С широко закрытыми глазами

Ты знаешь, всегда наступает такой день, когда понимаешь, что надо что-то изменить. Но у тебя не хватает то ли веры, то ли наглости.

Я знаю,  было лучше, если бы я сказал тебе всё это лично.
/Можешь считать меня трусом/
Но тогда я бы не смог сказать всего
И дойти до точки невозрата.
А к чужой боли привыкаешь.
Быстрее, чем к собственному безумию.

Когда ты найдешь это письмо,
меня уже не будет
в этом мире,
времени,
измерении.
Или тут это всё называется? 
Да какая разница, честно?

И если исходить из аксиом идеализма,
то каждый являет собой половину чего-то законченного и прекрасного.

И пусть неясно, какой в этом прок,
Нитью Ариадны по рукам повязаные,
Мы летим, прожигатели временны;х  пород,
Две головешки адовы.

Из всех миров, что были нам даны
При сотворении начал незримых,
Всегда я выбирал лишь тот один,
В котором отыскать твоё мог имя.

Питалось время пламенем лучины,
В объятьях жёстких
Мы плавились, как тело у свечи,
Горячим воском.

Ты говорила мне - вот сердце,
Обереги.
Вот вся я на твоей ладони,
Бери.

Мы познавали. Любовь в начале
Светла, свежа.
Бежали мысли, они кричали
Пожар! Пожар!

И наверное ты бы хотела.
Наверное я бы сумел.
Но любовь,
Тот двуликий демон
Подчас не подвластен мне.

Сквозь песню в песню мы идём,
В поэтских душах уголки обжили.
Друг в друга смотрим белым днём,
Широ;ко распахнув глаза слепые.

Сжав идеалы в кулачках,
Пытаясь форму слить и содержание,
Находим целое. Но ах,
Мы удержать его не в состоянии.

Других с собой пытаясь примирить,
Мы обрываем Ариадны нить.

И знаешь, рано или поздно, всё возвращается в прозу.
В которой мы перестаем соответствовать взаимным ожиданиям.
/да, я помню про труса/
Проза жизни.
Но в её внутреннем ритме, структуре ли, тоже есть какая-то прелесть.
И мы, конечно же, навсегда обретём друг друга.
Но не в этом мире и времени.