Пьер Паоло Пазолини. Пеной полны глаза...

Пеной полны глаза, что рабски
восстают против этой Тишины,
и, уже сдавшись, косят на часы в ожидании
момента, чтобы уйти, в ожидании того,
что шаги взад-вперед и их приглушенный гул
вернут их к повседневным заботам,
к веселым шорохам вечера. Пеной бурлят
буржуазные толпы позади развалин
алтаря, ладонями загораживая
себя от солнца, вытягивая
свои усталые лица, томясь от жажды
(которая превосходит их, гонит их по следам
других свидетельств) – жаждой быть верными
свидетелями принадлежащего им прошлого.

Пена – под почерневшими кирпичами
Святого Франциска, на булыжниках,
которые отдаленное солнце утопило в лучах,
теперь безнадежно бесцветных –
усталый шум парковок
и полупустых кафе...
Пена – она хоть и горячее, и, быть может,
даже веселее – это дрожжи,
ферментирующие потерянную жизнь, она еще краше,
когда мы вновь находим ее здесь, пусть без надежды
и лишь на миг, в стране, которая
есть всего лишь видение...
На площади, внутри круга домов
четырнадцатого века, слышен лишь
висящий в воздухе детский гул: если посмотреть вокруг,
мальчишек можно насчитать не меньше тысячи –
вот их провинциальные личики,
их стыдливые штанишки, а также
шесты и перекладины трибуны для Палио,
превратившие площадь в подобие клетки,
переполненной прыгающей толпой.
Их вечернее щебетание сводит с ума,
это просто отчаянная стая пичуг...

А там, за окнами, вновь наступает
благочестивый провинциальный ужин, а внутри
вновь открылись раны старой ностальгии!
Вот те места, потерянные
в крестьянском сердце Италии, где все еще
имеют вес добро и зло, пока пенится
невинный пыл мальчишек,
а души юношей, не окрыленные,
а униженные испытанием плотской страстью
и повседневной низостью мира,
наполняются мужской силой.
И если, одержимые ветхой, как мир,
честью, люди здесь остаются верны
хоть какой-либо вере – и смиренный
пыл их поступков настолько овладевает ими,
что они теряются в суете и беспамятстве –
тем поэтичнее и выше
вся эта пенящаяся жизнь.
И тем более слепо чувственное сожаление
о невозможности быть чувствами других, их древним дурманом.