Крики любви 33

        Р а з г о в о р   с   т о в а п и щ е м   С т а л и н ы м


      Маяковский выходит из здания центрального телеграфа. Над ним в рамке ярко горящих лампочек свисает огромный транспарант. Сталин в военной шинели, идущий по Кремлю, изображен на нем.
     – Товарищ Сталин знает, куда идти. Строгий, решительный. Да! Грозен отец наш. У такого не забалуешь... Забавно, но его поднятая нога в мягком хромовом сапоге указывает дорогу  как раз к моему дому.
     И в Маяковском возникает картина его возможного разговора со Сталиным.
     – Идите, товарищ Маяковский, этим единственно верным, единственно правильным путем.(Сталин указывает по направлению вытянутого сапога.) Не уклоняйтесь от него. – Немного немного помолчав, добавляет. – Эти «уклонисты» всех мастей у нас плохо кончают, – Сталин задумывается. – Очень плохо…  Вы не знаете, товарищ Маяковский, почему? – с усмешкой заключает он.
     Вождь любил иногда такими провокационными вопросами ставить собеседника в тупик. Но Маяковский, поглощенный тем, что считал главным для себя, не слышит последние слова Сталина.
     – Такого вопроса для меня не существует, товарищ Сталин! Моя революция.  Враги рабочего класса – мои враги, – гордо заявляет он.
     – Этот Маяковский наивный человек. Рассуждает о революции, а сам не может понять, что я от него хочу, – думает Сталин, а вслух говорит: – Как вы относитесь к товарищу Сталину?  Вы не торопитесь, товарищ Маяковский. Для начала, сядьте! Посидим с вами, потолкуем, чайку попьем, вы мне всё и расскажите. Может быть, я чем-нибудь вам смогу помочь. В молодости я тоже писал стихи... Кхе-кхе!… Мы же с вами грузины. Грузинский не забыли еще? Карту;ли ици;?* – Маяковский хочет что-то сказать, Сталин его останавливает. – Не надо ничего говорить. Знаю, что не забыли. Мы с вами рождены горцами. А разве может горец не помочь горцу? А? – говорит Сталин, запросто, запанибрата, как могут это кавказцы, какие бы они должности ни занимали.
    – Меня мучает другое, товарищ Сталин, меня мучит то, что поэзию ни во что не ставят. Да после таких разговоров мне и писать-то не хочется!
    – Не преувеличивайте, товарищ Маяковский. Вы, поэты, всегда всё преувеличиваете.
    – Лично я считаю себя ассенизатором революции. Столько дерьма приходится выгребать!
    Сталина покоробило от такого сравнения. Не то, все не то говорил Маяковский. Вождь задымил трубкой.
    – Этот Маяковский кого хочешь выведет из себя», – думает он,  а вслух говорит: – А знаете что: я на вас обижаюсь. Почему не звоните? Не добиваетесь встречи со мной? Другие добиваются. – Сталин помолчал. Затем зло добавил: – Это я вам должен говорить? Сами не догадаетесь!
    Маяковский вздрагивает. А Сталин, устремив на него пытливый взгляд, потягивая трубку, терпеливо ждет, что он скажет. Не дождавшись, выдавливает из себя хрипло: – Идите пока, – и отворачивается, давая понять, что разговор окончен. 
     Маяковский уходит, так и не решившись задать Сталину мучивший его последнее время вопрос: «Если победа пролетариата, как учит Маркс,  исторически неизбежна, то для чего тогда вообще нужны революции?»
     У Маяковского холодок пробегает по коже от этого воображаемого разговора. В довершение ко всему во всём городе вдруг погас свет. На улице Горького сделалось темно и жутко.    
     Неуверенно продвигался он в темноте к проезду Художественного театра, ставя ноги в черную пустоту, отчего всякий раз казалось, что нога не встретит асфальт и провалится в бездну. И вдруг Маяковский услышал за собою слабое шуршание мягких хромовых сапог. В голове молнией блеснуло: «Он!» От этого сердце забилось чаще. Маяковский остановился, прислушался. Шорох сапог за ним замер. Он ускорил шаги – и сапоги за ним сделали то же самое. Они уже его догоняли. Уже отчетливо слышалось хриплое дыхание за спиной, короткие пальцы руки уже дотягивались до полы  его пиджака. Но тут вспыхнул свет. «Ше;ни дэ;да»,** – послышалось у самого его уха. Маяковскому сделалось жутко. Он оглянулся и увидел, что Сталина нет. На освещенной улице ветерок мирно шелестел листьями.
     – Фу ты! – выдыхает с облегчением Маяковский, – шелеста листьев испугался. 
     Маяковский посмотрел в сторону телеграфа. Транспарант покачивало на ветру, Сталин грозно смотрел на него как бы говоря:
     – Какой гордый! Посоветоваться не захотел… Ничего, я подожду. Напишешь еще поэму о товарище Сталине.
    * Грузинский язык: По-грузински разговариваете?
   **Ругательство на грузинском языке.

        П р о д о л ж е н и е  з а в т р а