Непутёвые заметки о жизни Сергея Четверговцева

1

В краю тюремных библиОтек
Есть Саша Блок, а есть спецблок:
Из предоставленных экзотик
Довольствуюсь подсчётом блох.

Определённая свобода -
Устало зырить в потолок:
Зима обуглилась у входа,
Шмыгнула крыса из-под ног.

Не просочится вслед за нею
На волю вольную к тебе,
Летит неделя за неделей,
Я тихо радуюсь судьбе.

2

Природы вещая тюрьма,
Всё время в клеточку позёмка...
- Ты помнишь русские дома?
- Не помню, зёма.

Не помню луг, не помню лес,
Себя не помню,
Петляет тропкой человек
Туда, где омут.

Мне сказки Пушкин говорил
(Сосед в психушке),
Баланду съел, "бычок" скурил
И выпил юшки.

Без настроения смотрю
В просвет решётки,
Руками нервно тереблю
Из хлеба чётки.

Этап. Столыпин. В полутьме
Наручник свёрстан,
В параше неба, суть - в дерьме
Рыдают звёзды.

Рыдает добрая жена
В чужой постели,
Багрово-чёрная луна,
Как прыщ на теле.

3

Жизнь угасает дымом лагерей,
Порой отчаиваюсь, но не прекословлю...
Я Богу обещал любить людей,
К нему и обращайтесь за любовью.

4

Воля, воля... Где ты поле,
Где вы - озеро и лес?
Догнивает на приколе
Шестисотый Мерседес.

Этот грабил, тот лихачил,
Кто-то просто водку пил,
На соседних нарах - мальчик:
Он семью свою убил.

От назойливой наколки
Ноет правая рука,
Прозябаю век недолгий
За другого паренька.

5

Дождь идёт весенний вперемешку с градом,
А мою деревню поливают "Грады".

Чурка в половодье, словно аллигатор.
Над моей деревней кружит "Аллигатор".

Голые деревья тянуться, как стринги,
Пролетает аист белый - это "Стингер".

6

Он приговор пожизненный
Сегодня получил,
В степи на солнце выжженной,
Товарища убил.

Прибил его собаку,
Случайного бомжа,
Слезами чуть покапав
На лезвие ножа.

Гонимый вышней волей
Бродяжил по земле,
Убил крестьянку в поле,
Как муху на стекле.

Не понимая участи
Своей, как истукан,
Однажды в церкви ссучился
И грохнул прихожан.

Но послано спасение
У бездны на краю...
Сгорает от смущения
Душа его в раю.

7

Если можешь – не жди,
тешь безгрешную плоть,
проливные дожди
я хочу наколоть
на руках и спине,
на интимных местах –
позабудь обо мне,
как луга – о цветах;
позабудь, как солдат
о великой войне,
о разрывах гранат, –
позабудь обо мне;
не запомнят огонь,
догорая, дрова –
отшатнётся ладонь
через год, через два,
соскользнув наотрез
на чужие черты,
черной птицей с небес
на поля и сады,
в океанскую гладь,
маслянистый прибой –
ты, родная, поладь
с неизбежной судьбой.

С неизбежной судьбой
ты, родная, поладь –
маслянистый прибой –
в океанскую гладь;
на поля и сады
чёрной птицей с небес,
на чужие черты
соскользнув наотрез,
через год, через два
отшатнётся ладонь
(догорая, дрова
не запомнят огонь);
позабудь обо мне,
о разрывах гранат,
о великой войне
позабудь, как солдат,
как луга – о цветах,
позабудь обо мне –
на интимных местах,
на руках и спине
я хочу наколоть
проливные дожди –
тешь безгрешную плоть,
если можешь – не жди.

9

Я пот с грудей твоих лизал, как пудру куличей пасхальных,
спортивный зал рукоплескал, завидев секс лесоповальный
на матах (в теме был батут, курлыкающие тренажеры) –
звенели те, что часто жмут в штанах и мне, и Пифагору;
чуть глуше – в душе. Ты – в бассейн, я – в сауну (мурашек ворошь) –
хлеб, банка килек, red портвейн –
судьба:
уборщица и сторож.

10

Ночные фабрики заводов,
Стальные реки поездов
Товарных: нефти, корнеплодов,
Цемента, брёвен - тьмы пудов.

Сутяга-стрелочник, смотритель,
Как чёрт с карманным фонарём,
Кладёт вагоны в накопитель
Битком набитые углём.

Стоим с утра. "Москва-Бутырка":
Отчизне - пятилетний план!
Сосед собрался за бутылкой
В вагон, простите, ресторан.

Воняют шторы туалетом,
Селёдкой - правое купе.
"На кон - шестая часть планеты",-
Хрипит по радио крупье.

Конфета "Старт" прилипла к полу,
От лимонадных буратин
Щербатый мальчик, полуголый,
Поверх отеческих штанин

Струей мочи, как из брандспойта,
Обдал игравших в "дурака".
Сосед сказал: «Сушите польта
И вёсла, взявшись за бока».

Щербатый мальчик... Через годы
Он фокус выкинет иной...
Он плюнет в гроб Отца народов
Шовинистической слюной.


12

Сенсация! Закрытый плебисцит.
Дискуссия о том, где Индигирка?
Тебе необычайно подфартит
В бутылку влезть, точнее, сесть в бутырку.

Причастный мент хотел тебя иметь
По высшей мере - ни к селу, ни к цеху...
Придётся вечность целую корпеть,
Хотя поэтам вечность не помеха.

Скрипит дверьми кунсткамеры Аид,
Паромщики не требуют билета...
Поэт закован, но не позабыт!
Но только теми, кто убил поэта!

13

Если с каждого зека собрать по маляве,
Получится целая куча маляв.
Я – из Ленинграда, сосед – из Телави,
По виду – грузин, а зовут Ростислав.
Брюнеткам я предпочитаю блондинок,
Высоких и стройных... ему всё равно,
Я был бизнесменом – в промышленный рынок
Вносил свою лепту, как ногу в говно.
Он рос рэкетиром, шмалял из нагана
В таких кровососов, ну, скажем, как я...
Мы – совесть централа, мы два уркагана,
Как здесь говорит воровская семья.
Играем в нардишки бессонные ночи,
Базарим о воле, глотаем чифир...
Мне нравится Куба, ему – город Сочи,
А жизнь, как фуфайка, протёрта до дыр.
Моя погремуха - Сергей Каторжанин,
Его – Ростик добрый, что верно, как ять.
На шмоне гвардейцы мобильник отжали,
Попробуем завтра обратно загнать.
Мы волю увидим годков через десять,
В Телави поедем, на Плайя Хирон...
Нас было бы проще отчизне повесить
(На первом попавшемся) без похорон.

14
15
16

Мою разграбили часовню,
Сожгли отечество и кров.
Я слыл достойней и духовней
Всё это сделавших козлов.

Я с детства был других не плоше,
Я книги древние читал,
Загнав поэзию, как лошадь,
Пустым оставил пьедестал!

Не то, лежал бы у помойки
С дырой в башке, как твой дружок,
Свихнувшись, хер дрочил на койке,
Лосьон глотал на посошок!

Быть Четверговцевым не просто,
Поэт в России – не поэт.
Скорее жертва Холокоста
С душонкой жалкой на просвет!

17
18

Произрастает одинокость в моём несведущем саду,
Где неба дёготь, ветра копоть суть пребывания в аду.
Мой занимательный Гораций (круги от камня по воде):
Ублюдок – пачкой ассигнаций висит с отрезанным муде.
Насильник. Это мне понятно. В чём проститутка не права:
На теле - гнилостные пятна, кровь обагрила рукава?
Весь мир сосёт попеременно всё и у всех. Мне бабу жаль.
Мой ад, её одновременно скрывают нежную печаль.
Пожалуй, зрелищно, но скучно. Я, в новый круг переходя,
Судьбой поэта злополучной, как неотлучное дитя,
Насытился...
Хочу в беседку, куда нас Данте поместил,
Там и соседи, и соседка...
– Сафо?
– Гораций, насмешил...))
– )))))))

19

Гляжу в абиссинское небо -
В слезах крокодильих оно,
Кишит саранчою Эреба
На небо похожее дно
Реки. Озверев в Уссурийске,
Я - тигром Узала-оглу -
Раскрашу под небом российским
В полоски кромешную мглу.
– Куда ни приеду – темнеет.
Подай керосинку, кадет.
– Поручик... (как снег, пламенеет
Ответ Гумилёва – в ответ).
Люблю кулебяки на ужин...
Кулибина чудо-чугун
Дымится, но едет... Хорунжий!
Гарун ар-Рашид ар-Гарун.
Мрачнее, чем в царстве Аида...
Напрасен избыточный гнев:
Как гунны, проходят акриды
И губят леса и посев.

Лишь


Дозорная гурга. Размыт, но непреклонен аляповатый луг, развесистая спесь
Тумана на реке... Звезда, как птица в кроне, хромает на крыло, лишь окна занавесь.
Оранжевая ныть на заходящем солнце, колодезная сырь бьёт в колокол-ведро.
И глуше гулкий звон, лишь занавесь оконце, лишь сердце распуши, как галочье перо.
Нуга моих забот и тень велеречивы, лишь занавесишь день, как сумрачный киот,
Где лики всех святых лоснятся, досточтимы, где в отсветах лампад чересполосен кот.
Сиреневый остяк путусторонен вскоре, голубоватый ил расщелен опосля,
Исчезнет навсегда, лишь занавесишь горе, в желудках жёлтых рыб прибрежливая тля.
Цыганистый лесок гриваст, коннезаводен, отступен от реки на чёрную сажень.
Я занавешу смерть, что постучалась вроде в закрытое окно косою набекрень.


