Стихотворения Чарльза Буковски - одним файлом

любовь - это листок бумаги, порванный в клочки – боец – без дураков – туфли – о конференции ПЕН-клуба – с этим ничего не поделаешь – 1813-1883 – загнанный в угол – о да – черная ночь – ну, так уж всё устроено – в ошейнике – бестии, победители времени – широко шагая – Йон Эдгар Уэбб – морковка перед носом – у каждого свой ад – ты – сегодня вечером – этот поэт – погибшие и отчаявшиеся

–––––––––––––––––––––––––––––––––

ЛЮБОВЬ – ЭТО ЛИСТОК БУМАГИ, ПОРВАННЫЙ НА КЛОЧКИ

пиво сдохло и капитан утонул
и помощник и кок
и некому было убрать паруса
и шторм налетевший с северо-запада срывал полотнища словно ногти
и нос зарывался в волны
и корпус трещал по швам
и все это время в углу
какой-то *** **** пьяную суку (мою жену)
и наяривал так
будто ничего не случилось
а кот по-прежнему следил за мной
и пробирался к припасам
между тарелок с нарисованными на них
цветами и виноградом
и тут мое терпение лопнуло
я схватил его
и швырнул
за
борт.


БОЕЦ

Хемингуэй слышит из-под земли
как по улицам Памплоны
снова
несутся
быки

он приподнимается
костяк скрипит

череп требует виски

глазницам нужен солнечный свет

молодые бычки прекрасны
Эрнест

и ты был
таким же

неважно
что о тебе говорят

сейчас


БЕЗ ДУРАКОВ

Фолкнер любил виски
к тому же он еще сочинял
поэтому у него
не оставалось
времени
на что-то
другое.

писем он
обычно
не открывал

просто смотрел
на свет

и если в них
не было чека

выбрасывал.


ТУФЛИ

когда ты молод,
пара женских туфель
на шпильках,
одиноко
стоящая в шкафу,
может зажечь огонь
в костях;
когда ты стар,
это всего лишь
пара туфель,
и в них
никого;
ну
и
славно.


О КОНФЕРЕНЦИИ ПЕН-КЛУБА

разлучите писателя с его пишмашинкой
и останется
лишь
болезнь
из-за которой
он и начал
писать.


С ЭТИМ НИЧЕГО НЕ ПОДЕЛАЕШЬ

есть в сердце место которое никогда
не будет занято

пустота

и даже в лучшие
минуты
в самые прекрасные
дни

мы понимаем

яснее
чем когда-либо
что
в сердце
есть место которое никогда
не будет занято
и

мы будем ждать
и ждать

в
той пустоте.


1813-1883

слушаю Вагнера
а снаружи во тьме ветер кружит холодный дождь
деревья дрожат и гнутся огни гаснут и
вспыхивают стены скрипят и кошки прячутся под
кроватью…

Вагнер борется, в нем много страсти, но дух его
тверд, он превосходный боец, великан в мире
карликов, он прорывается, сносит
барьеры
изумительная СИЛА звука

все здесь трясется
дрожит
гнется
взрывается
в яростной игре

да, Вагнер и буря смешиваются с вином и ночи
как эта взбегают по рукам
от запястий и выше врываются в голову и
скатываются обратно в
нутро

некоторые никогда
не умирают
а некоторые никогда
не живут

но этой ночью
мы все живем.


ЗАГНАННЫЙ В УГОЛ

да, они говорили, что этим все
кончится: старость. талант выдохся.
слова подбираются кое-как.

услышав
тихие шаги,
оглядываюсь…

погоди, старый пес…
еще не время

сейчас они
сидят и судачат:
«да, постарел, с ним
покончено…
жаль…»

«ну, у него никогда не было
большого таланта,
верно?»

«не было, да, но теперь…»

теперь
они празднуют мою кончину
в барах я уже не частый
гость

теперь
я пью один
за этой дряхлой и запинающейся как я
машинкой

тени густеют
становятся резче
я борюсь
с постепенным распадом

вот оно
мое когда-то предсказанное
угасание
угасание

теперь
я зажигаю больше сигарет
и чаще подливаю
в стакан

это была красивая
борьба

и она
не кончена.


О ДА

последние дни
было
так скверно
что наклоняясь
зашнуровать
туфли
я
видел
три
язычка.


ЧЕРНАЯ НОЧЬ

бывают такие черные ночи,
когда пальцы на клавишах
тебе ни к чему,
и ты мог бы с таким же успехом
закрыть
машинку,
сидеть
в кресле,
лежать в постели,
ждать жизни,
ждать смерти,
ждать, когда что-то изменится.

просто
литература
уже
не так
дьявольски
хороша
в эту ночь,
и твоя,
и любая другая.


