А я тихо прошу о виновном, о заложнике этой битв

Я, наверное, мало болела и, наверное, мало страдала,
Я под куполом много пела, в облаках я много витала,
Умирающего ребенка на руках никогда не держала,
Не сидела средь стен разбитых, по парням никогда не стреляла.
И на ужасы этого мира я смотрю отрешенно и странно,
У почти любого другого вместо сердца уж рваная рана,
А я тихо во след уходящим повторяю: счастливо вам, братцы!
Страшный путь вы прошли в этой жизни, дальше вам уж помогут добраться.
Боль томит меня светлой печалью, о невинных душа не рвется.
Но взглянуть на других я не смею, разум мой к ним никак не пробьется:
Ужас, темный содеянный ужас, оттого что не знал и не понял,
Оттого что местом ошибся, вознеся себя над толпою,
Оттого что безвольный водился кукловода властной рукою,
Оттого что ни разум, ни сердце не смогли удержать беззаконье,
Оттого что шагнул прямо в пропасть, и в кошмарном разодраны крике
До единой! — клеточки мозга, а вокруг лишь безумные лики…
Жуткий путь уходит в туманы, что кошмарнее ужаса бойни,
Я бессильна в пучины вглядеться, а мой разум заходится болью.
Всем, невинно терпевшим горе, отдаются повсюду молитвы.
А я тихо прошу о виновном, о заложнике этой битвы.