22

Развиваются веи,
Забиваются сваи,
Изгибаются выи,
Да не здравствуют маи!
Медногубые тубы,
Краснобаи, как бабы,
Наступает на убыль
Листьев клёна ноябрь!
Только лето лениво,
До колен вдохновенно,
Как степенного пива
Постепенная пена.
В шумном сене муаровом
Уморительно морево!
Я поэт, я не пара вам,
Лук вы съели на горево.
Притворяйтесь, творянствуйте!
Я – достоин учебников.
Вы пошто северянствуете,
Велемур ля Нахлебников?

23

Лес уселся реке на закукры –
Жалок осенью лес без листвы:
Как раздетые детские куклы,
Берега без травы-муравы.
Натаскав для камина фашины,
Выметая фальшивую медь,
Я глядел на мученье ольшины,
Больше не на что было глядеть.
Человеческий комплекс природы –
Привыканье к любой наготе,
Восхожденье души Квазимодо
К уязвлённой проказой мечте!

Так случилось, что в ролике порно
Я случайно увидел тебя,
Машинальные зёрна поп-корна
В повлажневших горстях теребя…
После двух или трёх кульминаций,
Что казались (увы!) не стыдны,
Страсть моя не сдержала оваций,
Треугольником вздыбив штаны!
Без упрёков, ревнивых возмездий
Чую боль, как ольшина, дрожа,
В недоступном для похоти месте,
Где моя уцелеет душа!

24

Лёд, на который попкой шлёпнулась Катарина Витт,
Третий день напролёт жалуется, что болит
Сердце...
Несчастный лёд, ты - мой кристальный друг!
Но Катарину Витт мы выпустили из рук!

25

Заусенцы гусениц на ветвях ольхи,
на тарелке – устрицы (за мои грехи?) –
детское шампанское (тьфу, «Вдова Клико») –
настроенье панское типа «рококо»;
в катере товарища (он – миллиардер) –
сборище-версалище и российский герб:
ай да проституточки,
я возьму одну
до любой каюточки (антилопа гну);
отроку – отрадненько: пей да наливай,
в честь большого праздника выписан трамвай
на подводных крылиях,
в небе – вертолёт,
танцовщица в лилиях
прижимает лёд
к телу –
я клубничину съел с её пупка:
ничего, приличненько –
будто на века.

26

Сидя в тюрьме, освоишь эпистолярный жанр,
Вместо гнилой картошки захочешь жареной,
Мерещится снедь на столе дома – лишь протяни руку,
Скука в тюрьме, пока в камере не заведётся сука.
Думаешь: кто – цыганёнок или старикан облезлый
Тянут тебя ко дну, в бездну,
В карцер, в расход? – хорошо что, как орёл парящий
Серую мышь в траве, высмотрит суку смотрящий.
Забываешь глядеть на звёзды, если век свой коротал в «крытке»,
Будь ты мужик тёртый, будь ты блатной, блакитный.
Зарёкся бы от сумы – не мерещилась бы во сне Татьяна,
И секс с ней, как в горле ком, когда рожа не сыта-пьяна.
Так письмо, прочитанное особистом-Полишинелем,
Попахивает перваком, а не седьмой «шанелью».
Просьба: «опухли уши» – шляется по «дорогам»,
Значит, братва без курева, без чифирка, без Бога.
Письма, «касатки» – для?.. объ.боны, малявы...
Кажется, что Золя – большой любитель халявы.
Не тяжелее «Война и мир» томов настроченных за ночь:
Иван Никифорович «слил» то, что ему наговорил Николай Иванович.
Вспомнилось, как ухнул в воду зимой: лёд оказался тонкий…
Холодно... словно ролл, скрючился зека на шконке.

27

На сонных лугах полуголых лагун
Пасётся моллюсков осёдлый табун!
Скалу облегает, пугливо-легка,
Волна (искривленье морского конька).
И, как черепа без привычных папах,
На отмели тлеют дрова черепах.
Вакулу б на молоты энтих акул!
Attention: акула на банке Red Bull!
Медузой у дна, распустив пузыри,
Прижатый к циновке ногами Айри,
Лежу, помыкая отвислой губой
Кокосовый соус какой-никакой.

28

Ночь прошла, улеглась (просвистела). Приосанился лес, прикипел
Рубашонкою к голому телу (я с дровами возился, вспотел)
То ли к озеру, то ли к вершине распашного (для солнца) холма.
Ветер вздул новоявленный иней – постромки пристяжного ярма:
Это дом наш впряжён в межсезонье, вставлен окнами наперечёт,
Где по стёклам, как слёзы бизоньи, упомянутый иней течёт.
Обрывая с доски объявления о продаже участков, домов,
Телефоны доверья, растленья, ветер воет, как чёртов альков.
Раздосадован друг мой в Паттайе, перепутав: «она» и «оно».
О любви: устремление к тайне равносильно паденью на дно.
«Отпусти, – говорю, – раз ошибся... Не хозяйское дело жалеть
Двести долларов...» (гнётся крушина под окном, так, что больно смотреть).
Оглупело грустя о России, жизнь жуя, как зелёный бетель,
К натуральной селянке, осилив тёмный страх, забираюсь в постель.

29


30

Я пришёл на практику
Не в свою галактику.

31

Позвонил мне талибан,
То ли пофиг, то ли в бан.

32

Старьёвщик-лес меняет утварь,
Лохмотья, листьев барахло -
На перламутровое утро
И мозаичное стекло
Льда. Я - неопытный меняла,
Отбросив валенки, тулуп,
Ушанку-шапку - полиняла
Она, как лошадиный круп.
Спеша, сажусь в " Лэнд Крузер-Прадо",
Ору в мобильный телефон:
"Какого ляда лярва надо?" -
И - юзом с места - на обгон.
Забытый дом, осевший на бок.
Понурый ясень у плетня,
Седой отец с корзиной яблок,
Вся неутешная родня.
Подарки: водочка из "дьюти",
Набор кокосовых конфет.
Отметился: "Не обессудьте,
До встречи, родине - привет!"

33

Великосветский раут, дредноут вечных тем…
Куплю себе «Вайраух», на ужин птичку съем.
Быть может, будет рябчик, но лучше чтоб – глухарь,
Я сказочно навязчив, как мускусная тварь.
Я – суть огнеопасен, как скандинавский бог,
Глазами злыми красен, каркасен как челнок.
Морозен зимний вечер, я лью в бокал глинтвейн,
Кручу, смакуя, вертел, как в юности – «Харлей».
Пришли соседи-гномы к вечернему столу -
Наемся до оскомы и «сяду на иглу»
Упавшей на пол ёлки от плясок групповых,
Потом – катанье с горки, где снег идущий рыхл.

34

Когда отпылают зарницы,
и в кольца совьются ужи,
одна осторожная птица
спросонья заплачет в глуши,
(но слушать её не спеши).

Года, как вода… На распутье –
валун поседевший, как волхв…
Осенняя роща в лоскутьях
листвы. Направление волн -
(налево – советует волк).

Я – олух царя неземного,
угодник принцесс-несмеян,
я знаю заветное слово,
курю несусветный кальян
(не верьте, что олух – обман).

Обман, что нас было – до дури
на поле, где плакал кулик.
Неправда – Непрядва, в ауле
потомок Мамая – столик
(по ссылке – с ухмылкою – «клик»).

Очнулась печальная птица,
назад, - разглагольствует волк…
На крепких сидит ягодицах
запасный Димитрия полк
(Ясон покидает Иолк).

35

36

Тестирую тесто и жду пирогов,
В кармане повестка: идти на врагов.
Примерил бушлат: коротки рукава,
Пылает Кронштадт на закате (трава).
Эсминец дал крен, хорошо, что не течь,
Прожилками вен вздулось небо: картечь.
Пролив Дарданеллы, на бляхе - звезда,
И мазь Азазелло скрывает Христа.
Но сердце от пули укроешь едва ль!
Стою в карауле, и море, как сталь.

Война - это ребус, бинокль - от глаз:
Таинственный Лесбос по курсу погас.


39

Пустопорожний город и голуби внахлёст.
Как огород прополот, небесный свод без звёзд.
Слюнявые собаки, мигающий тоннель
Застёгнут, как Акакий, в суконную метель.
Игла Адмиралтейства сквозь тучи: канапе.
Звенит гиперборейство в коленчатой трубе.
Ведь если город вечен, тогда он точно – мёртв,
Он обесчеловечен, он свеклою протёрт:
Чернильней каракатиц, синильнее чернил –
Родитель и каратель, воитель и зоил.
В сыром его колодце я, как ведро, гремлю,
Где Бродского уродцы, каких я не люблю,
В обнимку и вповалку, а кто – особняком –
Поддерживают балку над каменным ларьком.
Выписываю вензель (приподнят воротник),
Боюсь, как бы туземцы не сняли пуховик.

40

43

Я не ставлю над сетями вех,
Под стихами я не ставлю дат,
У меня родной сестры нет,
Но зато родной есть брат.

Я сегодня укачу в рай!
Череда неоднократных виз!
Путь-дорогой перелётных стай,
Стюардесса говорит: please...

Мой подельник - навигатор (гугл),
Понедельник пляжный - скраб-краб,
Средь разбросанных кругом фигур
Хороши фигурки русских баб.

Вроде, Настя Волочкова здесь
Показала миру, who is who,
Вдруг припомнилась родная весь
И сосед, что пробухал доху.

Я отправлю Насте sms:
Член бывает – Малый и Большой...
Есть игра на публику, есть ликбез,
Может, самодеятельный? мой?

44

Окромя комля.
Около околицы.
Усыпальницы сопля.
Зверинец звонницы.

