Последняя ночь последнего царя

По мотивам пьесы Радзинского Эдварда Станиславовича.

ДЕЙСТВУЮТ:
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ РОМАНОВ (Ники, звали его в Семье) – последний русский царь.
После Февральской революции отрёкся от престола и был сослан с семьёй в Тобольск. После прихода к власти большевиков перевезён на Урал в Екатеринбург, где вместе с семьёй продолжал содержаться под арестом.
АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА РОМАНОВА (Аликс, как называли её в семье) – последняя русская царица. Её старшая сестра Элла – была женой Великого князя Сергея Александровича убитого бомбой террориста в 1905 году.
БОТКИН ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ – доктор. Добровольно разделил ссылку и заточение с царской семьёй
ЛУКОЯНОВ ФЁДОР НИКОЛАЕВИЧ – недоучившийся студент Московского университета, профессиональный революционер, большевик (партийная кличка «товарищ Маратов»). В 1918 году – в 24 года стал председателем всей Уральской ЧК.
ЮРОВСКИЙ ЯКОВ МИХАЙЛОВИЧ профессиональный революционер, большевик, чекист. В 1918 году комендант Ипатьевского дома. (Так по имени прежнего владельца – инженера Ипатьева называли дом, где содержалась под арестом царская семья.) В 1920 году Юровский написал секретную «Записку о расстреле в Ипатьевском доме Царской семьи».

Часть первая.
Расстрел.
1 августа 1938 года выдалось в Москве очень жарким. И только ночь принесла в расплавленный город хоть какую-то прохладу. В ту ночь в Кремлёвской больнице в большой, но странно пустой палате на кровати спал единственный больной – Яков Михайлович Юровский, когда приоткрылась дверь, и в темноте возник силуэт мужчины. Он проскользнул вглубь палаты и некоторое время неподвижно сидел в темноте. Будто почувствовав его присутствие, просыпается Юровский, приподнимается на постели – испуганно всматривается в темноту. Но, никого не увидев, успокаивается, укладывается обратно. Потом вслух, будто в ночном бреду, лихорадочно начинает говорить, почти кричать:

ЮРОВСКИЙ.   Женя и Шура, Женя и Шура,
            Много, что было в моей судьбе,
            Мне шестьдесят уж почти минуло,
            А я не рассказывал вам о себе.


            Детство, далёкое страшное детство,
            Голод и холод, молитвы отца,
            Служба воскресная, храм по соседству,
            В Боге я видел лишь подлеца!

            Римма, сестра, может многое вспомнить,
            Царские тюрьмы… Мне больно! Сестра!
МУЖЧИНА.    Поздно уже, я осмелюсь напомнить
            Будет укол вам, но только с утра.

(Молчание)

ЮРОВСКИЙ.   Кто вы?
МУЖЧИНА.    Готовитесь к смерти?
ЮРОВСКИЙ.                Мне больно!
МУЖЧИНА.    Язва всего,  от неё не помрёшь
ЮРОВСКИЙ.   Врач? Здесь темно и мне неспокойно,
МУЖЧИНА.    Но, на допросе во тьме не солжёшь
            
(Зажигает тусклый ночник)

МУЖЧИНА.    Думаешь время твоё настало,
            Скоро получишь «пинок под зад»?
            Помнишь? Что б кровь до тебя не достала
            Били, пока курок не нажат.

            Многих вчерашних вождей уже «пнули»,
            Белобородов был взят вчера,
            Дочь твоя Римма ждет своей пули,
            Вот и твоя настала пора.

(Смех в темноте)

МУЖЧИНА.    Знаешь, ведь ей в тюрьме советской
            Царская кажется сладким сном.
            Помнишь с вопросом совсем не детским,
            Римма звонила тебе тем днём?

            Переживала, а вдруг отменят,
            Девочек казнь и больного юнца.
            В лагере к ней уж точно применят
            Все наши методы, до конца.


            Озорничать будут, помнишь то слово?
            Буржуазии дочек в тюрьме?
ЮРОВСКИЙ.   Много чего тогда было плохого,
            Больно, товарищ, укол нужен мне!

МУЖЧИНА.    Сообразил, наконец-то, товарищ,
            Тоже больной, летом нервы шалят
ЮРОВСКИЙ.   Был там?
МУЖЧИНА.    Ну вот, понимать начинаешь,
            Был, только этому вовсе не рад.

ЮРОВСКИЙ.   Много там было…
МУЖЧИНА.                Но мало осталось,
            И тридцать девятый не встретим мы год,
            Сталин, великий, не знает усталость,
            Да и немного с нами хлопот.

            Многих теперь уже расстреляли
            Скоро и наш придёт конец,
            Мы новый мир в крови рожали!
            Вот и кровавый нам дан отец!

            Помнишь тот каменный дом, на склоне,
            Там, где одиннадцать человек,
            В маленькой комнате, как на ладони,
            Мне не забыть того дня вовек.

            Я приезжал туда в июле,
            Там революции ныне музей,
            Стёкла террасы в саду тонули
ЮРОВСКИЙ.   Там пулемёт стоял у дверей.

МУЖЧИНА.    Да. А сады благоухали,
            Так записал он в своём дневнике.
            Комнату помнишь, в которой стреляли?
            Нету отверстий лишь в потолке…

ЮРОВСКИЙ.   Помню, товарищ Маратов, конечно,
МАРАТОВ.    В ней всё как двадцать лет назад,
            Только два стула стоят небрежно,
            Та же решётка, тот же сад.

            И тишина её обитель,
            Сверху шаги его не звучат,
            Там в первый раз я их увидел,
            Сели на стулья, сидят и молчат…

ЮРОВСКИЙ.   Ты не в уме!
МАРАТОВ.        А его ты помнишь?
            От неподвижности чуть располнел
ЮРОВСКИЙ.   Больно!
МАРАТОВ.   Сестра не придёт на помощь,
            А утром укол заменит расстрел.

ЮРОВСКИЙ.   Что?
МАРАТОВ. Ты всё понял! К чему эти страхи,
            Вот и настал наш апогей,
            Революция, крикнул Верньо, на плахе,
            Всегда пожирает своих детей!

            Вот и с тобой мы не обманули
            Нашу судьбу, как не смотри,
            В комнате той и в том июле
            Мы обозначили эру Крови…

            Кровью умытая Россия,
            Нынче и ты не увидишь рассвет
            Да! Я сегодня твой мессия!
            Можешь считать, что тебя уже нет.

            Всё как обычно, на рассвете,
            У медсестры начнется обход,
            А утром напишут в твоей анкете:
            «Сердце не выдержало невзгод».

            Я просчитал, раз ты в больнице,
            Значит готов уже приговор,
            Надо и мне спешить лечиться,
            Есть у меня к тебе разговор.

            Я уж давно хотел – боялся,
            Думал, ты выдашь меня остальным,
            Но вечер последний тебе остался,
            Значит, теперь поговорим.


            Вот и таблетки для беседы,
            Это от боли, не во вред,
            Мне от тебя нужны ответы,
            Нету ответов…
ЮРОВСКИЙ.         Таблеточки нет.

            Что же ты хочешь узнать, товарищ?
МАРАТОВ.    Их голоса, звонки, звонки…
            Может быть ты мне свободу подаришь,
            С комнаты той уйти помоги

            Помнишь тот день, ту самую комнату?
            Только окошко глухое во двор,
            Мы обсуждали, как всё исполните
            Я и сейчас помню тот разговор:

(Те же 20 лет назад. Далёкая канонада)

ЮРОВСКИЙ.   Слышишь? Похоже, сдадим мы город.
МАРАТОВ.    Через неделю, а может быстрей.
ЮРОВСКИЙ.   Что же, теперь никаких отговорок,
            Мне даже стало чуток веселей

            Ходит, он сверху всё время ходит.
МАРАТОВ.    Лампа не слишком ли ярко горит?
ЮРОВСКИЙ.   Из переулка свет не проходит,
            Дом хорошо забором закрыт.

            С монастыря принесли корзину
            Мальчику их поесть да попить,
            Утром они уже нас покинут,
            А наших ребят, будет чем накормить.