НУ, ТАК УЖ ВСЁ УСТРОЕНО

временами, когда кажется, что хуже
уже нельзя
когда весь мир в заговоре
против тебя
и кажется, ты проиграл всё –
дни, часы, месяцы
годы
лежишь в тёмной комнате на кровати
один
уставив глаза в потолок
и мысленно твердишь то, что многие
сочли бы за
вздор:
хорошо все-таки быть
Буковски.


В ОШЕЙНИКЕ

я живу с дамой и пятью кошками
и, случается, все у нас идет
хорошо.

случается, что-то идет не так между
мной и одной из
кошек.

иногда что-то идет не так между
мной и двумя
кошками,

а то и еще
двумя.

случается, что-то идет не так между
мной и всеми пятью
кошками

и
дамой:

двенадцать глаз смотрят на меня так,
будто я пес.


БЕСТИИ, ПОБЕДИТЕЛИ ВРЕМЕНИ

Ван Гог выпрашивающий у брата деньги на краски
Хемингуэй пристреливающий ружье
Селин разоряющийся на лекарствах для пациентов
невозможность быть человеком
Вийон выгнанный из Парижа за воровство
Фолкнер валяющийся пьяным в стоках
невозможность быть человеком
Берроуз убивающий свою жену из пистолета
Мейлер всаживающий нож в свою
невозможность быть человеком
Мопассан сошедший с ума в лодке
Достоевский поставленный у стены для расстрела
Крейн бросающийся с кормы под винт
невозможность
Сильвия с головой в духовке словно печеный картофель
Гарри Кросби ныряющий в Черное Солнце
Лорка убитый на дороге испанскими фалангистами
невозможность
Арто сидящий на скамье сумасшедшего дома
Чаттертон глотающий крысиный яд
Шекспир крадущий чужие строки
Бетховен втыкающий в ухо слуховой рожок потому что глух
невозможность невозможность
Ницше бесповоротно обезумевший
невозможность быть человеком
слишком человеком
это дыхание
вдох и выдох
выдох вдох
эти гнилушки
эти слабаки
эти победители
эти бешеные псы славы
посылающие нам эту крохотную частицу света
невозможно.


ШИРОКО ШАГАЯ

Норман и я, 19-летние, шагаем по ночным
улицам… чувствуем себя великими, молодыми, великими и
молодыми

Норман говорит: «Черт, спорю,
никто не шагает так широко, как мы!»

1939
после того, как послушали
Стравинского

вскоре после этого
война забрала
Нормана.

я сижу здесь сейчас
46 лет спустя
на втором этаже
жаркой ночью

пьяный

все еще
великий
не
такой молодой.

Норман, ты  никогда бы
не догадался
что
случится со
мной
что
случится со
всеми
нами.
помню твою
присказку: «пан или пропал».

не случилось ни того
ни другого
и
не случится.


ЙОН ЭДГАР УЭББ

тогда, в Новом Орлеане, я писал лирические стихи, печатая
точно в угаре, горячие строчки и
выпивая галлоны пива.
это было как кричать в сумасшедшем доме, сумасшедшем доме
моего мира
где мышня возится среди
пустых бутылок.
иногда я ходил по барам
но там были эти типы на стульях у стойки, люди, с которыми я не мог
поладить:
мужчины меня сторонились, а женщин я пугал до смерти.
бармены требовали, чтобы я
выметался.
я возвращался, в каждой руке по шестерику пива, 
в комнату, к мышне и пылающим
строчкам.

то еще было времечко, эти дни, когда я писал лирические
стихотворения
а прямо за углом был редактор
скармливающий
каждую страницу голодному прессу, ничего
не отвергая
хотя я был никому не известен
он печатал меня на прожорливой бумаге
которой хватило бы
на 2000 лет.

этот редактор сам же печатал и
публиковал
лицо его оставалось невозмутимым, когда я каждое утро
протягивал ему десять, а то и
двадцать страниц:
«это все?»

сумасшедший сукин сын, он сам по себе был лирическим
стихотворением.


МОРКОВКА ПЕРЕД НОСОМ

идеальное стихотворение никогда не будет написано

я отъезжаю от дома в
11 утра,
оборачиваюсь,
машу Линде,
и скатываюсь по холму прямо в
мир

идеальное стихотворение никогда не будет
написано,
никогда не будет написано
здесь
в другом месте
на странице,
на улице,
на стене
в Париже
в Перу
в мужском туалете,
на железнодорожном вокзале,
на рекламном щите,
на булавочной головке,
идеальное стихотворение никогда не будет
написано.

за это
возблагодарим богов.


У КАЖДОГО СВОЙ АД

иногда я получаю известия об одном хорошем друге, живущем в
Европе, он не из тех, что любят
жаловаться,
поэтому я узнаю о происходящем не от
него.
все скрыть он не может
и что-то доходит до меня от наших общих знакомых:
он вынужден через день посещать
больницу, он умирает медленно, дюйм за
дюймом.
его семейная жизнь давно уже
в руинах
и сейчас
его жена на грани
самоубийства.
большинство моих писем к нему
остаются без ответа
а если он отвечает
то сухо и коротко.

