Серебряная карета. гл. 17

17

Боярам (и самый влиятельный Шуйский),
Удобней момента и ждать не пришлось,
Использовав с пользой сам бунт этот русский,
Чтоб лучше, без Польши, России жилось;

Возглавили бунт по свержению царской,
По сути же польскою власть та была,
Столица гудела от страсти бунтарской
И жить по-другому она не могла.

Весь день избивали, ловили поляков,
Лишь к ночи стрельцам удалось усмирить,
Нагнали на пришлых смертельного страха,
С призывом «господ сих», пришельцев – убить.

Однако к полуночи факелов море
Заполнило Кремль и покои дворца,
Толпа, возродившись, унять своё горе,
Решила стоять на своём до конца.

Сметая охрану, отряды восставших
Уже подходили к покоям дверей,
И крики толпы, и от ужаса павших, 
Подняли с постели несчастных царей.

Застал всех в расплох этот гнев всенародный,
И Дмитрий, не ставши царицу спасать,
От страха за жизнь, как безродный, безвольный,
Оружие бросив, пытался бежать.

Но был он настигнут и смерть свою встретил,
Всего лишь процарствовав несколько лет;
Он – беглый монах и в цари стопы метил,
В стране натворил просто множество бед.

Не понял он царского русского духа,
Все нужды и цели страны не постиг,
Ума не хватило и не было слуха,
И с Польшей погряз в целом ряде интриг.

Богатства России дарил он полякам,
Попав под влияние польской жены,
Обязан он Польше был многим и с гаком,
Ему связи с Польшей так сильно важны.

Он будто бы предал страну всю полякам,
Без боя, женившись на польской панне;,
Поставил Россию к полякам, как раком,
Не зная, не помня о вечной войне.

Марина мгновенно, учуя опасность,
Набросив поверх лишь пуховый платок,
Теряя в стране своё царство и властность,
Рванув за кольцо потаённый замок;

Открыла в подвал вход запа;сный, но тёмный,
И холод мгновенно её отрезвил,
Подвал этот не был, как ход просто чёрный,
Безвыходной злостью её заразил.

Поднявшись обратно, застала картину:
Вся женская свита и крик их, и плач,
Заполнила спальню, что та паутина,
Искала защиты, всех жаждал палач.

В едва, чуть прикрытых ночных их одеждах,
Сгрудились они вкруг своей госпожи,
С возможно последней в их жизни надеждой:
Господь ты наш бог – нас спаси, пощади.

Но крики и шум, и звон-скрежет металла
Всё ближе, на подступах к спальне её,
Защита последняя в хаосе пала:
Осмольский собой закрывал путь в жильё;

Оставшись в живых, он из всей польской стражи,
Орудуя саблей, берёг госпожу,
Но узкий проход не помог ему даже
Сдержать эту русскую в гневе грозу.

По трупам поляков, «ворвавшися» в спальню,
Средь плачущих женщин искали её,
При этом их всех осыпали и бранью,
Не знали они, кто Марина, в лицо.

Но свита не выдала, верность хранила,
И выдать опасно – гарантии нет,
Ведь эта толпа почти всех схоронила,
С ней вместе, быть можно, минуть много бед.

Окно показали, где будто бы панна
Заранее скрылась, учуя беду,
И все эти вместе потуги обмана,
Спасли её жизнь в этом диком аду.

Успели до явно возможной расправы
Явиться бояре – ей жизнь спасена,
Убийство царицы даёт Польше право:
Возможно, могла бы начаться война.

Зачем усложнять отношения с Польшей,
Им нужно лишь свергнуть царя-чужака,
Чтоб боле никто, никогда бы и больше,
Не смел бы на троне валять дурака.

От имени Шуйского ей объявили,
Хотя и лежит на ней бремя вины,
Но жизнь вам с отцом, всё же, мы сохранили,
Не быть до чужого так «явно добры».

Ей дали возможность с отцом поселиться,
Но он, убедившись, что жизнь спасена,
Решил, нужно богу ещё помолиться,
Возможно, везенья вновь грянет волна.

Пусть Дмитрий низвергнут, куда же важнее,
Но дочь то – царица с короной – жива,
Оправа нужна ей как можно скорее,
Она может стать вновь «Царёва жена».

И царь – подходящий, бояр «представлящий»,
Конечно же, Шуйский – хорош кандидат,
Но вот и беда – ведь он сам несогласный
Иметь вновь Марину, как царства мандат.               

Отобраны были и все их богатства,
Им жизнь лишь оставили за; всё их зло,
Закончилось с русскими польское братство,
А с ним – и над Русью всё их торжество.

Их нищими сделали в «новой отчизне»,
Пытались уехать в родные края,
Но их обрекли в ожидание тризны,
Большую надежду на это храня.

Всему их семейству, родным, приближённым,
Объявлена воля другого царя,
В попытке ославить Русь, как унижённой,
Сослать всю компанью в глухие края.

«Во град Ярославль», как тех дней – захолустье,
Где голод и холод над ними царил,
Где царские их непомерные чувства,
Царь Гришка Отрепьев навек схоронил.