МАРАТОВ.    Что с часовыми?
ЮРОВСКИЙ.          Всё будет в порядке,
            Поняли всё, но будут молчать.
            Видишь, Дерябин, прошёл по брусчатке?
            Хочет увидеть, как будем стрелять.

            Доктору я сказал, от обстрелов
            Будем их всех уводить в подвал,
            Сами придут сюда для расстрела,
            А, мы, уж как водится – наповал.

            Белобородов сказал, что в полночь
            К нам за телами придёт грузовик
            Эту великую ночь ты запомнишь,
            Но времени будет у нас впритык.

            Позже на простыни, что б в коридоре
            Нам не оставить свои следы,
            Здесь всё  отмыть от царской крови,
            Быстро, но чётко, без суеты.

МАРАТОВ.    Места здесь мало, товарищ Яков,
            Нас по двенадцать – один к одному
ЮРОВСКИЙ.   Я поварёнка от них уже спрятал,
            Вроде как дядя приехал к нему.

(Шаги)

МАРАТОВ.    Да, хорошо, ведь команда на взводе,
            Девок мол нам стрелять не с руки.
            Что же он там всё время ходит,
            Только и слышно – шаги, шаги.

ЮРОВСКИЙ.   Счастью поди своему не верит,
            Знает, что скоро отсюда уйдём,
            Но, напоследок так хлопнем дверью,
            Родину нашу всю содрогнём!

            Третьего дня разрешил им обедню,
            Нищего сын разрешил царю!
            Просто послушать поповские бредни,
            Сам же в сторонке стою и смотрю

            Как же удобно тогда они встали,
            Хоть вместо службы на расстрел,
            Так же я их и здесь расставлю,
            Я уже всё продумать успел

МАРАТОВ.    Думаешь чувствуют, подозревают?
ЮРОВСКИЙ.   Может. Подслушать я их хотел,
            Да по английски не понимаю,
            Ты бы сходил наверх подглядел.

(И я поднялся на 2 этаж. У дверей пристроился и начал слушать…
В комнате НИКИ и АЛИКС)

АЛИКС.     Жутко глядеть на эту решётку,
            Их вечный страх, что мы убежим,
            Наш комендант, с дурною походкой
            Только побегом одержим.

(Далёкая канонада)

АЛИКС.      Там вдалеке опять стреляют,
            В прошлую ночь, так до утра,
            Девочки наши снова играют,
            А ведь им спать давно уж пора.
 
            Не  разбудили бы Алексея,
            Как же он вырос с тех пор как мы…
            Девочки тоже совсем повзрослели
            Быстро. Как быстро проходят сны.

(Девичий смех за стеной. Она идёт вглубь комнаты, поправляет постель спящего Алексея)

НИКИ.     Да, дорогая. Ещё мне сказали,
            Для безопасности нашей семьи,
            Будут, возможно, нас прятать в подвале,
            Всё, что бы только нас сохранить.

АЛИКС.     Как мне не нравится их забота,
            Помнишь, в Москву нас хотели везти?
            Их часовые в каждом проходе
            От анархистов хотели спасти.

            Только когда? Я совсем забыла
НИКИ.     Май, тридцать первое число.
            Я записал.
АЛИКС.             Ах, не нужно было!
            Лучше совсем не писать ничего.

(Он молча пожимает плечами)

АЛИКС.     Ведь, когда мы на прогулку уходим
            Ваш дневник остаётся здесь,
            Эти ужасные люди способны
            Всё, что записано прочесть.

НИКИ.     Да, но не думаю, что стоит
            Эту привычку теперь менять.
АЛИКС.     Ники, меня это беспокоит,
            Лучше потом будем всё вспоминать.

НИКИ.     Но, дорогая, я даже не помню,
            Пили мы чай в вечерний час?
АЛИКС.     Боже, конечно! За чаем, ты вспомни
            Они поварёнка забрали от нас.

НИКИ.     Да, его дядя…
АЛИКС.                Не верю ни слову!
            Все эти люди привыкли лгать!
            Нет больше мира нам дорогого
            Здесь никому нельзя доверять…

(Канонада)

АЛИКС.     Снова стреляют. А где? Неизвестно.
            Как бы хотелось сейчас убежать…
            Ваше Величество, будьте любезны,
            Что же изволили вы записать?

НИКИ.     Май, тридцать первое, нам сказали,
            От анархистов, что могут напасть
            Что бы мы вещи свои собирали
            Нужно уехать, что б здесь не пропасть,

            Но, после ужина, новые вести
            Будто порядок смогли сохранить,
            Все анархисты уже под арестом
            И здесь безопасно, отъезд отменить.

АЛИКС.     Странно, скажи? Что все эти люди,
            Вдруг, захотели нас уберечь.
НИКИ.     Мы им поручены, значит нас будут
            Оберегать от таких встреч.

АЛИКС.     Нет, им неведомо слово «забота»,
            Даже нельзя открыть окно,
            Душно.
НИКИ.          Комиссия снова в работе,
            Определяет. Зачем нам оно.

АЛИКС.     Снова комиссия?
НИКИ.                Да, этой власти
            Нужно всё изучить сполна
            Мы и не знали, что это счастье
            Запах садов у простого окна.

АЛИКС.     Да. Поварёнок решётки и окна,
            Ценности все комендант записал,
            Странно скажи и неправдоподобно,
            Что бы он нас от кого-то спасал.

            Но я успела…
НИКИ.                Что дорогая?
АЛИКС.     Этого я вам не расскажу
            Вы всё запишете, они прочитают.
            Жарко и душно, я еле держусь.

            Ваше Величество, ваши брюки
            Снова и снова надо латать
            Бабушка мне оказала услугу,
            Что  научила шить и вязать

            Ники, ты должен сейчас поклясться,
            Что не запишешь это в дневник,
            Что бы проверок нам не бояться
            Ценностям я нашла тайник

            Я их зашила детям в одежду,
            Очень умело, что б их не нашли,
            Так что теперь у нас есть надежда
            Их сохранить для нашей семьи.

            Ах Алексей, какой он бледный,
            Я запишу кое-что на листке.
            Где карандаш? Ах мой мальчик бедный…
НИКИ.       Там посмотри, в моём дневнике.

АЛИКС.     Что здесь лежит? Какие-то письма…
            Боже мой, письма от верных людей?!
НИКИ.     Аликс, прошу, не будь так капризна
            Я сохранил их для наших детей.

            Я сохранил, там забавный французский
            Текст совершенно в стиле Дюма
            Их уничтожить было бы грустно…
АЛИКС.     Лучше б я сделала это сама!

            Здесь и ответ, вы же всё описали.
НИКИ.     Да, рассказал про охрану и дом.
АЛИКС.     Вот почему они замолчали,
            Вы погубили их этим письмом…

НИКИ.     Аликс, поверь, у них всё в порядке,
            Не причинили мы им вреда.
АЛИКС.      Вы записали и это в тетрадку?
НИКИ.     Да, дорогая. Конечно же, да.

АЛИКС.     Вы не поверили этим людям,
            Но если вы знали, что всё это ложь
            Зачем же писали, что ждать их будем?
НИКИ.     Аликс, потом ты и это поймёшь.

(Прошло два часа полночь. В подвальной комнате расхаживает ЮРОВСКИЙ, входит МАРАТОВ)

ЮРОВСКИЙ.   Где грузовик, товарищ Маратов?
            Первый уж час, а его всё нет
МАРАТОВ.    Скоро приедет, товарищ Яков,
            Можешь готовить свой пистолет.

            Что по команде, все ли готовы?
ЮРОВСКИЙ.   Нету двоих, отказались стрелять.
            Речь им скажи, а то чувствую снова
            Дух боевой надо им поднимать

            Как наверху?
МАРАТОВ.        Все спокойно и тихо.
ЮРОВСКИЙ.   Девицы?
МАРАТОВ.    Уж улеглись, но не спят.
ЮРОВСКИЙ.   Что ж, мы устроим сегодня лихо
            Лучше скажи, о чём говорят?