Чучело чуда.
Перепел, пересвет.
Куда, откуда
Бредень, бред?

Морковь махорки.
Плесени плеск.
Корка.
Борхес.
Веси.
Вес.

Азия. Поэзия.
Пуза карапуз.
Хруст груза.
Буксиры бус.

45

Кипарисую по пляжу,
На волне – барашки сала,
Тел прозрачных – эрмитажи,
Загорелых – таджмахалы.

Калибруя камни мола,
Краб кобенится фаянсов,
На рубашку Марко Поло
Чайка выдавила кляксу.

Голопузые медузы,
Черствых бабочек икары,
По предгорьям сухогруза
Пляшут черти-кочегары.

(Что за бляцкая манера,
Мать такую-растакую,
Обронив меня у сквера,
Вера режет на живую).

Наконец! Под солнцем ярким
Спят курганы над равниной...
Хорошо, что снял доярку,
А никак не балерину!

46

Площадной, проспектный,
Уличный такой,
Машет дворник бедный
Медною метлой.
Лягушата-люди
Скачут по воде -
Ваня, старый мудень,
Не трясёт муде.
Танька-лесбиянка
Прячется под зонт,
В подворотне пьянка
Набирает понт.
Мужеложцы стайкой
Юркнули в трамвай,
Ты – дешевой ранкой -
Сердца не замай.
Уходи, паскуда,
Забирай тряпьё,
Над помойной грудой
Тешится бичьё.
Знай, что в этой жизни
Ты - глухая моль,
Клякса на отчизне,
На ожоге соль.

47

Sent a telegram today...
(Nazareth)

И тополь дождями заштопан!
И ясень грозой осеян!
Лежу на подмостках Европы,
а в яйцах шумит океан.
 
И чёрт с ним - лернейские гидры,
медузы-горгоны у ног...
Транссексуалы и пидоры
сосут апельсиновый сок!
 
Ублюдки! Любовь - это запах
лаур, пенелоп, эвридик...
Зачах отвратительный запад,
обрюзг, как заправский мясник.
 
Натырив искусства у греков,
(обрыдло с Мольером родство),
любой андалузский аптекарь
ссылается на пидорство.
 
По банке "Red Bull" барабаню,
краснея эмблемой "бычка":
Кастрируйте их, мусульмане
- пробел - зпт - тчк –


51

Лоб в лоб столкнувшись с трилобитом, ему я выпалил в лицо:
"Что раньше - шито или крыто? Корыто? Курица? Яйцо?
Скажи мне - слово или дело? Корова или молоко?
Душа, физическое тело? Барокко или рококо?"
"Я прожил дольше всех на свете, - ответил умный трилобит.-
Сначала мама или дети? Что динозавр говорит?

52

Мне город N-ск ночами снится
В холодном мраке мировом...
Нильс на фланирующих птицах
Оставил город под крылом.
 
Обеззараженный, фиктивный,
Активный-радио, сырой -
N-ск, словно метод дедуктивный,
Меня преследует порой.
 
Как в бочке дёгтя - ложка мёда,
Солидный, как атомоход -
"Я вышел родом из народа...",
Я вышел... И пришёл на флот.
 
Служил, как водится, в резерве -
От вида палубных корыт,
Стал, как старуха, суеверным
Атеистический пиит.
 
Я помню: около Кильдина
Котельщик пар не удержал,
И глухо звякнули турбины
По брюху выщербленных скал.
 
Газета-молния! Матросы,
Как бурлаки за бечевой,
Эсминец за стальные тросы,
Сопя, буксируют домой.
 
Час ДМБ. Корма в ракушках...
На землю сходит старожил...
У флага - новобранец Пушкин,
Служи, земляк, как я служил.

56

Сергею Охапкину

Глухая пасмурная осень,
Новопреставленный сонет,
Холодный ветер – листокосень,
Как говорил один поэт.
Листоупадень, листошуршень…
Поэта пьяная душа
Скребётся, как навальный ужас,
Тупым концом карандаша.
Сын утопических «отбросий»
Листвы, темнеющей, как йод,
Твой листочервень, листобросень,
Как шапка задом наперёд.
Когда в уездном городишке
Поэт рождается такой,
Я вспоминаю, как мальчишки
Сигают в омут с головой…
Попробуй вынырни… однажды
Юнец ударился о дно…
Блестят глаза от горней жажды,
Как богомерзкое вино.
Могильный холм-листопокладень,
Летят, как листья, журавли…
Твой путь был скуден и отраден,
Листопоклонен до земли.

57

На части расколото небо,
На участи – судьбы людей.
Торчат средь вселенского склепа
Набором заборных гвоздей
Соборные звёзды. Морозец.
Оскомина от трудодней.
Понурый народ-богоносец
Картофель ворует с полей.
Я вырастил тыкву, в прихожей
Её кое-как разместил…
Час прОбил: «Двенадцать, Сережа».
Исправила фея: «Пробил».
В телеге – заправскою парой –
Объедем родные места.
Наш боров, ошпаренный паром,
Считает пролёты моста.
Затравленно глядючи в очи,
Друг другу взаимность храним:
То, страстно воркуя, хохочем,
То набожно раком стоим.
Под утро (кривей коромысла)
Завалимся с дамой в постель…
В чём смысл? Россия прокисла…
Чужие, валите отсель.



59


62

Ни Верхоянск... Ни Оймякон
Моих стихов не прочитают,
Рай иноземцы называют
Пренебрежительно – Ольхон.

По виду – остров... Меж камней –
Глубины узкого Байкала,
Для вдохновенья не хватало
Кровососущих голубей.

Сказали: омут... омуль, вот,
В уме – волною - имя рыбы...
А горы зиждутся, как дыбы,
И рыба заплывает в рот –

Вкусна, чесночно-хороша,
Осточертела за неделю,
Как одуревшая, без цели,
Окрест бродящая душа.

К приезду местных рыбаков
Я стал чинить и чистить сети,
Икая: нет страшней на свете
Сродни Ольхону островов.

О, Боже мой, не может быть:
Мозг раскурочен, пыл остужен!
Я буду пить из общей лужи,
Чтоб с ней куда-нибудь уплыть!

Но рассердился Керулен,
Вздымая доски на помосте,
Я пал, колено-преклонен,
Перед божественною гостьей.

Звезда пурпурная небес,
Обворожительная Эос,
Вам подошёл бы остров Клеос
И – нараспашку – «Мерседес»!

Я попытался предложить
Красавице букетик чуши...
Не стала Эос долго слушать,
Пообещав не позабыть.

Я представляю, сколько нас,
Пытливых органом врождённым,
Её хотели нощно, дённо
Забрать с собою в Гондурас.

Но, видимо, байкальский бес
В меня вселился не на шутку.
Любовь. Иное время суток.
Встречаю долгожданный рейс.

63

Белеет Вар не одинокий
Костями в поле голубом,
В краю Арминия далёком,
Навечно проклятый в родном.

Играют воды, вечер свищет,
Сосна не гнётся, но скрипит...
Теперь он счастья не отыщет
И от несчастья не сбежит.

Над ним земля темней глазури,
Луч нимба, но не золотой...
А Вар, мятежный, ищет бури,
Прогнившей сдури головой!

Вар, возврати нам легионы,
Что в Тевтобургском спят лесу,
Тебе, стараньями Юноны,
Жестокий уготован суд.

64


65

И свет над родиной угас,
И пересохли воды Леты...
Я Богом вымолен... для Вас,
Отребье дивное, поэты.
…………………………………………………….
Касаясь рук моих и плеч,
Порхают паутины сада…
Косто-модельная… до встреч
Со мной на подиумах ада.

66

Сегодня ветер был манящ,
И как-то ехало-болело
Руке, которая, как плющ,
Чужое сдавливала тело.
…………………………………………………….
Я утром вытер грязный плащ,
Швырнул на полку чаевые…
И долго слышал детский плач,
И чувствовал петлю на вые.

67

Когда во мне проснулся гений,
Он сладострастно закурил
И торбу ваших самомнений
Туманом вечности набил.
…………………………………………………….
Планеты, звёзды вкруг да околь
Летят, как детские шары…
А я смотрю погасшим оком
На них из чёрныя дыры.

68

Любовь – апрельский поздний снег,
Нагрянет вдруг – не вдруг растает.
Иное дело – человек,
Он подыхает.
…………………………………………………….
День сух и пуст, как винный ящик,
Упав, не шелохнётся тень,
Поэт, молись о Предстоящем!
Лень.

69

Ты не прочёл моей строки?
Ты – трансклюкирован, повешен,
Расстрелян, четвертован… «Трешер»
Тебя зовёт в истопники.
…………………………………………………….
Шучу… ты – сильно не распят,
Не сослан к мысу Провиденья,
Ты не причастен, как Пилат,
Ни к одному стихотворенью.

70

Я – последний русский поэт…
Как вор с лицом народовольца,
Украл у вечности рассвет,
Тумана призрачные кольца.
…………………………………………………….
Упираясь в рассаду стропил,
Звёзды прячутся и не горят…
Я великую книгу закрыл,
Что писалась три века подряд…

71

Успенье Богородицы и, грешного, меня…
«Зачем такие рОдятся?» – бесчинствует родня.
Аляповатым дождичком наплаканы кусты,
Кругом могилы – кочками, вихрастые кресты.
А так хотелось клюковки (а не гвоздик) с утра!
На памятнике буковки считает мошкара.
Лежит печать сомнения поверх холодных уст:
Дождусь ли воскресения, как дядя Иисус?

