Резкость

На просторах земных ничего живого.
Я слыхал, что первичным здесь было Слово,
но теперь немота поглотила дали,
на которых архангелы нас ваяли.

Мне бы выпить воды да уснуть на сутки,
чтоб понять, наконец-то, тоска - не шутки,
и за ней лишь дверные проёмы в бездну,
где под пологом времени всё исчезнет.

Осторожная ночь подпускает первых
к кабинетам субботы, где лечат нервы
регулярным нытьём о чужих утратах,
перечисленных в новых военных чатах.

Я сгибаюсь в ненужном теперь поклоне
перед ликом Спасителя на иконе,
и лечу пунктуацию боли в требах,
обращённых в умолкшее разом небо.

За окном непонятный февральский минус.
Замерзаю, но верю, что если сдвинусь,
то предам приоткрытые мне печали
и останусь навеки слезой вначале.

В коридоре гуляют мой страх и кошка.
Продержаться хотя бы ещё немножко,
только чувствую, что-то в душе неладно,
коли мысли вплетаются в текст нескладно.

Примеряя когда-то костюм скитальца,
я не знал, как мороз проникает в пальцы,
что снуют в черноте полотна экрана,
не давая зажить христианства ранам.

А на улице ветер застыл на листьях.
Комендантский не ведает мирных истин.
Если выйдешь за ними, замрёшь навеки
поствоенной бутылочкой в энотеке.

Никому - ничего, вот девиз руины,
облачающей сердце в одежды сплина.
А оно всё качает с немой любовью
где-то найденный спирт, что разбавлен кровью.

И взглянуть бы хотелось на то, что будет!
Только, кажется, снова мешают люди…
Те, что камни бросают да роют ямы,
перед тем помолившись в пустотах храмов.

Перебор впечатлений и снов опасен
для того, кто столетия видит в часе,
и меняет судьбы предрешённой коды
ради вдоха того, что зовут свободой.

Я разжалоблен мифом, что рвёт реальность,
как не вовремя сказанную банальность
над уже остывающим мира телом,
кем-то черствым завёрнутым в пыль умело.

Между строк пропадают надежд идеи.
Жаль, что я повториться уже не смею,
только, кажется, это сейчас излишне,
коль война согласована бесом с Вышним.

По брусчатке уставшей от звуков Тралки
я тащусь в послезавтра, и мне не жалко
ни теней, обретающих очертанья
на остатках безумного мирозданья,

ни предметов, что явлены в виде платы
за угрюмую скорбь по своим солдатам,
ни того, что их вяжет в систему знаков
в отфильтрованных смесях из звёзд и мрака.

Остаётся лишь мерять свои поступки
ненадёжным бесстрашьем да духом хрупким,
чтоб хотя бы себя оправдать пред теми,
кто уже удобряет собою семя.

На просторах земных ничего живого.
Я слыхал, что первичным здесь было Слово,
а теперь лишь статистика жертв как точек
в оцифрованной выжившим боли строчек…