МАРАТОВ.    Переживает, что он всё пишет,
            Думает мы читаем дневник,
            Да, про Москву вспоминали, слышал.
ЮРОВСКИЙ.   Так, а вот здесь я скажу напрямик!

            План был хорош, одним ударом
            Грохнуть семейку, сразу всех.
            Белобородов, наш вождь Урала
            Так захотел и не видел помех

            И Михаила Романова братца,
            Что б не осталось от них следа!
            Всех в одну ночь! Так должно было статься!
            Что же случилось, скажи, тогда?!

            Тот человек, что убил Михаила
            Мне рассказал, всё, что было в ту ночь
            Всё рассказал, как его разбудили
            И как за шиворот вывели прочь

            Он рассказал, почему передумал,
            Белобородов, и кто убедил,
            Я не поверил, и тихо, без шума
            Дочку проверить свою попросил.

            Вождь комсомола! Ей было несложно.
            Это был ты!
МАРАТОВ.       Да, действительно так.
ЮРОВСКИЙ.   Так расскажи мне, как это возможно?!
МАРАТОВ.    Что ж, ну а сам то, ты думаешь как?

ЮРОВСКИЙ.   Сплетни, как будто товарищ Маратов
            На младшую неравнодушно смотрел,
            Ты отменил расстрел этих гадов
            И я тебя расстрелять захотел.

(Движение МАРАТОВА – рука на револьвере)

ЮРОВСКИЙ.   Ишь ты! Не трожь револьвер, не стоит,
            В этот великий для нас день
            Это, конечно, меня беспокоит,
            Ты расскажи ход своих идей.

МАРАТОВ.    Что же, тогда уже было ясно,
            Что нам в Москву придется бежать,
            В этих условиях было опасно
            Без санкций и повода всех расстрелять

            И мы создали этот повод!
            От «заговорщиков» письма царю,
            Вот и Москва приняла наш довод
            И есть приказ, расстрелять семью.

ЮРОВСКИЙ.   А ты хитёр! Но всё же девка…
МАРАТОВ.    Что же ты хочешь ещё от меня?!
ЮРОВСКИЙ.   Утром в ЧК мы спорили крепко,
            Каждый хотел пристрелить царя.

            Кроме тебя. Слугу ты выбрал.
            Скромно. Ведь ты председатель ЧК!
            Но, всё исправить шанс тебе выпал
            Ведь не явились два стрелка

            Я на себя готов взять Татьяну,
            Младшую же, Анастасию, тебе
            Так покажи, что в тебе нет изъяна!
            Что твой характер не ослабел!

МАРАТОВ.    Ты забываешь, что я председатель
            И я с утра уже знаю о том,
            Так что вопрос я давно уладил,
            Трое приедут с грузовиком.

ЮРОВСКИЙ.   Трое? Зачем?
МАРАТОВ.       Не успел сказать,
            Срочный приказ, вывозить архив,
            Вместо меня товарищ Надь,
            Он надёжен и не болтлив

ЮРОВСКИЙ.   Вот как, выходит ты сбежал?!
МАРАТОВ.    Думай, товарищ, что говорить!
            Я уже раз себя сдержал,
            Но ведь могу и застрелить!

(В комнате наверху: она сидит у трюмо – заполняет дневник. Он по-прежнему расхаживает. И по-прежнему из соседней комнаты – голоса и смех девочек)

АЛИКС.     В форточке ветер, ты прав, это счастье,
            Жаль не случилось нам бежать
            Я так ждала, я ждала ежечасно,
            Даже боялась порой задремать

            Что б не проспать. Впрочем всё это было,
            Было как будто и это не вновь,
            Тёмная кровь, я её не забыла,
            Стюарт Марии – моя кровь.

            В ночь, перед казнью она написала
            Те удивительные слова:
            «В моём конце моё начало»,
            Как же она была права.

            Ники, открой мне свои загадки,
            Всё расскажи, чего же ты ждешь?
            Мне от неведения очень гадко.
НИКИ.     Скоро, ты скоро всё поймешь.

АЛИКС.     Я записала, что было сегодня,
            А, что бы мне не переживать,
            Если, конечно, Вам будет угодно,
            Будем дневник друг другу читать.

            Что же сегодня вы записали?
НИКИ.     Аликс, прости, но совсем ничего.
            С тех пор, как мы про решётку узнали
            Нету событий, ни одного.

АЛИКС.     Беби наш пишет «Опять всё то же».
            Как же он сладко спит в этот миг,
            Что же последнее было всё же,
            Что записали вы в свой дневник?

НИКИ.     Утром они принесли решётку
            И прикрепили снаружи окна,
            Наш комендант – его доработка,
            Он уж всё менее нравится нам.

АЛИКС.     Я вам прочту, я сегодня рискнула
            Всё записать, не боясь измен:
            Вторник, шестнадцатое июля
            Хмурое утро, но светлый день.

НИКИ.     День был прекрасен…
АЛИКС.                Беби простужен,
            Все на прогулку с утра ушли,
            Мы же с Татьяной, кротко, послушно,
            Книги пророков вместе прочли.

            После недельного перерыва,
            Ждать было очень нелегко,
            С монастыря принесли корзину,
            Яйца для беби и молоко.

            Ужин. Внезапно наш поварёнок
            Вызван был к дяде и исчез,
            Он ведь совсем ещё ребёнок,
            Но, не приходится, ждать чудес,

            Я задремала, от этих историй
            И мне приснился сладкий сон,
            В нём мне явился сам…
НИКИ.                Григорий.
АЛИКС.      Да, дорогой, это был он!

            Он прошептал мне «скоро мама».
НИКИ.     Я не всегда доверял в делах
            Нашему старцу, но он упрямый
            И в этот раз Григорий прав.

            Скоро, вы будете скоро свободны,
            Скоро покинете этот дом.
АЛИКС.      Что значит вы? Так звучит безысходно…
НИКИ.     Мы, конечно, мы все уйдём.

АЛИКС.     Я потому ещё переживаю,
            Утром сказала уборщица мне,
            Дом наш, ипатьевским, называют,
            Тот монастырь, как в полусне

            Первый Романов, я так испугалась!
            Вдруг это знак и круг завершён,
            Но друг мне сказал, что бы я не боялась,
            О, это был прекрасный сон.

            Ники, нам надо немного отвлечься,
            Помнишь, в Тобольске играли спектакли?
            Сделаем здесь театральный вечер,
            Силы актёра ещё не иссякли?

            Знаешь, у Чехова есть одна пьеса,
            Несколько милых аристократов
            Думают, как защитить поместье
            От неминуемой утраты

            Целую вечность они рассуждают,
            Не замечая свершившийся факт,
            Входит крестьянин и им объявляет:
            «Я выкупил ваш вишнёвый сад».

            Вот бы узнать, что с ними стало…
НИКИ.     Бывший крестьянин, конечно, сбежал,
            Аристократов уже расстреляли,
            Или в ЧК согнали в подвал.

            Да, персонаж там есть для меня,
            Что над удачею невластен,
            Даже семья его и друзья
            Так и зовут двадцать два несчастья…

АЛИКС.     Милый мой, нет, пьеса слишком грустна,
            Лучше заменим другими рассказами,
            Помнишь, когда-то принцесса одна
            Встретила принца голубоглазого

            С первой же встречи она влюбилась.
НИКИ.     И он покорён был навсегда.
АЛИКС.     Ну, а когда они поженились,
            Не расставались почти никогда.

            Так продолжалось, но вдруг война…
            Их разлучила хладнокровно,
            Письма большие писала она
НИКИ.     Он отвечал ей коротко, скромно.

(Она достаёт портфель с письмами)

НИКИ.     Ты принесла их? Это не сон?
АЛИКС.     Да, дорогой, сколько в них оптимизма,
            Даже с решёткой за окном
            Мы убежим, убежим в наши письма!

(В подвальной комнате ЮРОВСКИЙ и МАРАТОВ)

ЮРОВСКИЙ.   Грузовика по-прежнему нет,
            Ждём полчаса и начинаем,
            Я позвонил только что в Совет
            Белобородов не отвечает.