72

Забаррикадирован снегом белый свет, прикомандированный к февралю рассвет,
Не дезавуировать склочного посла, незачем колировать черенок весла.
Нет определённости на вчерашний день – эхом разветвлённости день уходит в тень.
Сумчаты подьячие сосны за окном, рдят крупою ячневой звёзды перед сном.
Снег отретуширован склоками ворон, прячется за ширмою ветра небосклон.
Надо покорячиться, чтоб достать воды, поселковой клячею ковыляет дым.
Солнце половинчато, взвинчена пурга – всё это за вычетом кринки молока.
В общем, не до пира нам, масленица слёз – отксерокопирован на стекле мороз.

73

Ежи топорщатся отавой
При виде хищника... Скажи,
Столетье, пьяное потравой,
Когда утопится во лжи?
 
Когда, набившая оскому,
Пурга дорогу разметёт,
Соседа выгонят из дома
За то, что горькую не пьёт?
 
Кому-то врать, как в зенки писать,
Слюнявя синь карандаша...
Кривая вывезет, как пить дать,
Ведь искривляется душа,
 
Как время, скажем, как пространство?
Как робкий взгляд за облака?
Эйнштейн, твоё вольтерианство -
Собаке пятая нога.

74

"Lake" на закате - "like", "snake" не наносит "strike" (вырос отряд птенцов).
Чёрств, но изюмен - "cake"; падают (нижний брейк), вертятся, словно байк - листья (роза ветров).
Салом заляпан Цвейг - дай мне Толстого, дайк! Сделаю винегрет.
Осени яркий "make", запах полыни клейк - что говорить - Клондайк или золотосвет.
Ветер подует - "spike" волн, лихорадит "lake", куртку на плечи - "Nike" - пальцы на рычаге!
Катер - проливом - Дрейк, "Дым над водой" (ремейк) - к бабе своей (яге).

75

Облетают с небес херувимы,
Словно в райском листвою саду.
Я по русскому пО полю мимо
Деревянной деревни иду.
 
Отстрогал, отпилил по живому -
Присудьбило в усадьбе стареть,
По расписанному, расписному
Лесу клацает осени плеть.
 
Вся душа, как поля удобреньем,
Алкоголем пролита сполна...
Пробираюсь в буфет... Настроенье -
Четверговцеву выпить вина.
 
Журавли собираются к югу,
На плече у подружки - тату...
До утра пропахавшему плугу
Захотелось опять борозду.
 
Спелой ржи золотистые пряди,
Ходуном - под коленом - постель...
Бабе нА спину, зА спину глядя,
Волком чую судьбу-невесель.
 
Погорела усадьба... Подруги
Разбрелись... Раззудилось плечо.
Вспоминай про рабочие руки,
Куй железо, пока горячо.

76


77

Яростится зима, уполохался день,
Распушил закрома перелётный плетень,
Облапошенный снег, свят-вериги снопов –
Из-под вежливых век филигранных богов.
На фаянсовом дне – раструб-прорубь пруда,
Обольстившись, во мгле запотела звезда,
Корнеока, глядит в непомерную мглу…
Корнишон-крокодил спохватился к стеклу,
Заюзил на ноже, напросился на «хрум» –
Потянувшись взашей, я налил себе рюм-
ку – ох, затяжной, желтопёрой бурчи...
Если блеешь за мной – раскумекай ключи.

78

My village is настырный rain...
Сосед - в пироге самодельной -
Облаял суку в конуре
Досадно, нечленораздельно.
От неподдельного стыда
Запузырились вековые
Лужи... Тучные стада
К ним мокрые склоняли выи.
Расставил с умыслом сосед
Под рыбу праведные сети,
Где были лавка, сельсовет
И красный флаг - на сельсовете,
Где золотые караси
Голодным щукам блудным оком
Читают «Господи спаси…»,
Чтоб не сожрали ненароком...
Зубастым – не до карасей,
Они разыскивают в чащах
Грибы и шишки всех мастей,
Как сущее - в происходящем!
Я зачерпнул ведром одну,
Приняв на грудь стаканчик эля.
Во всю длину и ширину
Наждачной пасти: «Пустомеля,
Exchange, – промолвила. – табак
На то, что в доме само варит...»
(Емеля – не Иван-дурак,
Лицом по грязи не ударит!)
Жене плакучей прикажу
Достать израильского чая,
Купить монгольский абажур
И с бодуна не осерчаю,
Что нет на закусь огурца,
То бишь, полена нет, ухвата...
Жаль, не отправить письмеца,
Чтоб пригласить вас в наши хаты.
Голь не на выдумки хитра:
Бутыль пустую из-под wisky
Швыряем в воду со двора,
Где по-французски, по-английски
Начертано «To be or not
To be», что в русском переводе
Звучит, как мать твою, как дочь,
Как то, чем делали нас, вроде...
Плывите чохом и гуртом
По Волге, Волхову, Печоре...
Сто миль болотом. Здравствуй, дом!
Hello, my house... Еnd of story.

79

Я презираю адский труд,
Особенно, когда устало,
По кругу первому идут
В забои мира от портала
Отцы-проходчики, когда
Этажной бранью в три аршина
Трещит замёрзшая вода,
И рвутся шлангов пуповины...
Визжат и стонут – пятый круг! –
Вгрызаясь в скальные заломы,
Как продолженья цепких рук,
И перфораторы, и ломы!
В девятом – словно электрод
Обуглен, кинут на брезенты,
Лежит кромешный идиот,
Не получивший дивиденды.

Я сам спустился в ад... Тогда
Я думал всуе: «Это гордость -
Крошить из камня города,
Распознавать кулак на твёрдость -
О мебель, челюсти, бутыль
(Дурная пьяная сноровка –
Бить кулаком ей по затыль,
Чтоб выкорчёвывалась пробка)!»
«Крестьянский сын купил пимы,
Год на поверхности елозя...
Он сопли вымазал в навозе,
Пока дополз до Колымы».

Как воет вьюга за спиной,
Как плачут «новые» в получку,
Как я оправдывал забой
В похмельной, взмыленной трясучке,
Я не забыл! И ненавижу,
Когда погрузчики, как грыжу,
Ресивер тащат на убой!
И эхо, рыская в пыли,
Не гаснет в трещинах земли.

80

Душа продавлена вовнутрь
Порожнего стекла,
Где нет возможности вздохнуть,
Где участь зла козла.
Навозен мух зелёный рой,
Кошачий труп облезл,
Душа и пробка меж собой
Беседуют во мгле,
Предполагая: есть ли Бог?
А, если есть - какой?
Облизан волнами песок,
Медузы держат строй.
Холоднокровная луна
Оттачивает взгляд,
На фоне неба и окна
Деревья шелестят.
Душа и пробка ждут момент
Когда, задрав костыль,
Бог или (аккомпанемент!)
Бомж подберёт бутыль!

Он вырвет пробку, как чеку
"Лимонки"... И душа,
Глотнув свободы на скаку,
Подпрыгнет (антраша).
Втыкая шило, что в мешке
Давно не утаить,
Мечту бомжа о поплавке
Бог сможет утолить.

Пустынна отмель... Над бугром
Гнездо звезда совьёт;
И грянет сом - как в стенку лбом -
И леску оборвёт!
Сом канет в бездне голубой
И там умрёт на дне!
Наедине сама с собой,
На самой глубине,
Душа не станет вспоминать,
Как грязный бомж святой
Ей смог свободу передать
Божественной петлей!

Нелепа избранность свобод!
Душа - в речной глуши!
Кувшинки водят хоровод,
Рыдают камыши.
Когда рачьё дожрёт сома,
Размазав по камням,
Душа последует сама
К неведомым морям.

81

Оплакав осени причуды,
Прошёл наследный дождь -
Мужик, подбрось в деревню Слуды,
Раз денег не берёшь.

Лес обезглавленный – в исподнем,
Дорога на бобах,
Нравоучение Господне
Навязло на зубах.

Не богохульствую... В конверте –
Затёрто до крови –
Гниёт свидетельство о смерти
От божеской любви.

Мужик, постой, отбрось поводья,
Пригубим в свой черёд
Вина – как брёвна половодьем,
Нас хмелем разнесёт!

Мне ослепляющая сила,
Телесный гнёт судьбы
Сдавили душу – как в могилах
Земля теснит гробы!

А доберёмся – (до аила?
Аида? - медвежуть) -
Я должен трезвыми Людмиле
Глаза в глаза взглянуть!

Моей приспешнице, блуднице,
А дальше - бла-бла-бла...
Я клялся матерью не спиться –
Сопьюсь, как тля, дотла.

И равнодушно будут люди
Рыдать в день похорон,
Тугого уха не пробудит
Церковный перезвон.

Людмилой бледной будет вышит
Последний мой рушник...
А доведётся жить... и выжить! –
Поберегись, мужик!

82

БальмОнт залежности... Бомонд -
Мостов и скверов, идол звука...
Ты куришь - "Бонд" и, как Джеймс Бонд,
Увертлив и податлив, сука.

Какая скука - дочитать
Твои стихи до окончанья!
Ты, словно лиговская б..дь,
Во рту мусолишь окончанья.

Ты - лишь заезженный глагол
Без вдохновения и пола!
Отчизной - наг, душою - гол
И - нагл, как "питерская школа".

83

Грызешь чужую ауру,
Не короед - кору,
Глядишь без тени мавра
В замочную дыру.
 
Поганки, мухоморы,
Асбестовые пни -
Словесному запору
Способствуют они.
 
Ехидство росомахи,
Таят твои глаза -
Хоть ссы в них на замахе,
Хоть плюй, как в образа.
 
Покладистый, утробный,
Как сдоба на столе...
Зоил междоусобный,
Ты - гнида на земле!