я узнал, что ему нельзя пить вино, кофе,
курить,
вдобавок его мучают
боли, обычные для человека его
профессии.

он не стар.
мой друг всегда хотел быть
писателем
он стал переводчиком
то, что авторы
говорят на родном языке,
он пытается выразить на своем.

долгий упорный труд
а его мечта
с каждой строкой
делается все несбыточнее,
жену это приводит в
отчаяние:

«ты все время
печатаешь!»

неудовлетворенность, которая убивает:
не знать,
кем бы ты стал,
если бы…


ТЫ

ты зверюга, сказала она
твое большое белое брюхо
и эти косматые ноги.
ногти никогда не стрижешь
и руки у тебя пухлые
не ладони, а кошачьи лапы
и этот твой алый нос
и яйца – таких больших я
ни у кого не видала.
сперму выбрасываешь, точно
кит воду из дыры
у него на спине.
зверь зверь зверь,
она поцеловала меня,
что ты хочешь
на завтрак?


СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

«ваши стихи о девчонках будут читать и через
50 лет, когда этих девчонок уже не будет»,
сказал по телефону издатель.

дорогой издатель
похоже, девчонок уже
нет.

я вас понимаю.

но дайте мне сегодня вечером
живую (по-настоящему)
женщину
(я уже вижу как она идет ко мне
через комнату)

и у вас будут все стихи
хорошие
плохие
любые какие я потом
напишу.

я вас понимаю.

а вы меня?


ЭТОТ ПОЭТ

этот поэт он
пил 2 или 3 д
ня и он выше
л на сцену и г
лянул в зал и
понял что сей
час сделает э
то. на сцене с
тоял большой
рояль и он по
дошел и подн
ял крышку и
стравил в роя
ль. потом он з
акрыл крышк
у и начал чи
тать стихи.

им пришлось
вынуть струн
ы из рояля в
ымыть его из
нутри и зано
во натянуть с
труны.

понятно поче
му они никог
да больше ег
о не приглаш
али. но пред
упреждать др
угие универс
итеты что он
поэт которому
нравится трав
ить в рояли б
ыло с их сто
роны нечестно.

они никогда н
е обсуждали т
о как он читал.
я знаю этого
поэта: он такой
же как мы все д
ругие поэты: бу
дет травить где угодно
лишь бы пла
тили.


ПОГИБШИЕ И ОТЧАЯВШИЕСЯ

славно это было – сидеть мальчишкой в темном зале, –
перенестись в мечту тогда было проще,
намного.
мне нравились фильмы о Французском Иностранном Легионе,
таких тогда было
много.

нравились форты и песок, и эти
погибшие и отчаявшиеся мужчины –
они были храбрецами, и глаза у них были
красивые.

никогда не видел таких мужчин
по соседству.
в нашем районе мужики были другими – поникшими,
несчастными, злыми,
трусливыми.

я мечтал вступить во Французский Иностранный Легион.

я сидел в этих темных кинозалах и был
одним из них.

случалось, мы по нескольку дней бились совсем без еды,
а воды хватало только на
два глотка.

потери были просто ужасными.

форт окружили, защитников оставалась небольшая
горстка.
мы подпирали своих мертвых товарищей так,
чтобы они не упали,
и чтобы винтовки их по-прежнему целились в пустыню –
пусть арабы думают, что нас
еще много,
иначе они осмелеют и сметут нас.

мы перебегали от одного мертвеца к другому,
стреляя из их винтовок.
сержанта ранило
3 или 4 раза, но
он все еще командовал,
выкрикивая приказы.

потом все больше наших товарищей
героически погибали, потом
мы оставались вдвоем
(я и сержант), но мы
продолжали сражаться, потом у нас кончались
патроны, арабы лезли на стены
по лестницам, а мы сталкивали их вниз
прикладами, а они все лезли
и перебирались через стены, их было
много, слишком много, это конец,
никаких шансов, и тут слышался звук
ГОРНА!
прибыло подкрепление!
со свежими силами, на стремительных
скакунах!
они растекались по песку,
сотни всадников
в ярких, блестящих мундирах.
арабы сыпались вниз со стен,
бежали к лошадям, спасая свои
шкуры.
но почти все были
обречены.

потом сержант, зная уже о победе, умирал
на моих руках.
«Чинаски, – шептал он мне, – форт
наш!»
он слабо улыбался, голова его падала,
он испускал дух.
потом я снова был дома,
в своей комнате.
поникший, несчастный, злой человек
входил ко мне и говорил:
«выметайся отсюда сейчас же, ступай стричь лужайку.
я видел – там наросло до черта травы!»

и вот я во дворе
толкаю машинку по той самой траве
снова
туда-сюда
туда-сюда
гадая, почему все эти храбрецы
с красивыми глазами так далеко,
гадая, будут ли они еще там,
когда я вернусь.