МАРАТОВ.    Не начинаем, есть чёткий приказ,
            Ждать грузовик, ни минутой раньше!
ЮРОВСКИЙ.   Значит, опять ты идёшь против нас?!
            Что же, по-твоему, будет дальше?

(Молчание)

ЮРОВСКИЙ.   Римма звонила, она рассказала,
            Как отправляла бойцов на бой,
            А Белобородов – вождь Урала
            К ним не пришёл, совещался с тобой.

            Что ты затеял? Сынок, послушай!
            Да, мы обязаны их расстрелять!
            Нынче не время быть добродушным!
            Нынче без этого не устоять…

            Это во Франции всё уже было,
            Что б революцию им спасти
            Аристократов десятки убили,
            Прямо из пушек, шагов с десяти.

            Город Лион содрогнулся от крови,
            Что там Лион, содрогнулся Париж!
            В каждом дворе и на каждом заборе,
            Так, только так ты всех победишь!

            И короля с королевой казнили,
            Всех ужаснули своих врагов!
            Вот почему они победили,
            В битве не может быть полушагов!

            Казнь – это будет наш трибунал,
            Пусть содрогнётся земная твердь
            Так, чтобы каждый из нас осознал,
            Только победа или смерть!

            Ты, тот кто взял себе имя Марата
            Это тебе ли не понимать?!
МАРАТОВ.    Я понимаю товарищ Яков,
            Но грузовик нам надо ждать.

(Молчание)

МАРАТОВ.    Мать твоя в городе, слышал, осталась?
            Хочешь возьму её с собой?
ЮРОВСКИЙ.   А сколько других? К ним не чувствуешь жалость?
            Чем она лучше, чем кто-то другой?

(Шаги наверху)

ЮРОВСКИЙ.   Нет у меня ни отца, ни матери
            Их заменил пролетариат.
            И не пугают меня их каратели!
            Ходит опять.
МАРАТОВ.      Да, похоже, не спят.

            Я поднимусь наверх, послушаю.
ЮРОВСКИЙ.   Покарауль, может выйдет она.
МАРАТОВ.    Покараулю, что в голову ушлую,
            Мысль о расстреле прийти не должна.

(В комнате наверху: НИКИ и АЛИКС читают письма. У неё на коленях кипа писем. У него – жалкая кучка. Она упоённо читает куски писем)

НИКИ.     Милая, знаешь, мне так было радостно
            В поезде видеть твоё письмо,
            Будто твой голос, нежный, сладостный,
            Мне каждый раз помогало оно.

АЛИКС.     Вот уже двадцать лет, как мы вместе,
            Как же я счастлива была,
            Но, так угнетают военные вести
            Сколько людей уж она забрала…

            Я убеждаю себя, не напрасно,
            Все проливают свою кровь,
            Что бы вернуться к тем дням прекрасным,
            Всё претерпеть, сохранив любовь.

НИКИ.     Как я был счастлив за три дня дома
            Жаль, что нечасто тебе говорю,
            Пусть, всё, что было теперь по-другому,
            Но, я больше жизни, тебя люблю!

АЛИКС.      Снова на фронт – это невыносимо,
            Часть моей жизни уходит с тобой,
            Знай, мы с тобою неотделимы,
            Связаны крепко одной судьбой.

            Мальчик мой! Это великое счастье,
            Что мы друг друга смогли повстречать
            Всё изменилось тогда в одночасье
            И детям того же хочу пожелать.

НИКИ.     Аликс, ты мне, как звезда путеводная,
            Право, не смог бы выдержать я,
            Если бы Богу не было угодно
            Дать мне в друзья и жёны тебя.

АЛИКС.      Я перечитываю твои письма
            И представляю – ты рядом со мной,
            Мне без тебя совершенно нет жизни,
            В суетном мире лишь ты мой герой

            Сколько досталось тебе ненормального,
            Трудно поверить, что это не сон,
            Ведь в день Иова Многострадального
            Милый мой ты был когда-то рождён

            Крест твой тяжёл, но я буду рядом,
            Вместе мы сможем его нести,
            Помнишь, я ездила когда-то
            В Новгород, в старый монастырь?

            Там мне Мария пророчица, старица
            Благословенье дала на жизнь
            Так же сказала: «А ты – красавица
            Крест примешь тяжкий, но не страшись».

(Шум въехавшей во двор машины за окном)

АЛИКС.     Как мы смешны, влюблённая парочка.
            Слышишь, какой-то шум во дворе?
НИКИ.     Это машина.
АЛИКС.              Ах, Ники, пожалуйста,
            Ну же, читай, мой солнечный свет.

(В подвальной комнате ЮРОВСКИЙ и МАРАТОВ)

ЮРОВСКИЙ.   Вот он, приехал!
МАРАТОВ.           Приехал… Команда?
ЮРОВСКИЙ.   В комнате ждут.
МАРАТОВ.              А товарищ Надь?
ЮРОВСКИЙ.   Там же. Пора будить арестантов.
МАРАТОВ.    Да, ну а мне пора уезжать.

ЮРОВСКИЙ.   Где ж приговор… Не видел бумажку?
            Ладно, прочту что-нибудь и так.
            Наших напутствую сам, мне не тяжко,
            Ты не имеешь права никак.

(Открывает дверь, выходит. МАРАТОВ один – нервно ходит по комнате)

ГОЛОС ЮРОВСКОГО.Миг наш великий настал, товарищи!
            Дни революции снова крепки,
            Мы не погибли в боях и пожарищах,
            Значит, погибнут наши враги!

            Сколько веков нам твердили о Боге,
            Что по подобию Царства Небесного
            Царство земное создал в итоге
            И учредил царя наследственного

            Вот и отец мой – жалкий раб,
            Вечно молился царям Израиля:
            Иезекия, Давид, Иосафат,
            Только лишь ненависть мне оставили!

            Вот, через несколько минут
            Мы навсегда сбросим эти оковы!
            Здесь все цари, наконец, умрут!
            Так что товарищи, будьте готовы!

(Возвращается)

ЮРОВСКИЙ.   С праздником новым тебя сынок!
            Я приказал уж под окнами выставить
            Наш грузовик, под его говорок
            Мы заглушим немного выстрелы.

(Шум включенного мотора грузовика)

ЮРОВСКИЙ.   В наших рядах другой кумир
            И не чета царя поганого,
            Скоро наступит новый мир!
            Что же, иду будить Романовых.

(В комнате наверху: НИКИ и АЛИКС)

АЛИКС.     Дядюшка твой, Сергей Александрович,
            Очень давно мне уже говорил
            Истину ту, что хотела постичь,
            Нашу Россию создали цари,

            Русские люди верны и покорны
            Если над ними железный кулак,
            Стоит ослабить и вот уж бесспорно
            Будет анархия и бардак.

            Грозный Иван и Пётр Великий
            Были жестоки и были любимы,
            Это тебе не по нраву, Ники,
            Ты уж прости меня, мой милый.

НИКИ.     Аликс, быть может это и правда,
            Только вот сердцем никак не принять,
            Я не сумел избежать разлада
            И лучшим царём для России стать

            Я не смогу передать Алексею
            То, что мне передал мой отец,
            Аликс, я сам до сих пор не верю,
            В то, что всему пришёл конец.

АЛИКС.     Ники, прости, не хотела об этом.
НИКИ.     Знаешь, понятен мне стал эпизод
            Элла, когда её мужа, в карете,
            Возле Кремля, у Никольских ворот,

            Элла просила простить убийцу,
            Даже ходила к нему в тюрьму,
            В камере что б за него помолиться.
АЛИКС.     Нет дорогой, я её не пойму…

            Помню в тот день, когда бросили бомбу,
            Она собирала его по частям…
            После молиться? О звере каком-то?
НИКИ.     Да, и я тоже, тогда был упрям.

            Позже она на плите написала:
            «Отче, прости их, не знают, что творят»
            А ведь она тогда понимала
            Только простивших тоже простят.

            Мы не услышали…
АЛИКС.                Милая Элла.
            Что с ней? Ах, лучше не думать о том.
            Письма. Продолжим, давай, наше дело,
            Я не хочу оставлять на потом.