84

Ветер. Вечер. Вектор. Век...
Бог проснулся, Бог изрек:
Профессионалов мало,
Управленцев ни души,
Гастарбайтеров навалом...
Сядь, Гаврилка, напиши:
Двор мести - четыре сотни,
Сорок - дважды - кожемяк,
Тридцать пять - стирать исподне,
Двадцать семь - полоть сорняк.
Чистить улицы от хлама,
Мылить площадь и перрон,
Истопник в аду - Обама,
На бараке - тоже он.

85


86

Я раздаю свои стихи
По пьяной лавочке обычно.
Крестьяне взглядом от сохи
Не улыбаются привычно...

Я раздаю свои стихи
Невыгодно, кому угодно –
Они, как птицы со стрехи,
Взлетают в небо благородно.

Я раздаю свои стихи,
Как зерна правды без половы,
Как не прощённые грехи
В кануны рождества Христова.

87


88

Пронырливые звёзды,
Настырные вполне...
Осточертело, ёрзать
На липкой простыне.

«Божественно», – вопил бы,
Орал бы: «Повезло...» –
Когда не полюбил бы
Тебя – другой назло.

89

Не умереть бы киоскёром,
Книгопродавцем незаметным,
Тщедушным старикашкой хворым,
Передавальщиком газетным.

Не умереть бы землепашцем,
Мужланом с бычьими глазами,
Там, где пласты земли вчерашней
Клубятся тихо под ногами.

Не умереть бы разночинцем,
Властителем, простолюдином –
Под заржавевшею овчиной,
Гуманитарным балдахином.

Поэтом вымолен у Бога
Сиюминутный выбор смерти,
Все остальное – жизнь... дорога...
Стихи... в безадресном конверте.

90

Говорю отцу родному:
Слышишь, батя, хватит жить.
Ты лежишь, парализован,
Рвёшь и режешь по живому,
Бедной матери из дому
Невозможно выходить.
Мама медленно кивает
Поседевшей головой,
Подстилает, подпирает,
Неподкупный ангел мой.
Пробегут стальные слёзы
По изрезанным щекам,
Словно в сильные морозы,
На оконце злые розы
Расцветают по утрам.
Сделай выдох добровольный,
Там, за гранью бытия,
Обещаю, что небольно
Жизнь продолжится твоя.

91


92

Я – гений царства зерновых,
Я – злак, оставшийся над полем
После уборочной в живых,
Стою один, самодоволен.

Я видел высадку миров,
Инопланетные «тарелки» –
В тисках загадочных кругов
Вращающей берёзу белки.

Я знал засилье саранчи,
Ночное пиршество хомячье,
Как оголтелые грачи
Плелись за трактором незряче.

Что проку? Как ни искушай
Своей судьбы, как ни лавируй –
Зимы замёрзшая душа
С утра свирепствует над миром.

92

У меня лишь снега под ногами...
С обескровленным цветом лица
Я живу, ожидая цунами
Буйных трав на пороге крыльца.

Непонятное сердце паяца,
Не простая, не в пятках, душа!
Я, как ветер, пытаюсь подняться
До небес на закрылках стрижа.

Я поэт, я - помазанник Божий,
Я не прячу глаза визави...
Я любил Вас, что было похоже
На отсутствие в сердце любви!

93

Ты мог и не перевозить
Стада коров, отары коз,
Зерно, автомашину «ЗИЛ»...
Меня зачем ты перевёз?

Ты приспособил свой паром
Под благосклонную нужду,
И в ней купаешься, Харон,
С умерших собирая мзду.

Мы, разношёрстною толпой,
Зажав до боли медяки,
Скотиною – на водопой,
Стоим у берега реки.

94

96

Я наступил на клюквину ногою.
Осенние простые пустяки...
И взорвалась, и брызнула, и вознеслась: "Я - Гойя!" -
Звезда, огнём ошпарив сапоги.

97

Опять ушла, бездарно трачу
Кромешный день, слепую ночь:
Пью напролёт... напившись, плачу.
Что, с глаз долой – из сердца прочь?

Я жду... а ты всё не вернёшься
И не напишешь – почему?
В уставшем сердце отдаётся
Боль, непостижная уму.

Царит над чёртовой любовью
Месть и заклятое число!
Сама потворствуешь злословью:
Не появляешься назло.

Расколот мир мой, изувечен.
Я помню мутной головой
Твои стремительные плечи
Над расступившейся травой.

Я бью посуду на удачу,
Как жизнь, прожитую вчерне...
Змеюка, чувствуешь – я плачу,
Что ж не торопишься ко мне?!

102

Страдает поле от бессонниц,
От дребезжания осин...
Со мной работали эстонец
И обрусевший армянин.

Мы заготавливали сено,
Чтоб заработать на билет,
Нас повариха Магдалена
Кормила щами на обед.

Нам оставалось два-три луга
Сложить в заброшенный овин,
Не обошлись бы друг без друга –
Эстонец, русский, армянин.

Прощаясь, пили без азарта,
Звучали тосты невпопад:
«Послушай, э, зачем нам Тарту,
Мы в Ереван поедем, брат,

Где замечательные вина,
А дэвушки какие, джан...»
И, соглашаясь с армянином,
Я взял билет на Ереван.

С тех пор как нет: ни ереванов,
Ни кишинёвов, ни одесс...
Я белорусочку Оксану
Люблю – из прочих стюардесс.


105

Приподнялась земля на цыпочки,
Оглядывая мир людей:
В избе - остатки прежней выпечки,
Изба без окон, без дверей.
Мяукнув, кот написал в тапочки,
Озвучив воплями чулан,
На свет качающейся лампочки
Стремится, как аэроплан,
Шмель. Запахом акации
До тошноты наполнен дом,
Перебирая ассигнации,
Иду к бутлегеру... Кругом
Настырно щёлкают цикады,
Соловушка звенит, кастрат...
Столь идилличные рулады
Обычный предваряют ад.

- А я ждала... Вы не поможете
Мой завести автомобиль?..
- Да упаси вас, Маша, божите,
Пускать в глаза соседу пыль.
Плесните лучше керосинчика
В бак заболевшего авто -
Как раскраснелось ваше личико,
Как дерзко скинулось пальто!..
Томясь в объятьях женской жалости,
Глотая капельки росы,
Я - без «спасибо», без «пожалуйста» -
Сошёл с опасной полосы.


107

Черствеет небо на глазах,
Чернеют скошенные нивы,
За кругом круг, за взмахом взмах,
Заносчивы, нетерпеливы -
Посланцы севера - на юг
Летят... Раздолье опустело,
И дело делать недосуг,
И на сердце осиротело.

Податься в город?.. Жаль, сосед
Мотор для лодки не наладит.
Пешком?.. Желанья нет, как нет -
И доберёшься - на ночь глядя.
В голодном городе – тоска...
Сосед на днях посовестился,
Как на пороге кабака
О том и сём договорился.

Мне было тягостно узнать,
Как, бросив дома поколенье,
Влачит гуляющая мать
Свою судьбу в недоуменье.
Душа черствеет на глазах,
Обременительны, угрюмы –
За кругом круг, за взмахом взмах –
Чернеют образы и думы.

108

        Взгляни на небо, Тимофей,
        Накликал Ивик журавлей!
                Шиллер


– Какой нынче месяц, братец?
– Месяц года одна тысяча девятьсот семнадцатого...
– Схорони, спаси меня, Господи!

Млечным соком ветвей бузины –
(Помнишь неимоверную ночь?)
Жизнь поэта, как травы весны,
Вдоль дорог полегла, на обочь,
Где шуршат отродясь камыши,
Согревая зыбучий затон...
Нет! Не выплакать выпью души,
Ибо проклята Русь испокон!
Я тебя беззащитно любил!
Навалились, как стая, гуртом,
Пристегнув к перекрестьям стропил
Сыромятным (от пота) ремнём.
До сих пор не понять мне за что -
Сапогами пинали под дых -
Я блевал в темноте на кожанки-пальто
Кровью красной... и молча затих.
А когда зашвырнули в канавную сточь,
Взвыли глухо голодные псы
На луну, что бледнела в кошмарную ночь
И глядела на муку Руси.

– Какой нынче месяц, сестричка?
– Месяц года одна тысяча девятьсот тридцать седьмого...
– Упокой мою душу, Господи!

Млечным ядом заросших полей,
Чёрствой поступью чёрной земли...
На просторах зализанных ветром костей...
Ивик, где же твои журавли?!

109

ЗИМА

Дымился лязгающий танк,
Бил  миномёт из-под прикрытья,
Очередная из атак –
Апофеоз кровопролитья!

Убиты: гвардии майор,
Сержант... убит я или ранен?
Душа зашлась за окоём,
Мозг тёплой кровью одурманен.

Срывая белые бинты
С пробитой крыши медсанбата,
Зима скользнула с высоты
И молча выбрала солдата.

Спасла и вывезла домой,
Укрыв горячею метелью...
Я просыпаюсь... Слышен бой
Часов над скомканной постелью.

110

Зимою здесь не сдюжить вообще...
Но есть лицеприятные моменты:
Наваристые запахи борщей,
Синюшные грибы-интеллигенты...
Урочен час, когда из кладовых
Спешат на свет соленья, маринады...
Слагает расплескавшийся под них
Напиток Дионисию рулады.
Хрестоматийный, с хреном, холодец -
Он изнемог... он полон лени, неги.
Парад свечей, биение сердец...
Я чувствую, как дрогнули колени
Дородной барышни, что дует вгорячах
На грудь свою, как скифские курганы,
С какой мороки помню о свечах:
Свеча свечой, мерцает непрестанно.
Помилуй, Господи, гуляем Рождество!
Съесть эту снедь – как сделать подвиг ратный!
Один за всех... и все на одного –
На холодец, густой и ароматный!

