***

  Утром иду прямо на холодный пылающий шар мартовского солнца. Выпученные колеи дороги крепкие, хрусткие. Слепнешь от света, не знаешь, куда ногу поставить, чтобы не соскользнуть с них. Зато всё берёзовое в седой паутине, в плену которой запуталось множество огоньков. В аллее меланхолично, несуетно. От свежего и морозного воздуха обморочно внутри, как будто порой дыхание сердца пресекается. Ищешь рукой – где там оно у тебя.
  По краям троп - высокие и жёсткие навалы снежных глыб, острых, мёрзлых. Люди – солнечными привидениями среди огнистого попыхивания аллей, змеистого и яркого блеска дороги, лазури, ещё обданной облачным инеем. Зыбко всё, неопределённо, если скользить глазами соборно по утреннему миру.
  Класс быстро накачивается упругим теплом солнца: окна на юг – большие-большие. Воробьи верещат в застрехах, слетают вниз и попрыгивают по оконным карнизам, заглядывают в уроки. Голуби так гулят, как будто перекатывают под крышей игрушечные брёвнышки.
  Солнце в одночасье слизывает седину, искры гаснут, зато ветви берёз до заката будут жечься светом.
  Класс – воздушный шар, который заполняется и заполняется душным теплом. Открываешь фрамуги, распахиваешь двери – помогает мало. И какой-нибудь ученик перед тобой на первой парте начинает смешно закатывать глаза и клевать носом.
  Всех ужарило как на банном полке. И слово устало дышит во время занятия, просится на волю.
  И все рады тёплому крыльцу, каплям с крыш, неуёмному шару солнца, воробьиной какофонии. Куда и девается сонливость! И каждый становится сам каплей мартовского дня, его соучастником. Кто скачет на одной ноге, кто, подбросив на спине портфель, мчится домой, кто поворачивается к солнцу, задирает голову и разбрасывает врозь руки. И все – улыбаются, смеются!
  Человеческие воробышки…