            Помнишь, тогда, накануне событий
            Ты мне прислал одно письмо,
            Текст очень странный и полузабытый,
            Милый, прочти же, вот оно

НИКИ.     Вчера я молился Пречистой Деве
            За нас, за детей и за нашу страну
            И, вдруг, я почувствовал боль в своём теле,
            Что это было – никак не пойму…

АЛИКС.     Я поняла, но недавно только,
            Видимо это дело во мне
            Все ненавидели! Звали шпионкой,
            Чуждой народу и стране…

            Ты в тот момент должно быть понял
            Выбор стоит: трон или я
            И, вопреки, тяжёлой короне
            Рыцарь мой, ты выбрал меня!

            Выбрал спокойную жизнь с семьёю,
            Что б не сводили с ума жену,
            Дочери, сын, а всё остальное
            Более нам уже ни к чему.

            Скажи, я права?
НИКИ.                Я уехал…
АЛИКС.      Ты думал они подняли народ?
            Как в пьесе, болтали себе на потеху,
            А чернь совершила переворот.

            Ах, Боже мой, ведь я написала
            Шестьсот тридцать пять писем собственноручно,
            Но лишь одной строчкой всё сказала:
            «Вечно вместе, всегда неразлучны».

(Шум включенного мотора)

АЛИКС.     Что это? Слышишь?
НИКИ.                Мотор завели.
АЛИКС.     Громко. Так громко, я испугалась
            Ночью.
НИКИ.           Должно быть не всё увезли,
            Что бы другим добро не досталось.

АЛИКС.     Поздно уже, половина второго.
            Спать пора.
НИКИ.              Ты же хотела прочесть…
АЛИКС.     Книга пророка Амоса святого,
            Счастье, что книги у нас всё же есть:

            «Дни наступают, Господь говорит,
            На землю на вашу пошлю я голод,
            Но хлебом, водой его не усмирить,
            Жаждать все будут совсем иного.

            Жаждать услышать слова Господни,
            От севера к югу, к востоку пойдут,
            Но тщетны усилия и безысходны,
            Будут искать их, и не найдут…»

(Смех из соседней комнаты)

АЛИКС.     Девочки наши снова не спят.
            Слышишь, смеются?
НИКИ.                Да, дорогая.
АЛИКС.      Добрые наши, галдят и галдят,
            О всём нехорошем забывая.

            Анастасия прочла мне письмо,
            Что лучшей подруге отправить готовится:
            «Отец наш просил не мстить за него,
            Он всех простил и за каждого молится».

    Милый, ты будто прощаешься с нами?
            Словно не будет всё благополучно…
НИКИ.     Нет дорогая, мы днями, годами
            «Вечно вместе, всегда неразлучны».

(Она гасит свет. В темноте только горит лампада.
Они становятся на колени и читают молитву)

АЛИКС.     Что же, помолимся: «Господи Боже,
            Грешных прости нас за наши дела
            Сон безмятежный даруй, настороже
            Ангел хранит пусть от всякого зла».

(Стук в дверь)

АЛИКС.     Что происходит?
НИКИ.                Похоже стучаться.
ГОЛОС.     Ваше Величество, снова обстрел,
            Велено всем в подвале собраться,
            Только бы каждый из вас уцелел.

НИКИ.       Что ж, Алексея буди, дорогая.
АЛИКС.     Ах, Боже мой, уже третий час,
            А завтра прогулка…
НИКИ.                Да, я знаю.
АЛИКС.     Когда же оставят в покое нас.




Часть вторая.
Расследование.
Та же палата в Кремлёвской больнице. Те же – Двое.

МАРАТОВ.    Позже уже, когда раздевали
            С трёх дочерей сняли корсеты,
            В них бриллианты сквозь дыры сияли
            И ладанки старца на каждой надеты.

ЮРОВСКИЙ.   Читал значит.
МАРАТОВ.        Тот час, как ты написал.
            Я доступ имел к архиву немалому
            И долго и тщательно изучал
            Записку Юровского о расстреле Романовых.

ЮРОВСКИЙ.   Что же ты хочешь ещё от меня?
МАРАТОВ.    Опять меня сбил с событий прошедших
            Снова и снова вижу их я,
            Старую парочку…
ЮРОВСКИЙ.           Сумасшедший.

МАРАТОВ.    Ты их не видишь, хоть и стрелял,
            Он располневший, среднего роста,
            Проседь, бородка, а взгляд удивлял,
            Понять его было очень непросто.

ЮРОВСКИЙ.   Что же ты хочешь?
МАРАТОВ.           Что б ты всё узнал,
            Я расскажу тебе как всё было,
            И что бы ты мне всё рассказал
            Как без меня вы расстрел завершили.

ЮРОВСКИЙ.   Больно Маратов.
МАРАТОВ.          Начнём сначала,
            С первой попытки их убить.
            Помнишь?
ЮРОВСКИЙ.    В Москву, по дороге с Урала.
МАРАТОВ.    А я постарался всё отменить.

            Я предложил писать им письма
            От «заговорщиков» для спасения,
            Но только лишь, что бы отсрочить убийство
            Царской семьи покинутой всеми.

            Они ведь опасности не представляли,
            Тем более здесь, у нас взаперти,
            А белые сильно на нас наступали
            Но ни одной попытки спасти…

ЮРОВСКИЙ.   Я чувствовал! Знал! Что ты предатель!

(Маратов даёт ему таблетку. Юровский швыряет её на пол)

МАРАТОВ.    И я каждый раз, читая дневник,
            На новое место, клал его, кстати,
            Что бы он понял суть наших интриг.

ЮРОВСКИЙ.   Но он, дурачок, ничего не понял,
            Всё записал, как мы хотели.
МАРАТОВ.    Да, и тем самым дал нам повод
            Принять решение о расстреле…

            Но, до последнего я пытался,
            Даже в день казни в Москву телеграмма
            Близким конец наш тогда казался
            И я надеялся, что не станут…

ЮРОВСКИЙ.   Вот почему так долго ждали
            Мы грузовик и стрелять не могли!
МАРАТОВ.    Да! Потому что вожди Урала
            Ждали ответа из Москвы.

ЮРОВСКИЙ.   Но, он пришёл, несмотря на предательство!
МАРАТОВ.    Да, и Ильич, сказал тогда нам,
            В наших тяжёлых обстоятельствах,
            Не оставлять живое знамя врагам.

ЮРОВСКИЙ.   Мы непреклонны и мы победили!
МАРАТОВ.    Да, только где победители сейчас?
            С Риммой в тюрьме? Или может в могиле?!
ЮРОВСКИЙ.   Нет, не поймёшь ты предатель нас!

            Римма всё знала, но цель дороже
            Ведь обсуждали Ткачёв и Нечаев
            Сколько людей нужно нам уничтожить?
            Думай о том, сколько можно оставить!

            Сталин велик, потому что понял
            Весь старый мир должен погибнуть,
            В том числе мы, такова наша доля,
            Мы его часть, это каждому видно.

            Мы завершили свою задачу
            И государство нового мира
            Нами построено, это значит
            Время уйти, время новых кумиров.

            Новые люди нужны революции
            Новый этап нас ждёт – мировой,
            Всё человечество мы по инструкции
            В счастье загоним железной рукой!

МАРАТОВ.    Я про Ткачёва Римме рассказывал,
            Но, об одном я тогда умолчал,
            Что Достоевский уже предсказывал –
            Бесы! В романе он нас назвал.

            Там был вопрос: а стоит ли счастье
            Детской слезы, что бы мы усомнились
            И в том июле своею властью
            Мы ответили, мы согласились.

ЮРОВСКИЙ.   Я не читал.
МАРАТОВ.        Но не читая
            Ты строил мир по своим интересам,
            Будто бы памятник воздвигая
            От благодарных за всё бесов.

ЮРОВСКИЙ.   Глупый. Мы жили для потомков,
            Жили для счастья всего человечества,
            Тебе же хватило любви к девчонке,
            Что бы забыть борьбу и отечество!

