка примчался с тряпкой в руках и кинулся вытирать с пола кефир, то ему хватило минуты две, чтобы осознать всю несправедливость ситуации и неправедность моего постыдного ничегонеделания. Ведь пролил кефир я, а вытирает-то он. Видели бы вы Пашкины глаза в тот момент! Но и вербально Паха не стал скромничать. Уже почти все вытерев с пола, он с такой обидой и трагическим осознанием несправедливости, творящейся в тот момент, высказал мне все, что думает о моем поведении, причем, без обычной обсценной лексики, а как в школе, или даже в детском саду, очень обидчиво, что мне стало невыносимо совестно перед другом и постоянным, единственным и самым моим лучшим оператором на свете.
Давай сюда тряпку, Паха! Но он гордо тряхнул головой. Уже и так все вытер. Пашка вынес половую тряпку на кухню. Сполоснул ее под краном. Возвратился в комнату мрачный, как те тучи над Ягодным неделю назад. Досматривать фильм уже не хотелось. Разошлись, каждый по своим углам. Я достал из рюкзака книжку Лимонова, Пашка включил какую-то компьютерную стрелялку. Посидели, пока не стало смеркаться, а Морфей не смежил каждому очи…
На следующий день нам предоставили машину из местной администрации. Армейский УАЗик защитного цвета. Поехали на драгу, снимать, как моют золото. Сопровождала нас новая знакомая, радушная молодая женщина с истинно колымским размахом души. Всю дорогу до драги травили анекдоты. Наша хозяйка поминутно гоготала и взрывалась гомерическим хохотом даже над самыми бородатыми историями.
Весь день провели на драге. Больше редких золотистых крупинок в промываемом песке запомнились местные, некрупные речные чайки. Они не такие, как в Магадане. Какие-то хилые, неказистые на вид, но все равно наши, родные, колымские. И пусть маловаты ростом, но крикливые не меньше, чем их морские сородичи с Охотского побережья.
На обратном пути, уже окончательно задружившись с нашей сопровождающей, узнали, что у нее с мужем уже есть один ребенок, и даже уже не очень маленький, но очень хочется второго. Вот проводит нас обратно по окончании командировки, а сама в отпуск пойдет. И станет с мужем усиленно трудится над тем, чтобы сделать второго ребеночка. Откровенность на уровне пасторальной невинности и одновременно задорной, энергичной хулиганистости истинной дочери Колымы.
Мы были молоды и беспечны. Снимали новости и большие кинодокументальные полотна о колымских поселках и их жителях.
В Ягодном, Сусумане, Усть-Омчуге, Сеймчане, Омсукчане, других населенных пунктах на трассе. Лазали по бывшим, брошенным поселкам. Тягостное до сих пор, удручающее зрелище. Покинутый жителями Верхний Атурях, прииск им. Горького, Кадыкчан, Штурмовое…
Обратно возвращаясь в Магадан, сделали остановку, как водится, на Атке. На автобусной остановке бабушка продавала мед, сваренный из шишек стланика. К ней подошли два бугая, вылезшие из огромного американского джипа, чтобы опорожниться в туалете придорожного кафе. Посмотрели, понюхали содержимое банки, открытой им на пробу, посмеялись над старушкой и залезли обратно в свой джип. Водитель дал по газам и умчался в клубах дорожной серой пыли.
Мы с Пашкой подошли к торговке медом вслед за ними. Слезинка скатилась по морщинистой щеке. Бедно одетая пожилая женщина поначалу приняла нас за таких же насмешников, как и те мордастые парни, что уехали на джипе. Но мне удалось завоевать ее доверие. Постояли, поговорили. Купили одну банку стланикового меда. Бабушка сказала, что боится теперь одна лазать на сопку за шишками. А дедушка ее слег. И лекарства дорогие. А у бабушки кроссовки прохудились. Она задрала по очереди каждую ногу и продемонстрировала нам с детской простотой свои дырявые подошвы. А по сопкам мишки шарятся. И бабушка боится их. А вы кушайте мед-то! Он вкусный и витаминный. Слезы, еще немного, и задушили бы меня. У Пашки тоже комом встал в горле задавленный стон. Полное ощущение бессилия, беспомощности и злости. Мы поиздержались за двухнедельную командировку, денег почти не осталось. Хватило только, чтобы купить у нее всего одну баночку меда. Было бы еще с собой, все отдали бы старушке в дырявых кроссовках…
Мы ехали назад в Магадан и вспоминали, как в мелких поселковых лавочках продукты отпускали в долг. Местным жителям. Придет такая же, как эта старушка, только в Ягодном или в Сусумане, на Теньке или в Среднеканском районе, в убогую, покосившуюся лавчонку, выберет себе скромненько так пропитания на неделю, хлеба там, консервов, макарон или пшена. И просит продавщицу, запиши, милая в долг, с пенсии отдам. Та вздохнет, раскроет амбарную книгу, помусолит карандаш и запишет, Макарьевна, триста сорок рублей, до пенсии…
Это было. Такое не забывается.   

(Колымские хроники)