Родом из СССР

Мне был год, когда окончилась война

Мне был год, когда окончилась война.
Всё ощущать и понимать
я начал позже, лет эдак в пять.
В руинах дома играли в прятки.
Смотрели издали, украдкой,
как пленных немцев,  строем,
вели на стройку под конвоем.
Работать начал кинотеатр.
Хотелось всем туда ребятам.
попасть, но было очень редко,
когда давали деньги на билеты.
отец, а чаще мать.
Безногих много было -
на колесиках дощечка..
Просили милостыню,
и кто-то пел, конечно,
протяжно - заунывно,
что хотелось плакать...
По воскресеньям, в парке танцы
под духовой оркестр.
А мы сквозь переплёт веранды,
дразнили будущих невест.
А молодые парни, с орденами,,
ещё в армейском, правда, без погон,
значительно «Казбек» свой доставали,
и шли к зардевшимся девчонкам на поклон.
*
Свой ныне возраст я приплюсовал немного
к  двадцатилетним тем ребятам молодым.
И получилось - никого нет что-то,
Да очень скоро и не будем мы -
войны той отгремевшей, дети.
По сотне лет, увы, жизнь не даёт!
Вот новый  Май грядёт и будет светел.
А в скверик ветеранский - кто придёт?

Мой оловянный солдатик

Отец и мать - живые оба
и свет медалей не унять.
Погоны сгорблены немного,
и не войне их выпрямлять.
А на столе стоит закуска,
нехитрой выпивки «сучок».
Друзья военные, по-русски,
прощаясь, пьют на посошок.
А я, всё под столом, играю,
В свой оловянный детский строй,
и словно вместе с ним шагаю,
вполне заправский рядовой.
*
В мундире Папа, Мама в платье
на фото, в рамочке простой.
И оловянный мой солдатик
стоит там, словно часовой.

Послевоенный базар

Холод. Тетка на базаре,
в хилый кутаясь тулуп,
исступленно зазывает
купить семечек на рубль.
И сквозь рваные карманы,
семки сыплются на снег.
И порхая между санок,
воробьи клюют обед.
У ларька пивного пусто,
лишь обертки от газет.
На картонке рваной грустно
приговором - «ПИВА НЕТ!».
И проходит люд послушно,
чертыхаясь, втихаря,
полагая, что «чекушкой»
затоварился не зря.
Телогрейки и бушлаты,
безразмерные пальто.
И базар наш небогатый.
Это было так давно.

Принимали в пионеры

Нас принимали в пионеры -
давали клятву Сталину.
А я молился всё на Ленку,
как, атеист, неправильно.
Ну, а кому ещё мне было
клясться в любви такой?!
И галстук гордо свой носил я,
как знак любви большой.

Похороны Сталина

Девчонка-пионерка,
а коротком полушубке.
Ты в первый раз, наверное,
так скорбно сжала губки.
Завидует безмерно
тебе весь пятый «А».
Цветов кругом немерено.
У гроба ты Вождя.
Народ течёт рекою,
И караул стоит.
И музыка покойная,
в динамике звучит.
А где-то, в слепой давке,
другая бродит смерть.
И тел обмякших, слабых,
в толпе уже не счесть.
Я видел это с крыши.
чуть не сорвался вниз.
Мне стоны были слышны,
и чей-то детский визг.
Спустился потихоньку,
и к дому побежал.
Мне сапогом вдогонку
НКВДэшник дал.
А я как огорошенный,
слёз не убрать с лица,
что потерял калошу,
и будет от отца!

Мавзолей Ленина-Сталина

В Мавзолей по одному впускали.
Там вдвоём Они тогда лежали.
Как живые, только понарошку.
Страшновато было мне немножко.
Свет струился сверху непонятный.
Мои ноги стали словно ватные.
Лица восковые онемели.
Незнакомо в никуда глядели.
Был февраль, и очень было холодно.
Шарфик крепче намотал на горло.
А в автобусе замерзший ждал водитель,
Пока нас считал руководитель.

Фестиваль молодёжи в Москве 1957

Шёл, гуляя по Москве.
Негр идёт навстречу мне -
всюду чёрный - сверху вниз,
лакированный, как «ЗИС».
Белый шарф, значок ромашкой.
И совсем-совсем не страшный.
Подойти не побоялся,
чтобы значками поменяться.
Я - пионерский, ГТО.
Он дал красивый мне с орлом.
И просто, без причины,
ещё и ножик перочинный -
красивым сапожком.
Двор мне завидовал потом.
А постовой, уж тут как тут.
Негр нам, - Москау вери гут!
И улыбнулся постовой.
И все довольные Москвой.

