22 Me too

О, жизнь моя!
Навстречу серый заяц.
И, если я его не задавлю,
в мою машину вмажется другая,
разбив хребет о берцу заднюю,
цепной костяшкой в бездну увлекая,
где нас разложат, если соберут.

Поэтому ты, быстроногий, чалый,
животный, с новорожденным пушком,
дай стрекача, пока нас настигает
сверхзвуковой салют и облако
ещё не так черняво в дымке белой.

Зачем такое будущее делать?
За что всё было, если ни о чём?

Немы солдатики, трясясь в грузовике,
которым управляет милый мальчик,
Забросив гаммы, пьесы Белы Барток,
ракетный парк держа на поводке, —
подарок к Рождеству от мамы с папкой.
Вся армия сидит в хрустальном шаре
по разным пятнам. Странное панно
кто раскроил лоскутными боями?

Если не мы, тогда за нами кто?

Заслушавшись талибов-миротворцев,
ни ты, ни я, ни дети, и не кот, —
никто из нас не покидал дивана,
чтоб надпись МИРУ МИР (наоборот)
нарисовать мелками Пропаганды.
Над входом «Богадельня» перечёркн...

Сон о большой семье закончился тем, что
волшебник в превращениях лажает:
начальника в козу — не доучился,
из Хогвартса был изгнан ни за что!

На лестнице — шаги.
Песочный дядя
вдруг обернулся — незнакомый чёрт.
Племянничка в молчанье посвящая,
кладёт в открытый для просфоры рот
орех величиной с гранатомёт,
Щелкунчиком для ядер назначая.

В Кесарию из Грязей переход
лишь Примадонна знает как Феличиту,
«Добраться бы домой...» кому споёт
она теперь под гул от канонады?
Шарманку бы сюда, баян, орган бы!
Но только Басков рвётся в гумконвой.
Раскол элит. Такая вот засада.

Не каждый, кто мукой испачкан, мельник,
лишь в молотильне смерти рядовой,
и про себя не знает ничего,
когда за руль садится в круге первом,
чтоб лечь чертою между «Пиф-Паф-ой!».
Не в мультике, не в записи, а в той
реальности, где умирает вера
в то, что плохое кончится собой,
а не подложит нас под град обстрелов.

Как разминуться на передовой?

Напрасно в амбразуре тела тесной
дух рящет Леонардово крыло,
которое по клочьям разлетелось.
Когда-то он свой встретит воронок,
ну а пока, невыпущенный, тлеет.
Он озадачен физикой процесса,
какою силой смысла, для чего,
в чём, наконец, его осталось дело?

Вверху давно решили за него, —
Небесный бунтовщик взят как пилот,
взломавший код Верховного Да Винчи,
вниз сброшен (в нас), а перья загорелись,
пропахли кислым дымом, выпал дождь.
В каком году? Не в этом.
Понедельник
в субботу начинается в аду.
Не ходят поезда в Эдем.
Цепочка беженцев
свой дом пока не выстроила тут.
Не Каин Авеля, а жертва и пастух.

В десятом акте, разыграв куплеты,
мы ничего не знаем про любовь,
когда земля уходит из под ног
от взрывов, а не от стихов
разоружившего преступников поэта,
мне нечего сказать такому свету...
Другого нет.
Поэтому #MeToo.

За глыбой шестерёнок,
за штопкой белошвеек чешуёй
из звёзд и кружев, — нагота иная.
Механик чинит мир, точнее нас,
и на его лице одна большая
отражена извилина сейчас.

О, жизнь твоя!
Навстречу алый заяц.
И, если не погубит меня бес,
его я никогда не повстречаю,
ни на одном хрипящем вираже.

А если нет?
А если нож из ножен?
То попрошу спасительный побег
туда, где дед Мазаем, у берёзы,
нас ловит Боже, тонущих в вине,
и утешает, вытирая кровь и слезы:
«Единственное, что мы в мире ещё можем —
остановить злодейство на себе».