111

Снежным своеволием Русь моя степна!
Я хочу (не более) умереть сполна!

Предчувствую запах прогорклой избы
В начале седьмой пятилетки,
И сердце, как лошадь, встаёт на дыбы,
И рвётся, как птица из клетки.

Уездная церковь поникла крестом,
Как дуло «Пантеры» на Курской,
Призывно мычит за осевшим двором
Телёнок, несыгранный Юрским.

Причислены к лику полночных убийц,
Крадутся за дровнями волки,
Я помню, как вился заснеженный Бийск
Вокруг твоей талии тонкой.

Сжималось пространство, как паковый лёд,
Давило уставший «Челюскин»,
И траурной лентой змеился народ
Ошибочно названный русским

За гробом апостола: план ГОЭЛРО,
Я выдохнул дым сигареты,
На что попеняли мне Павел с Петром:
(Крестьяне, идущие следом).

112

Парит весенняя земля,
Как простыня во время глажки…
Сползают, сердце веселя,
По мать-и-мачехе букашки.

Сугроб под крышею осед,
Сопит, бурлит – вода водою,
Шкворчит на солнце, как омлет,
И – брызжет ласковой слюною,

Как – мне знакомый – полутруп,
В чаду сыреющей махорки…
Крапива пробует на зуб
Чуть запотевшие пригорки.

Сосед, что русский богатырь,
Пьёт тридцать лет – напропалую…
И, как расхристанный псалтырь,
Верстает песню ездовую…

Ямщик, погоняй – от кнута,
Нам – незачем больше… и – нечем…
Слезясь, ковыляет звезда
Дорогой духовных увечий.

113


114

Едва любви обетованной
Ко мне вернутся голоса –
Я поделюсь небесной манной,
Я Божьи высмотрю глаза!

Лишь спину выпрямит дорога,
Я птиц побалую с горсти,
Печаль души, как травы стога,
Судьба не сможет растрясти.

Превозмогая реки, горы,
Не приближаясь к городам,
Стране – без света и призора,
Я сердце медное отдам!

В опустошённой деревушке,
Когда разъяснится окрест,
Душе, как матери-старушке,
Благословясь, поправлю крест.

Скользя по зыблемому краю,
Как чернобыльная земля,
Душа сгорает, умирает...
Душа моя...

115

Так угрюм опустившийся вечер,
Холодна за обрывом река,
Что, жалея о веке прошедшем,
Может, осень пришлёт ямщика.

Я б окликнул его при дороге
На плече передернув суму,
За беседой о тутошнем Боге
Исповедал всю душу ему.

Он бы грянул унылую песню
Про купца и крестьянскую дочь –
Задрожали бы звёзды и веси,
Распрямилась тяжёлая ночь.

Но, с размахом, России присущим,
Люди льнут к постоялой земле...
Сожалея о веке грядущем,
Светлый месяц мерцает во мгле.

116

Зачинщик осени – журавль
Покличет зиму на постой…
Никем не скошенные травы
Преобразились в сухостой.

На ломкий лёд не наступая,
Лисица берегом реки
Гоняла уток поздних стаю
И угораздила в силки.

Соседка-стерва на пальтуху
Приладит лисий воротник,
И сбережёт глухое ухо
Её послушливый старик.

Глядеть наскучило, поверьте,
На скоморошьи чудеса,
Где жизни нет – не будет смерти.
Стареет неба полоса…

2

Зачинщик осени – журавль
Над опустением дорог,
За лето скошенные травы
Подверглись уложенью в стог.

Под вечер в августе так часто
На землю падает звезда,
Душа свободна и прекрасна,
И ощутима неспроста.

Благоволи, она приидет
В рай, защищённый от людей,
Шепча обугленное имя
Покойной матери моей.

117

На «саечку»… Вторую – за испуг.
Припоминая детское коварство,
Осенний сад, как старый Петербург,
Вдруг призовёт истерзанность на царство.
…Изломы линий, отсветы ветвей,
Крушенье листьев зыбких вечерами,
Зиянье – золотыми куполами –
Мечети, колоколен и церквей…
Багетный двор, забудь, что стало с нами.
Как я забыл. Чем горше, тем больней
Тоска о прожитом. Нет смысла возвращаться
К больничной скуке старых площадей,
Трамвайных парков, парковых аллей...
Земля опять пытается вращаться,
Как память, притороченная к ней.
Замри, земля! На вдох! На поцелуй!
На тайное, как сон, рукопожатье!
На юный стон! На бедное проклятье
Исповедальной нежности твоей!
Замри, как в небе стая голубей.
Изломы линий, отблеск фонарей,
Хитросплетенье судорог наощупь…
Сегодняшней отъявленною ночью
Замри, земля. И белый снег пролей.

118

Осень листвой моросила:
Кончилась наша война!
Я полюбил тебя, Милла,
И преклонил письмена...

В сердце ударивший взгляд
Ласковым был, бронебойным...
Спрятаться в землю – до пят –
Значит, считаться покойным.

Твой боевой генерал
Снял, усмехнувшись, осаду –
Глядя, как я укреплял
Стены, бойницы, ограды...

Ангел надежды сиял
Благочестивою вестью:
Город я свой отстоял...
Как догорают предместья!..

119
120

Как и жил, не знаю сам –
От начала сотворенья
Пламя вечного горенья
Недоступно небесам.

Покупая георгин
На ближайшей остановке,
Оказался в обстановке –
Ты одна и я один.

Ни следов былых друзей,
Ни родимой капли крови,
Перекликнулась на мове
Пара белых лебедей.

121

Выпившие люди,
Протоптав сугробы,
Постучались к Люде,
С намерЕньем оба.

...Подскажи нам, Люда,
Кто тебя достойней –
Хорошо ли, худо
Жить в Первопрестольной?

При крутом прикиде,
Словно при параде –
Так прикинул Витя,
На Людмилу глядя.

Прошептал Андрюха:
В нашей деревушке –
Зверобой под брюхо,
Звезды на опушке.

Я тебя, голубка,
Зацелую в травах,
Из куницы шубка
И детей – орава.

Тут вошёл Сёрежа,
Отгримасил мину,
Был он помоложе,
Эдак, в половину.

Глянув на Серёгу,
Люда посветлела
И... пошла к порогу,
Во, какое дело.

122

1

Скользнула, словно мотылёк,
Над радугой мечты –
Обожествлённый огонёк,
Исчадье темноты...
На неизбежном рубеже,
В необратимых снах –
В благоговеющей душе
Не породила страх.

2

Скачет стук –
журавельный поклон.
Журавлиный испуг.
Вьётся звон.
Шебуршится листва
придорожной ветлы.
На медовый отвар –
сон келейной пчелы.
Сон озимых полей –
на беременных жён.
Сну любимой моей –
журавлиный поклон.

3

Шорох листьев – это порох, кум?
Зачерпнул ногою ворох – шум.
Лейся песенка лесная: «ш-ш-шом».
Снова слово пригодилось: «нагишом»…
«Нагишом» – ногою шаркать по меже,
А не с Танею, на пару, в шалаше...

4

Арифметический расчёт: в поленнице - четыре вяза.
Я - математик, звездочёт, не ошибившийся ни разу.
На небе - только две звезды: моя и женщины любимой...
А дальше - загибай персты - немыслимо, неисчислимо.
Тогда зачем траву считать, монеты, листопады, звёзды.
Позволь мне губы целовать, глаза твои... Всё очень просто.

5

Афинская палестра, куда не вхож Гермес...
Зачем поехал в лес ты, где путаеся бес?
На дровнях за дровами? На квадроцикле за...
За белыми грибами на озеро Язя?
Еще того смешнее - есть озеро Пахом...
Там караси краснее, чем гватемальский ром.
Там дикая малина, как угольки костра,
И лебедь-балерина, чья талия остра.
Там над обложкой лилий порхает стекоза,
И у Елен Васильевн (а дальше - за глаза,
А дальше: шито-крыто, сам черт не разберет!
Закопано, сокрыто... а не наоборот!)

123

Белеет ад на вологодской,
На недосжатой полосе -
В глазах топорщится уродство:
К речной немыслимой косе
Прижат волною снег кружальный,
Мертва душа как стон оков.
Нечеловеческий, кинжальный,
Опустошённый вой волков.
В сусеках – жалость к несусветной
Душе, загубленной тобой...
Деревья падают от ветра.
Встаёт листва перед травой.
Я ощущаю запах боли,
Кромешной боли - не стыда.
И леденеет сердце в горле,
Как в зимнем омуте вода.
Я торжествую, что сегодня
Могу отречься от любви.
Что хуже.., лучше Преисподней?
Надейся. Мучайся. Живи...

124

Вернулась осень в воскресенье,
Напоминая о тщете -
Ты отнеслась с предубежденьем
К моей несбыточной мечте.

Последней ласточкой в тумане
Металось сердце наобум,
Ты апеллировала к маме,
Я требовал гидраргирум.

Пренебрежительно, укромно
Мы расставались... мир молчал.
Из недосказанного помню,
Как волны бились о причал.

125

Все разъехались куда-то,
Стало холодно вокруг,
Виновата, виновата –
Попрощался милый друг.

Василёк – синий цвет,
Голубой окоём,
Сколько зим, сколько лет
Не напомнишь о нём.

Как слеза к рукаву,
Как на небе звезда –
Василёк не сорву
Ни за что, никогда...

Синий лоск в лепестках,
Синь небес пересиль –
На его сапогах
Слёз просохшая пыль.

Докучала ему,
Почему, невдомёк –
Отошлю в Кострому
Василёк, василёк.

126

Вы были опасно красивы,
Пожалуй, резки вгорячах.
Уснула осенняя ива
На ваших поникших плечах.