Воспоминания о Политехническом музее

По улице метёт,
Асфальт глазами - льдинками.
А я иду в поход,
скольжу за мандаринками.
Люблю их кожуру
я в запахе мороза.
Иду себе, дышу,
навёртывает слёзы
мне мартовский удел
последней этой стужи.
Я всё-таки успел
туда, где музам служат.
Откуда к нам придёт
та оттепель желанная.
И всё произойдёт,
и будет всё как надо.
Битком набитый зал -
шумит Политехнический.
Вот Женя ростом встал,
Андрей ведёт ритмически.
С гитарною душой
Булата голос слился.
Светлов, как молодой,
читал, и прослезился.
Там не было цветов,
но мы цветами жили.
Запели все потом,
и долго вместе были.

Возвращаясь к Москве «70-х»

Июль лужисто-погожий.
Ливень брошен над Москвой.
Кто - к Вождю, а кто - к Джоконде,
Ну, а кто - за колбасой.
Магазины лучезарно,
Свой витринный дарят взгляд:
«Ядран», «София», « Лейпциг»,  «Ванда»,
и, конечно же, « Белград».
Идут вверх многоэтажки -
поднимается Москва.
В трудовом порыве машет
мастерками «лимита».
В «Политехе» ладят диспут -
марсианский ждут полёт.
На орбиту снова вышел
наш прославленный «Восход».
Вечером на «Маяковке»,
в лужах светятся огни.
Чей-то голос слышен громкий -
звучат новые стихи.
Напечатан Солженицын,
и Высоцкий прозвучал.
Кто-то в ихней загранице
вдруг невозвращенцем стал.
Ещё будут диссиденты,
и психушки, и Афган.
Будут высылки неверных,
под раздачу кто попал.
На заре «семидесятых»,
просыпается Москва.
Сапоги дают в «Белграде»,
в гастрономах суета.

Посещение «Таганки»

Везёт иногда страшно.
Помню тот день, как вчерашний.
Читаю афишу неброскую -
«Жизнь Галилея», с Высоцким.
Билет на «Таганку» - не просто.
Легче Гагариным в космос!
Но загуляла подружка:
- Парень, билет вам не нужен?
С девушкой, по сути, Мессией,
садимся, забыл про «спасибо».
На стуле, на голове, с голым торсом -
я обалдел - сам Высоцкий!
Дальше всё шло, как в тумане,
и сегодня одно только в памяти
(в жизни бывает по-всякому) -
это начало спектакля.
А в театральном буфете,
я девушку угощал конфетами.
И на «Таганке» было
настоящее чешское пиво!

Москва, пивная «Пиночет»

Хвост тараньки.
Пена в кружке.
Вечер ранний.
Полна пивнушка.
Тесно стоя,
носом к носу.
за круглым столиком,
и без вопросов -
«чекушка» справно
творит «с прицепом»,
чтоб всё как надо -
нельзя без этого!
А дальше будет
идти беседа:
про наши будни,
дела соседа.
футбол злосчастный,
где всё хреново,
про грипп ужасный,
что ходит снова.
На круглом столике
теснятся кружки.
Беседа стоя,
идёт в пивнушке.
Маня-буфетчица
пенит по полной.
Душевный вечер,-
давай, по новой!

«Бродвей»

Штиблетный лак,
и брюки дудочкой.
Вельвет - пиджак,
а губы трубочкой.
Причёски ворс
бриллиантина.
Короче, форс,
«чувак» - картинка!
«Бродвей» - бурлеск.
«Чувихи»-киски.
А в баре есть
портвейн и «Плиска».
На лицах томных
почти забвение.
Все здесь знакомы
до одурения.
Кто-то меняет
«фирму» на диски.
«Фарца» толкает,
в сортире, джинсы.
А бригадмил
уже на стрёме.
Кого спалил,
а тех - догонит!
Подходит срок -
«Бродвей» пустеет.
Бегом к метро,
если успеют.

 Научный коммунизм

Знал чуток из Маркса и чуток из Ленина,
решения партсъездов и пленумов ЦК.
Научный коммунизм - науке этой велено,
казалось, быть бессмертной и пережить века.
Вели конспект студентки, не понимая смысла,
и сон  перед зачётом недобрый приходил,
где с бородой являлся к ним «призрак коммунизма»,
и звал на пересдачу, и кулаком грозил!
Везде предмет был первым, дипломом обозначая:
что медики, что физики, что цирковая рать.
«Научный» обязательно на «госах» все сдавали.
Ну, а завалишь если - диплома не видать!
*
Всё нынче по - другому наука излагает -
названья поменяли, и ленинизма нет.
Теперь «политологией» всё это называют.
Но, слава Богу, в «госах» не числится предмет!

Похороны Эпохи

Кто был рядом, кто с боку,
кто вообще не у дел,
Похоронят Эпоху,
каждый так, как сумел.
Кто-то розу положит,
кто былинку всего.
Ну, а кто-то, возможно,
вообще - ничего.
Время метит дождями
замогильную слизь.
Каждый так и прощается,
как его вышла жизнь.
Кто был рядом, кто с боку,
кто вообще не у дел,
Похоронят Эпоху,
каждый так, как сумел.