Анатолий Зверев. Бродяга, поэт и волшебник

Его живопись стремительна и многоцветна,  линия точна и спонтанна, а  воздействие  животворно.  Да, его относят к  экспрессионистам,  нон-конформистам - шестидесятникам,  даже абстракционистам, но он  не был похож ни на кого. Говорят, его наследие  по причине вечной  неустроенности художника   требует профессиональной экспертизы, однако  те, кто влюблён в его живопись,  интуитивно отличают  подлинники от подделок.  К счастью, музей  Анатолия  Тимофеевича  Зверева   есть.   
Зверь (как звали его друзья)  был верен  лучшей  и вечной  традиции искусства   –  традиции преодоления.  Тьмы  – светом,  демонизма  – божественной энергией, импульсивностью, юмором.    Прежде всего,  в самом себе. Этот  неустроенный, безбытный    бродяга  ни при каких условиях  не побежал  бы за крупой  или сахаром по магазинам. Не стал бы сокрушаться по поводу пустого кармана.  И  даже отсутствие крова не нагоняло на него тоски.   
Его  целью была красота:  «Живопись есть совокупность света и тени, взаимодействующих с цветом, есть сложение цветовой гаммы. Из этого прозаического и получается то, что признают за чудо Божье. ..  Мы уходим в вечность, в пучину волн, вод и пены. ..  Человечество вечно суетится, пока у него есть время…  Но иногда кому-то из нас удаётся остановить наше неугомонное и ненасытное в делах суеты внимание…»
Ему это  удалось.  Остановить   и  своё, и наше  внимание.  Вне всякого сомнения.

Сегодня у Зверева  (1931 - 1986) нет никакой даты. Он  вспомнился мне по контрасту  с   фильмами, сценариями и  стихами  Пазолини, чьё столетие  отмечается в эти дни.  Они прожили  примерно одинаковое количество  лет, только Паоло Пазолини  (1922 -1975) был бесчеловечно  убит (возможно, под влиянием  чудовищных кадров  из его же фильмов, особенно  последнего), а Зверев  умер  от пьянства: похмелиться было нечем.

Пазолини  для меня страшен, его фильмы уничтожают  всякое чувство жизни, стихи сеют равнодушие.  А Зверев прекрасен.  И я совсем  не думаю, что  карнавальная праздничность  служила ему  маской.  Это была его сущность.  Он был истинным поэтом  – и в жизни, и в живописи. Он всё преображал.  И пейзажи, и  женщин,   и храмы,  и  свою Оксану Асееву,  бывшую старше его чуть не  на 4 десятилетия, – преображал.  Все его краски  и линии  словно рождаются  из воздуха  сию вот минуту, как бы  невзначай.  Он и работал  так – на одном дыхании, волшебно и молниеносно.  Как умел только он один, этот бродяга, поэт и волшебник.