Стада ухажёров потешных,
Увидев, что гаснет звезда,
Укрылись в чащобах кромешных,
Что, в общем, бывает всегда.

Снег падает и не сгорает
В ладонях остывших полей,
Дорога, петляя, смыкает
Бестрепетный круг журавлей.

Нелепая, горькая участь:
Играючи миром владеть...
Вконец измотавшись, намучась –
В холодное небо глядеть.

А память? Дырявая барка,
Где ветер неистов и лют...
Подкидыш, которого жалко
В ближайший отправить приют.

Признаюсь, любил я вас тоже...
Наверное, прочих сильней.
Холодное сердце тревожит
Бестрепетный круг журавлей.

127

Сегодня спятил рак
И свистнул на горе,
И заяц - не русак,
И осень во дворе.

Где крах чужих миров,
Окраина небес,
Встаёт незримый кров –
Необозримый лес.

Прости... И я вовек
Не пожелаю зла,
Жалея алый снег,
Сгорающий дотла,

Сжимая крест и кровь
В кромешном кулаке,
Держа – к тебе – любовь,
Как пса на поводке.

128

Слобода, слобода...
Разношёрстный народ...
Ты ответила «да» -
И обуглился рот.

У цыганки горяч
Поцелуй – потерпи! -
Я очнулся, незряч,
В необъятной степи.

И слепая любовь -
Мой навек поводырь,
Жжёт цыганская кровь
Сердца чахлый пустырь.

И не видя пути,
Я шатаюсь окрест,
Теребя на груди
Изнурительный крест.



132

Как долго зима яростится!
Попробую высунуть нос -
Замёрзли прилётные птицы,
Но это, скорее, вопрос.

Застыли никчёмные души
За облаком в образе звёзд,
Взирая на мир безделушно -
И это, скорее, вопрос.

Надеюсь, весна приключится,
И нас убаюкает свет,
Оттают и души, и птицы -
А это, пожалуй, ответ.

133

Бережёному – Бог – Бережок
(Деревенька моя у реки),
Как напёрсток, намокший стожок,
Неуёмного ливня стежки...
Пижма, помню, рябина.
Пряжа, вроде, река...
Как-то смысла помимо,
Появилась строка:

Цыплят по осени считают...
Долги краснеют платежом...
Душа сгорает... умирает...
Как осень... О душе... потом.

133

Казался сумрачным в деталях
Осенний лес, где с каждым днём
Не обесцвечивался палех,
И неба тёмный окоём
Последним уходящим птицам
Содействовал увидеть юг.
Чертил подвыпивший возница
Навозом окаянный круг...
Я прожил в замкнутом пространстве
Мгновенья, коим нет числа –
В гуманитарном постоянстве
Душа, как озимь, замерла.
Я ошибался... В одиночку –
Яснее мира глубина,
И чувства, взятые в рассрочку,
Отныне отданы сполна.
Я свято верил, что однажды
Вернёт опомнившийся Бог
Деревьям, высохшим от жажды,
Воды живительный глоток,
Мотыгу – пахарю, мортиру –
Завоевателю племён,
Поэту – выпавшую лиру
И память вечную времён.

134

Обжито небо до горьких слёз,
Земля – темна, холодна...
Губит замытый плёс
Глухая седая волна.
Ягодник сытный,
Шорох грибной
Давно ушли на покой,
Лес, облетев листвой,
Глядит, как гудит прибой.
Сколько мгновенных дней и ночей
Долгих – не видеть дом,
Сколько ещё не смыкать очей
В диком краю чужом?
В промозглых сопках бродил норвег,
Саам находил приют,
Свирепые ветры берут разбег,
Волны колотят в ют!
Бледны кораблей ходовые огни,
Гребни пенных валов
Лижут камни, словно ступни
Разбившихся моряков...

135

Время осени - бремя надежд,
Аризона колхозных оград,
Островов голубой Будапешт,
Остывающий долгий закат.

География страждущих лиц,
Нумизматика пыльных дорог,
В тихом облаке – Аустерлиц,
В лебеде – сумасшедший Ван Гог.

По речной остроносой косе
Протоптался поэт Бержерак,
Умещаются образы все,
Словно зёрна пшеницы, в кулак.

Если завтра нагрянут снега,
Что увижу я через окно?
Как во сне, в черно-белом кино,
Антарктические берега.

136



137

I

Скитальцы-листья цепенели –
Как насекомые в руках...
Под звук изменчивой свирели
Последних птиц – за взмахом взмах.

И между небом и землёю
Я слушал, распахнув окно –
Как между небом и землёю
Одно звучание, одно.

II

Пустынна призрачная степь.
Опустошительно и грубо
Скользит, подрагивая, цепь –
Вверх, вниз – по изморози сруба.

Перекликаясь, журавли
Погасли в дымке за селеньем,
Запахло сыростью и тленьем
От прозябающей земли.

Кобылой дряхлою в узде
Природа жалкая томится,
Шатается по борозде
Полуголодная лисица.

В какой бы лени, похвальбе
Не пребывали наши души -
Наперекор самим себе
Они вернутся в день минувший,

Где на обочинах дорог
Листают сумрачные птицы
Листву гниющую... А Бог -
Ветхозаветные страницы.

III

Родоначальница-зима.
Ноябрь: бр-р... мороз и вьюга.
Неотличимы друг от друга
Окрест лежащие дома.

Лес на осиновом бугре
Тождествен бору за рекою.
Толпятся листья во дворе!
Сверкают звёзды надо мною!

Крошатся листья, мельтешат,
Срываются ежеминутно,
Созвездья мёртвые дрожат –
Им неуютно, неуютно.

Как меж листвою и звездой,
Невзрачным небом и землёю,
Как между телом и душой,
Как между мною и тобою –

Одно звучание, одно!
Одни пути, одни признанья!
И жизнь, как снятое кино,
Без умысла и без названья.

137

Коломазь осени... Стойбища птиц.
Листья резные кружатся по ветру.
Сосны оркестра, упавшие ниц,
Битые дни репетируют ретро.

В церкви – опасливый запах свечей,
В небе – лохмотья рябиновой сажи,
Невосполнимый холодный ручей
Режет привычные глазу пейзажи.

Спросишь прохожего – молча кивнёт,
Путь через заросли ветер отыщет,
Старый от века бревенчатый мост
Переведёт через реку в селище.

Птица икает, шуршит мошкара,
Ночь не приходит, бела, кочерыжка,
Я вспоминаю сегодня, вчера:
Жил на деревне обычный мальчишка…

Дом, где он жил – рассказали: сгорел.
Люди случайные, вяз и дорога…
Память крошилась, стираясь как мел,
Мутное сердце не помнило Бога.

138

1

Возвращается дойное стадо.
Я дослушаю поступь копыт,
Речь реки, диалог листопада,
Долгий спор тектонических плит...
Вопреки непокою природы
Бесшабашная шает душа.
Прославляя озимые всходы,
Водку пьют на бугре кореша...
Их сварливые жёны судачат,
Птицы песни поют для небес.
Да и как по-другому... Иначе,
Мир умолк и уже не воскрес.

2

Лиса заката юркнула под ель,
Как дворничиха, полыхнув метлою.
Разделся за ночь вяз-Эммануэль,
Посыпал ясень голову золою.
Берёза потемнела на глазах,
Осина обанкротилась... Медяшки
Летели по ветру. А тополь второпях
Зализывал разбитые костяшки.

139

Звенит колокольчик: зине-дин
Зи-дан... - скулит муэдзин на вершине мечети,
Йети оставил следы во дворе,
Собака облаяла кость в конуре...
Леса покраснели «а ля де Жюссак»,
Петляет погода, икота, русак.
На глади реки – разноцветный гербарий
Из листьев, из перепончатых тварей.
Комар не подточит ни рыла, ни уха...
Скользит под ногами трава-поскакуха,
Как сыр «тильзитер» по бугристой галете...
Подумай о Боге, о прожитом лете.

Я пил твои губы бездумно и нежно,
Как вешние воды кромешный подснежник.

На мне – оренбургский платок паутины,
Топорщится жаба из плюшевой тины,
Таращится щука на жабу со дна...
Премьера спектакля «А чья, мол, вина,
Что хочется кушать – привычно и жадно?»
Блесна улетучилась... Крайне досадно:
Сорвалась зубастая (жаба в желудке).
Коверкает звуки на высохшей дудке
В олешнике леший, по-гречески – Пан,
Гречиху скрывает вечерний туман.
Уженье - на спиннинг, и день сентября...
Росою – деревья, дрова серебря.

140

Воды осенней водевили,
Вдовеет водорослью свет.
Линь, проявляющийся в иле, –
Монета медная в могиле,
Местоимения планет.
Ветлы щетинистой вальтрапы
Шуршат под сёдлами пурги,
Ель, прикапканившая лапу,
Просёлок, снявший сапоги,
Топырит избы, словно пальцы,
Ногтями окон напоказ...
Бродя в душе неандертальца,
Свет пенен, как вспотевший квас.
От лампы тусклой керосинен
Свет, имплантированный в кость –
Титаником – не очевиден,
Завуалирован, как злость.
Не будь с рожденья скудоумен
(Подумал старосветский вяз) –
Я свет, как библию игумен,
Укрыл от посторонних глаз...



142

Ночь кромешна, рачительна, грубо
Распоясался ветреный лес,
Поискать что ли месяц, как рубль
За подкладкой дырявых небес.
Дряблый, выжат, как вымя коровье,
Путь, в грязи утопает нога,
Под защиту стареющей кровли -
Руки в боки - собрались стога.
Рожь, побитые тлёю как оспой,
Запотевшие рожи капуст,
Вот и месяц проклюнулся острый,
И карман за подкладкою пуст.