МАРАТОВ.    Да! Она стала моей мечтой,
            В мире поруганном, залитом кровью,
            Смех и улыбка из жизни другой
            Прав! Но потом случилось иное.

            Как-то читал я его дневник,
            Сверху листок в белом конверте.
            Стих. Я прочту. Он тебя удивит,
            Это ты должен знать перед смертью:

            «Дай крепость нам, о Боже правый,
            Злодейство ближнего прощать
            И крест тяжёлый и кровавый –
            С твоею кротостью встречать,
            И в час народного гоненья,
            Когда захватят нас враги,
            Терпеть позор и оскорбленья,
            Христос Спаситель, помоги.
            И у преддверия могилы
            Вдохни в уста твоих рабов
            Нечеловеческие силы
            Молиться кротко за врагов».

(Молчание)

МАРАТОВ.    На следующий день, поверх дневника
            Нашёл я листок, со словами Евангелия:
            «Ненависть в людях будет крепка
            И соблазнятся, как падшие ангелы

            И охладеют, любовь кляня,
            Но будет спасён претерпевший злое»
            Понял я, всё это для меня,
            Так он беседовал со мною.

ЮРОВСКИЙ.   Что?
МАРАТОВ. Ты же понял, он всё знал!
ЮРОВСКИЙ.   Нет! Он не мог! Находясь в неволе
            Тогда почему же он написал?
МАРАТОВ.    Да потому что тогда уже понял.

            Мы его смерть, а смерть его – благо…
            Он был уверен, убив его
            Мы отпустим семью, такова расплата,
            Жизнь других, на смерть одного.

            Страна ненавидела Романовых
            И это был шанс для его семьи,
            Ведь те, кто раньше кричали «Осанна!»
            Так же дружно кричали «Распни!»

            Он понял, живым никому не нужен,
            Но мёртвый он жертва во искупление,
            Жертва за мир, что был разрушен,
            За всё, что случилось в его правление.

            Ленин боялся «живого знамени»,
            Царь же понял путь безысходный
            И в охватившем страну пламени
            Знаменем может стать только мёртвый

            Он предложил нам свою смерть
            И я догадался, что означало
            Из разговора за дверью фрагмент:
            «В моём конце моё начало».

            Он задумал вернуться распятым
            Он всё понял заранее
            Вот и загадка его взгляда
            Взгляд тельца на заклание.

            Знаешь, о чём он просил перед этим?
ЮРОВСКИЙ.   Я не хочу о тиране знать!
МАРАТОВ.    Нет, это важно! Тебе ж на рассвете
            Тоже придётся умирать…

(Молчание)

МАРАТОВ.    За несколько дней, перед расстрелом
            Он в дневнике мне оставил письмо,
            Анастасия, на листике белом
            Подруге своей написала его,

            И в первой же строчке письма того,
            Такие слова, навсегда, мне запомнятся:
            «Отец наш просил не мстить за него,
            Он всех простил и за каждого молится»

            А перед тем, как расстрелять
            Безумную речь ты держал для подонков,
            Мне бы к вам выйти, да рассказать,
            То, что смогла понять девчонка.

            Но, конечно не вышел… Не рассказал.
ЮРОВСКИЙ.   Сбежал.
МАРАТОВ.   Да, сбежал. Умыл руки…
            С тех пор будто мёртвым себя осознал,
            Но жив, для какой-то неведомой муки.

            Галлюцинации мучают часто,
            Жду, что б однажды увидеть её.
            Но не приходит. Мне неподвластна,
            Старая парочка только встаёт

            Перед глазами. Хочу я знать!
            Так почему же не вижу их дочери?!
            Ты, только ты мне поможешь понять.
            Всё, рассказал. Твоя теперь очередь.

ЮРОВСКИЙ.   Я понимаю, ты сумасшедший,
            Но что же ты хочешь ещё узнать?
МАРАТОВ.    Все говорили об этой женщине
            И вот тогда начал я понимать.

            Помнишь её?
ЮРОВСКИЙ.       Ты о ком? Я не знаю.
МАРАТОВ.    Знаешь. В Берлине она появилась,
            Ты не лукавь, ты всё понимаешь,
            Это она себя объявила…

(Молчание)

МАРАТОВ.    Анастасией. Я видел в газетах
            Это лицо. Только радость ушла.
            Всё же совпало! По всем приметам
            И многое знала, что знать не могла!

ЮРОВСКИЙ.   Нет, убили! Их всех убили!
МАРАТОВ.    Да. Но лицо не давало покоя!
            Мне в минуты тоски, в бессилье
            Думалось – вдруг случилось иное.

ЮРОВСКИЙ.   Всех!
МАРАТОВ. Вот тогда-то я и узнал
            Записка твоя – отчёт о расстреле
ЮРОВСКИЙ.   Да, в правительство я написал
            Всех убили! Как и хотели!

МАРАТОВ.    Знаешь, меня поразила дата,
            Тот час, как только там в Берлине
            Явилась она. Скажи странновато?
ЮРОВСКИЙ.   Слышишь меня? Мы всех убили.

МАРАТОВ.    Да. В этом смысл твоей записки.
            Всех! Да и как остаться нетронутым,
            Вас двенадцать убийц по списку,
            Их одиннадцать в маленькой комнате,

            Но не один ты писал о расстреле
            Четверо так же писали отчёт
            И пулемётчик Стрекотин позднее.
ЮРОВСКИЙ.   Слушай, мертвы они! Что же ещё?!

МАРАТОВ.    Просто ответь на мои вопросы,
            Ты же всё знаешь, наверняка.
ЮРОВСКИЙ.   Как же ты жалок в своём допросе,
            Больно. Таблетку найти пока.

(Маратов надевает очки, нелепо ползает по полу – находит, отдаёт Юровскому. Тот торопливо наливает воду в стакан, глотает таблетку, жадно пьёт)

МАРАТОВ.    Что же, теперь начнём сначала:
            Помню звонки, звонки. Звонки!
            И грузовик. В висках стучало,
            В дом заходили твои стрелки

            К счастью машина меня ждала
            И я отправился на вокзал.
            Ты?
ЮРОВСКИЙ. Я пошёл их будить, пора,
            Доктор письмо в это время писал.

МАРАТОВ.    Дальше!

(Юровский начинает нехотя, но с каждым словом всё более воодушевляется. Он рассказывал это много раз, и этот рассказ и сейчас вдохновлял его)

ЮРОВСКИЙ. Сказал я ему, что опасно
            Здесь под обстрелом оставаться,
            Не рисковать что б семьёй напрасно
            Надо сейчас же в подвал спускаться.

            Скоро уже они собрались,
            Как на дневную прогулку по саду,
            Думаю радостно одевались,
            Освободители – белые рядом

            Я и Никулин вели их вниз.
МАРАТОВ.    В комнату.
ЮРОВСКИЙ.      Да, в ту самую комнату,
            Там, где уже их ждал сюрприз,
            Что навсегда вы все запомните!

            Стул для царицы, второй для парня,
            А остальных я рядом выстроил,
            В центре стоял Николай – идеально
            Так и хотелось сразу выстрелить.

МАРАТОВ.    Как же они согласились строиться?

(Юровский задыхается от беззвучного смеха)

ЮРОВСКИЙ.   Хитрость моя. Ещё с той обедни,
            Видел я, как они вместе молятся
            И так же расставил их в день последний.

            Просто. Сказал, нужно фото совместное
            После побега он нас Михаила,
            Слухи в Москве, что семья исчезла,
            Он ведь не знал, что его убили.

МАРАТОВ.    И аппарат, наверное, принёс,
            Ты ведь фотографом был.
ЮРОВСКИЙ.                Знаешь.
            Нет, да и где его там возьмёшь.
МАРАТОВ.    Ну вот зачем неправду, товарищ…


            Помнишь тетрадь о происшествиях?
            Ты каждый вечер её изучал
            Ведь сохранилась и все ваши действия.
ЮРОВСКИЙ.   Ты и её уже прочитал?

МАРАТОВ.    Да, я читал, там забавные записи,
            Вот, например, за июнь, двадцатое
            Где Николай себе дела просил
            Дров наколоть, что-то сделать по саду.

