говорить наобум

вот она дыра - дыра возмездия.
она шелушится в снег,
она пропадает в несомое.
мы казнимся в рассудке, м
и почва уходит из-под ног -
когда загорается олово.

когда загорается олово,
мы прячемся от своих грехов,
и просим милостыню у богов.
когда оно загорается,
все равновесие отходит на потом,
и мы утюжим свои мансарды кислотными огнями,
мы буксуем в залежах,
мы распадаемся в подвиге смрада.
так и клочки собираются в целину единого рассудка.
так и лоскуты просят изгнания у всеведущей милостыни.
боги уже намолили себе ладони и глаза,
и ров их  - как мачта равновесия - между исподним
и верхним бельем.
вместе мы растем, и преграда нам - ветер,
преграда нам - горящее олово,
что чередуется с закипанием цементного раствора.
когда загораются рояли, нам уже нечего сказать,
мы прикусываем свои языки и уходим восвояси.
вот и горение речи - оно едино в своем отражении,
и каждый раз, когда мы открываем рот -
безумие рождается в этом продолжении мысли,
и нам некуда больше идти,
нам нечего больше говорить,
кроме слова - молчание.
молчание - говорим мы,
и это отнюдь не значит, что мы молчим.
мы уходим восвояси с одним словом на губах,
и оно поглощает все наше мышление и воображение.
в молчании микрокосмы едины,
и говорить наобум - высшее мастерство.
так говорят либо безумцы, либо поэты.
вскользь сказанная речь,
обрывки фраз и мыслей,
собранные в единый текст,
они говорят больше, чем
все наши выводы и умозаключения.
так тополь становится ветром,
что его овевает,
и мы прячемся под шляпами грибов от дождя и от снега.
в лучшие минуты жизни и смерти все едино -
и я растворяюсь во мгле, чтобы повторить ее возглас навсегда.
буря - она затихнет и после антракта все начнется
вновь - в своей молодости, в своем малодушии
и притворстве, замеченном навсегда.
придет и память поверх листьев,
придет и утреннее мастерство эпитетов,
и гурьба заметется снегом, в котором явится ее 
новое величие.