(Юровский засмеялся)

ЮРОВСКИЙ.   Мы разрешили и что с того?
МАРАТОВ.    Рад, что ты помнишь, хоть столько минуло,
            Дальше ещё есть кое-чего,
            Запись одиннадцатого июля:

            Дети просили вернуть назад,
            Там это чётко было указано,
            Фотографический аппарат,
            В чём им конечно же было отказано.

ЮРОВСКИЙ.   Да, я забыл.
МАРАТОВ.        Ты уж не забывай,
            Он конфискован был у царицы,
            Мог ли не сделать ты, отвечай!
            Парочку снимков в отчёт для столицы?

ЮРОВСКИЙ.   Да, грешным делом мысль была,
            Но ситуация…
МАРАТОВ.         Я понимаю.
            Перед. Но после? Как казнь прошла?!
            Снять было важно и ты это знаешь!

ЮРОВСКИЙ.   Ты идиот, погибли все!
МАРАТОВ.    Было бы фото произошедшего.
ЮРОВСКИЙ.   Я не снимал, там был тусклый свет
            И обстановка – почти сумасшествие.

МАРАТОВ.    Что ж, продолжай.
ЮРОВСКИЙ.            Они приготовились
            И в полумраке открылись двери,
            В них наши люди, как условились
            Молча стояли и смотрели.
            
            Я потерял постановление
            И сделал вид, как будто прочёл:
            «Ваша родня Николай в наступлении,
            Только ваш заговор разоблачён

            И мы имея причины веские,
            Что б повернуть всех врагов вспять,
            Что бы спасти Россию Советскую
            Постановили всех вас расстрелять!»

            И тишина, зато какая!
            Лишь Николай переспросил.
МАРАТОВ.    Дальше!
ЮРОВСКИЙ.   Я знать хотел что умирая
            Скажет. И заново проговорил

МАРАТОВ.    Что же сказал он перед смертью?
ЮРОВСКИЙ.   Он промолчал. Повернулся к семье,
            Пару секунд я ждал момента
МАРАТОВ.    Ложь! Ермаков рассказал же мне.

ЮРОВСКИЙ.   С ним говорил?
МАРАТОВ.         Со всеми в точности.
            Знаешь ли ты, что они говорят?
            Романов сказал: «Прости их Господи,
            Ибо не ведают, что творят».

            Не сочинить этих слов Ермакову,
            Он ведь убийца и безбожник.
            Дальше, товарищ! Я жду остального.
ЮРОВСКИЙ.   Я выхватил кольт, ждать невозможно.

            И началось! Стрельба! Стрельба!
            Комната им была предоставлена,
            Мы стояли в дверях и тогда
            Первым же царь упал окровавленный.

МАРАТОВ.    Да, ведь в него стреляли все!
ЮРОВСКИЙ.   Все, только я выстрелил первым,
            Залпом снесли во всей красе
            Царицу и доктора, и лакея,

            Но с дочерьми пришлось повозиться.
            Да ты же знаешь!
МАРАТОВ.            Прошу продолжай!
ЮРОВСКИЙ.   Градом летали пули. Девицы
            Мечутся в комнате, лишь добивай.

            Самое страшное было не в этом,
            Начали мы стрелять в детей,
            Но видно было, как в тусклом свете
            Пули отскакивают от дочерей,

            Как же метались они в испуге,
            Помню руками себя заслонив
            Младшие две забились в угол
            И отлетают пули от них!

            Тут ещё няня с подушкой мечется,
            Будто с любимою игрушкой,
            Пуля за пулей били и метились
            Мы в эту чёртову подушку!

            Мальчик на тот момент по-моему
            Уж одиннадцать пуль получил,
            Никулин выпустил всю обойму,
            А паренёк всё ещё жил.

МАРАТОВ.    Но почему так?
ЮРОВСКИЙ.         Ты ведь знаешь!
            Там драгоценности были в корсетах
            Их как броню не пробиваешь
            Всё было вшито на случай побега.

МАРАТОВ.    Я не про девушек, я про парня.
ЮРОВСКИЙ.   Да, это странно.
МАРАТОВ.          И как объяснишь?
ЮРОВСКИЙ.   Плохо стреляли – элементарно.
            Кровь и нервозность, возня с дочерьми.

МАРАТОВ.    Точно, не сбился. Так и написано
            В том письме в Музей Революции.
ЮРОВСКИЙ.   И это читал!
МАРАТОВ.      Там подробно описана
            Этих событий реконструкция.

            Мне только так объяснять нельзя
            Ведь у меня Никулин работал,
            А мы в ЧК сидели не зря,
            Все пистолетом владели свободно

            Впрочем, с двух метров в парня стреляя
            Вовсе не нужно много умений.
            Так почему же?!
ЮРОВСКИЙ.          Я не знаю!
            Я сделал шаг и добил Алексея.

            Все завершилось. Рассеялась дымка,
            Времени было уже на пределе
            Пульс проверяли и на носилках
            Всех в грузовик, как с тобой и хотели.

(Молчание)

МАРАТОВ.    Всё? Тогда я тебе расскажу,
            Что написал пулемётчик Стрекотин,
            Ты его помнишь, как я погляжу,
            Что же мы видим в его отчёте:

            Первым царя понесли в простыне
            Дальше царицу, за ними дочери,
            Вдруг зарыдала одна, как во сне
            Зашевелились потом и прочие.

            Будто бы небо их защитило,
            Ужас команду твою сковал!
ЮРОВСКИЙ.   В этом ты прав, такое было,
            Но Ермаков не сплоховал.

МАРАТОВ.    Этот то неба не боялся,
            Он взял винтовку, подошёл.
ЮРОВСКИЙ.   Да! И штыком, всех кто остался,
            Всех недобитых доколол!

МАРАТОВ.    Девичьи грёзы в Царском селе,
            Все завершалось жуткой болью,
            Пьяным пыхтением в полутьме
            Бывшего каторжника Ермакова

ЮРОВСКИЙ.   Всех, всех добили. Тебе понятно?!
МАРАТОВ.    Но мы запомним, пришлось докалывать,
            Пульс проверяли, вот что занятно.
ЮРОВСКИЙ.   Да, чуть ошиблись, не буду обманывать.

МАРАТОВ.    Что за проверка могла быть, конечно,
            В ужасе, дыме, средь луж крови
            Вы одного лишь хотели – спешно
            С этим закончить.
ЮРОВСКИЙ.          К чему ты клонишь?

МАРАТОВ.    Недоколоть ведь могли в безумии
            И уложить в грузовик с убитыми
            И потому я всё время думаю,
            Наверняка были там недобитые.

ЮРОВСКИЙ.   Ты сумасшедший.
МАРАТОВ.          Справедливо.
            Жаль, что из вас я самый нормальный.
            Что же, пропустим как их везли вы,
            Дальше у шахты. Теперь детально.

ЮРОВСКИЙ.   Шахту мы выбирали заранее
            В старом лесу глухое место,
            Сбросили всех на одном дыхании,
            Сверху гранаты. Всё, наконец-то!

            Утром - узнал, поползли слухи,
            Поняли мы, что промахнулись
            Тайна известна на всю округу
            Прокляли всё и к шахте вернулись.

МАРАТОВ.    Дальше!
ЮРОВСКИЙ. Мы оцепили местность,
            Начал вытаскивать их Ваганов
            Понял я вдруг нашу небрежность
            Трупам в воде омыло раны

            Рядом лежат они, как живые,
            У старой шахты в глубокой роще,
            Если бы белые вдруг нашли их!
            Вот вам готовы святые мощи!

            Всех в грузовик и снова поехали.
            Плана уж нет. Устали до смерти.
            Лесом дорога, деревьями, ветками,
            Намертво встали в болотной просеке.

            Встали, хоть плачь! Решили сжечь их!
            Взяли бензин и двоих подожгли,
            Поняли, что не успеть, скоро вечер
            И белые к городу подошли,

            А под машиной уже была яма
            Я посмотрел и меня осенило!
            Вот же оно, под ногами прямо,
            Чуть подкопать – получилась могила!

            Лица сожгли кислотой, закопали,
            Шпал наложили сверху немного,
            После машиной их укатали,
            Стало всё частью лесной дороги.

            Здесь никому не найти покойников
            Белым ли, серым – никогда,
            Так хоронили воров и разбойников
            В общих могилах без креста.

            И никаких следов экзекуции,
            Там где покончили мы с тиранами,
            Это могила революции,
            Самая лучшая для Романовых.

МАРАТОВ.    Ловко сказал, и опять не всё,
            А потому вернёмся к шахте,
            Вы привезли их, сняли бельё,
            Всех разложили на площадке.

            В рваной одежде между складками
            Вдруг заблестели бриллианты,
            Целый мешок собрал, позавтракал
            Той самой корзиной с провиантом.

            Ведь не забыл и взял с собой,
            Только вот бывший фотограф всё же
            Мог ли не взять вместе со жратвой
            Фотокамеру ту, небольшая ноша.

            Знаю, не мог. Потому не скрою
            Искал фотографию. Видел во снах!
ЮРОВСКИЙ.   Но не нашёл. Тебе тайну открою
            Нет её!
МАРАТОВ.       Знаю, здесь ты прав.

            Чистая правда. Но почему так?
            Это никак не мог я понять,
            Но ты помог мне сам всё распутать
            Тем, что в записке решил описать.

(Молчание)

МАРАТОВ.    Пишешь, когда раздели трупы
            На дочерях были ладанки старца
            Но, к Алексею ходил Распутин!
            А ладанки нет? Как так может статься?

ЮРОВСКИЙ.   И что?! Я забыл.
МАРАТОВ.          Ты пишешь дальше
            На трёх дочерях были корсеты,
            В них бриллианты. Мы помним, раньше,
            Они были вшиты на случай побега.

            Только на трёх? А как же четвёртая?
            Вшили ведь каждой и непонятно мне
            После того, как раздели мёртвых
            Где же четвёртый корсет с бриллиантами?

            И, наконец, Алексей. Ты пишешь
            О странной живучести наследника
            Пуля за пулей били в парнишку,
            Но оставался живым до последнего.

            То, что Никулин плохо стрелял
            Мы исключили из вариантов,
            Но раз парнишка не умирал,
            Значит он тоже был в бриллиантах!

            Где бриллианты с двух тел?
            Как не заметить их отсутствие?
            Это не ладанки, что просмотрел
            Это же деньги для революции!

ЮРОВСКИЙ.   Ах ты, подлец, да разве я мог?!
МАРАТОВ.    Нет, никогда, корысть исключается,
            Ты слишком предан и слишком строг,
            Но объясни, как же так получается?

            Где бриллианты? Не можешь ответить?
            Но ответ прост – и только один
            Ты их не видел.
ЮРОВСКИЙ.         Кого?
МАРАТОВ.               Это дети,
            Мальчик с сестрой. Больше нет причин.

            Вы разгрузили у шахты расстрелянных
            Только двух тел не оказалось,
            Вот почему фотографий не сделано
            И драгоценностей не осталось.

            И ты придумал, как будто сожгли их
            И ценности с ними.
ЮРОВСКИЙ.           Ты сумасшедший!
МАРАТОВ.    Может и так, но отчёты лживы
            И почему-то два тела исчезли!

            Как? Я отвечу: могли исчезнуть
            Только в дороге, среди темноты
            Там, только там, лесным проездом
            И я решил, что это – ты!

ЮРОВСКИЙ.   Я?!!
МАРАТОВ.       Ну да! Дочь твоя Римма
            Мне рассказала, как ты когда-то
            Толстому писал, была причина,
            Чувствовал ты себя виноватым

            Спрашивал, можно ль тебе жениться,
            Дескать друг друга любите сильно,
            Но её муж в тюрьме томится
            Совесть мучает непосильно.

            Я, когда всё пытался представить,
            Вспомнил письмо твоё… Итак!
            Романовы в кузове в полном составе,
            Сверху сукном их накрыли. Так?

            Сел Ермаков с шофером в кабину,
            Он за дальнейшее отвечал,
            Ты ехал в кузове той машины
            И стоны в дороге услыхал…

            Двое живые, мальчик и девочка
            И ты не смог, не дострелил,
            Тот, в ком совесть казалась редкостью,
            Тот человек в тебе победил.

            И ты их сбросил в глухом лесу,
            Но до сих пор себе не простил,
            Что, когда всё подошло к концу
            Дал слабину – не убил.

ЮРОВСКИЙ.   Ты сумасшедший!
МАРАТОВ.        Было трудно,
            Но и других я тоже послушал
            Чекист удалой Медведев-Кудрин
            Эту историю разрушил.

ЮРОВСКИЙ.   С ним говорил?!
МАРАТОВ.        А как без него?
            Он ведь с тобой в подвале стрелял
            И до сих пор твердит, что его
            Выстрел смертельным был для царя.

            Ты с ним за право быть цареубийцей
            С тех самых пор уже схлестнулся,
            Даже в угоду своих амбиций
            Соревновались – два безумца.

            Кто раньше выстрелит, ты или он,
            Кольт или браунинг, кто быстрее?
            Он рассказал мне обо всём,
            Как вы везли и что было позднее

            Правда в кабину сел Ермаков,
            В кузове все, кого убили,
            Ты к ним не сел, ты не таков,
            Важный поехал в автомобиле.

            Красногвардейца ты к ним приставил
            Он и услышал стоны в пути,
            Только вот белые наступали
            И избавлением было спасти.

            В кузове вскоре уже не было
            Красногвардейца, а так же их…
            Только у шахты, когда приехали,
            Недосчитался ты двоих.

ЮРОВСКИЙ.   Нет, я их сжёг! Двоих сжёг!
МАРАТОВ.    Ну, если так, только два решения
            Ты, когда в кузове их не нашёл
            Понял серьёзность положения.

            Лес прочесали и их нашли,
            Мёртвых уже и без бриллиантов
            Вот потому их и правда сожгли,
            Не оставалось других вариантов.

            Но и второе решение подходит,
            Ты не искал их. Что же дальше?
            Значит жива?! Потому не приходит
            В этом бреду моём? Отвечай же!

(Маратов вдруг замолкает, прислушивается. Потом бросается в темноту палаты, и прячется за шторой огромного окна.
Входит молодой человек с чемоданчиком)

М. ЧЕЛОВЕК. Доброе утро!

(Напевая вынимает шприц из чемоданчика)

ЮРОВСКИЙ.       Нет, не надо!
            Стойте, в палате предатель за шторой!

(Молодой человек молча всаживает шприц. Юровский тотчас затихает)

СЕСТРА.     Котик, готово?

(Прижалась к молодому человеку)

М. ЧЕЛОВЕК.         Уймись, рановато
            Здесь у меня ещё три укола!



(Гасит свет – светит только ночник. Уходят.
Тишина.
Юровский неподвижно лежит в постели. Из-за оконной шторы появляется Маратов. Стоит у кровати)
МАРАТОВ.    Прощай, товарищ. Всё по-прежнему
            Она живёт, всему вопреки
            В воздухе, в листьях, в траве – безутешная.
            Снова звонки! Всю жизнь звонки!

            «И соблазнятся тогда многие,
            Будут друг друга предавать,
            Возненавидят и будут жестокими,
            И доброту будут презирать.

            И лжепророки прельстят и восстанут,
            И охладеет любовь в сердцах,
            Но будет спасён от зла и брани
            Лишь претерпевший до конца».

            Господи! До конца
            Претерпевший спасётся?!

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА.

Яков Михайлович Юровский умер в Кремлёвской больнице в 1938 году в 20-ю годовщину расстрела Царской семьи.
Фёдор Николаевич Лукоянов (Товарищ Маратов) из-за тяжёлого нервного заболевания был вынужден оставить службу в ЧК.
Умер накануне 30-й годовщины расстрела Царской семьи.
Все руководители Красного Урала, подписавшие решение о расстреле Царской Семьи, были расстреляны сами или погибли в сталинских лагерях.

Все исполнители расстрела умерли в своих постелях, как и просил о том Господа Последний царь.