143

Бродя, как тень, в садах Иолка
Я, сочиняя на ходу,
Споткнулся сердцем об иголку,
Как о падучую звезду.

Закрыв глаза (борец в партере),
Я умолял, чтоб длился сон:
Медея, дивная Медея...
Я - твой Ясон.

144

Не надо помнить судный день
И гнать послушливое время.
Как гвоздь, забитый прямо в темя,
Судьба российских деревень.

Не надо видеть странных снов,
Околевать, как небо в стужу.
Срамной исподницей наружу –
Душа российских городов.

Где жить мне? Где?
Река мутна,
Лес поредел, пожухли травы...
Седой старик у переправы
Взаймы взял денег... до темна.

145

Надежда уходит последним дождём,
Деревья листвою кропят глинозём.
Позёмки, сокрывшие полосы меж,
Не терпят сомнений...

Над пожнею, меж
Туч пригвоздилась глухая звезда,
Желание гаснет, скупеет мечта,
Замёрзла в реке ключевая вода...

Заря, словно птица, легла на крыло,
И белое сердце кровавит зело
Поля и деревню, стога и бугор,
Грубеет мороз и звенит, как топор.

Мы знаем, что жизнь мимолётна, как сон,
Что сердце промёрзнет, как створки окон...
Последним дождём – перед долгой зимой –
Уходит надежда на вечность с тобой.

146

Мороз попятился с полей, как побирушка со ступеней с вязанкой хвороста; обеспокоила скамью, сложила руки на коленях, вздохнула искренне о мире, где звёзды так истончены, глядят сквозь тучи над равниной (те низко стелются)... Любовь - награда или наказанье? Угли томятся в назиданье всем любящим, душа лепечет имя над огнём чуть слышно... Который год прошёл с тех пор, как мы остались наедине: я с тем, что есть, а ты с надеждою на то, как будет дальше... Но скажи: а ты уверена, что будет... Ты прикоснись к тому, что прежде звалось меж нами суетой сует: безденежьем, надеждой - с последней, слышишь, сладу нет - она зарёю ясной брезжит в груди обугленной. Очнись, мы невозможны друг для друга.

147

За бором, за долом - вёрст на десяреть...
Есть тайная грива - Кривая Вереть.
Там - ночью глухою - от старца слыхал -
Цветает зерница, как волчий оскал.
 
Ищи-не свищи ты дороги туда,
Кривая Вереть не покажет следа,
На подступах - леший, утробно урча,
Охотнику скинет ружьишко с плеча.

А, если случайно закликает бес,
Останешься там до скончанья небес -
Корягой болотной с гадюкой оплечь,
От глаза дурного зерницу стеречь.

148

Кета луны... горбуша хлеба...
Камыш, как старый камчадал,
В котором, если верить слепо
Соседу, сом не ночевал.

И бог с ним. Я переночую
В охапке высохших снопов,
Безотлагательно линчуя
Осточертевших комаров.

И, наблюдая за кругами
От мелких рыб и мошкары,
Я воду трогаю руками
За перемётные шнуры.

Подлещик, лещ... Отец когда-то
Ловил здесь стайных осетров...
А мой улов - на дне ушата,
Серёжа - ушлый рыболов.

Севрюга сна, белуга луга...
Излука стерляди... Тоска...
Ночь, захмелев, включила Круга
И крутит пальцем у виска.

149

Осыпается ветер пожелтелой листвой,
видя стаи, спешащих на юг
обездоленных птиц.
По дороге домой над своею судьбой
я задумаюсь вдруг.
Я колоду-судьбу, словно ветер в трубу,
разрубил, разломал на щепу.
И пожег всё дотла – не с добра, не со зла -
поминай теперь, пепел - зола.
Осыпается ветер пожелтелой листвой,
в небе – к югу – разжатая горсть

обескровленных стай.
А дорога домой (я пойду по прямой)
обогнёт деревенский погост.

150

Мне жалко, что арабские стихи
Мои утрачены... "Пустыня внемлет Богу..."
Бог, притворяясь добрым, но глухим,
Небесной манны сунул на дорогу.

Я взял. Поел... и позабыл стихи
Арабские, законы шариата...
И ты, взамен, забудь мои грехи,
Когда я робко попрошу за брата.

151

Дождь, барабанящий по крыше,
Дорога исподволь чиста,
Из тучи месяц шишел-мышел
И в речку бросился с моста.

Вода не вздрогнула от боли,
Чуть простонали камыши.
Настала в обморочном поле
Глухая полночь... Ни души.

Среди случившихся оказий -
Совиный ух и волчья речь,
В своём я вынужден рассказе
Животным страхом пренебречь.

С недавних пор мне часто снится,
Как страстотерпцу - поделом,
Что ночью - за полночь - стучится,
Старуха нищая в мой дом.

Невозмутимо и надёжно
Дверь на щеколду заперта,
Ладонь, споткнувшись, осторожно
Коснулась мирного креста -

Умолкли постные проклятье
И скрип размашистой клюки...
Под утро, нежное заклятье,
В село вернулись рыбаки.

Они поведали: в тумане
Мелькнул неявный силуэт
И с быстротой пугливой лани
Сошел на берег и – на нет…

Как ангел белыми крылами
Взмахнул, исчезнув навсегда!
И смолкло эхо над волнами,
И стала тёмною вода.

Мы подождали: свет забрезжил
На горизонте, на росе...
Обрывки нищенской одежды
К речной причалили косе!

Дурной подавленные вестью,
Мы шли, задумавшись, в село...
И, скорбью о неясной мести,
Рассудок каждому свело.

... Недавней осенью украдкой
Душа, сошедшая с небес,
Отправилась на лодке шаткой
Туда, где образ тот исчез...

Душа плыла, в надежде жалкой
Увидеть, скрытою во мгле,
Где, словно волосы русалки,
Трава речная на весле.

152

В осенний месяц скука ест
Дождём размытое селенье,
Туман, как белое смятенье,
С рассвета мается окрест.
Дорога вовсе не видна,
Промозглых яблонь силуэты
Едва приметны из окна,
А где то...
Унылый дятел довершил
Свою работу гробовую
И тихо голову сложил
На боковую.
И можно дверь не запирать,
Чтоб слышать,
Как под полом скребётся тать,
Так пляшут мыши...
Наверно зная, что войдут
В дом, в кладовую...
Едва хозяина свезут
На боковую.

153


154

Не жаль умерших деревён,
Ушедших в летопись, как в ил.
Не прижился сыновий дёрн
На склонах дедовских могил.

Сюда не ходят поезда,
И время мается, в глуши,
Пока холодная вода
Отогревает камыши.

Глухой старик, что тяжело
Ведёт вдоль берега блесну,
Да одинокое весло –
Обременяют тишину.

Один и я, среди ветвей
Мурыжу леску над плотом,
Но, кроме перистых ершей,
Червя не празднует никто.

155

Когда-то в соплях оказалась земля,
Моих малолетних соплях...
Струился ковыль, ковыляла, где шлях,
Деревня, как память моя.

Обыденный дождь, не спеша, моросил,
Ты зонтик открыла... затем -
Я губы, как горечь ковыльную, пил,
Глаза целовал в темноте.

Наутро - в соплях оказалась земля,
Топорна обида верзил...
Краснели от крови: у хаты скамья
И губы, которыми пил.

156

В туманный образ северной звезды
Взгляд проникает, словно в снежный ком -
Как перископ - торчащий из воды -
В корабль, что голландцами влеком...
 
Созвездья застилает сильный дождь,
Паломники сбиваются с пути,
Твоя наиправдивейшая ложь
Мне помешала поле перейти.
 
Тебе с тех пор я не принадлежу,
Как злобному тирану паладин...
И на тебя обиды не держу.
 
Постскриптум:
Непокорный сын.

157

Душа,
останься, вопреки
тому, что сделалось с тобою,
и я не выплеснусь волною
из памяти родной реки:
в холодном сумраке холмов,
где тлеют редкие деревни,
прикуй меня, как свет к деревьям,
сдави сугробами оков;
сотри меня с лица небес,
четырежды затменья кряду,
путем разящего разряда
всех молний, рухнувших на лес;
налей и тут же опрокинь,
наотмашь, словно ковш с водою,
того, что сделалось с тобою,
мной не забудется.
Аминь.

158

На край могильного холма,
Где вербы бедствуют во мраке,
И деревенские собаки
Ласкают спину чужака
Суконным лаем, по тропе...
(Неопалимая росою,
Не окрылённая звездою
И не покорная вербе;
На ощупь, не наверняка
Терялась, путаясь, плутая,
Плита чугунная литая.
Плита гранитная – не та
Железная плита сырая,
Заплесневелая плита
Во тьме, без тени, без следа,
Вороньим харкающим ором
Вербованной, почти слепой,
Оврагом над, по-над забором -
Овеществлённою луной).
Проплыть, протиснуться, пробраться
(За грех, за имя, задарма
За упокой, за панибратства)
На край могильного холма.

159

Ни золой, ни смолой,
Ни орлиным пером,
Ни огнём, ни мечом - никогда,
Ни прямым, ни косым,
Ни окольным путём
Не доплыть, не доехать сюда.
Ни зэка,
Ни агентом ЧеКа - никогда,
Страстотерпцем, никем никогда,
Напролом, как весною вода, никогда-
Никогда, как весною вода.
Никогда
Ни живьём, ни быльём,
Ни крестом c Иисусом Христом,
Ни твоими, моими – чужими шагами.
" В бой роковой мы вступили с врагами...",
И теперь навсегда - никогда.

Воют волки во мгле за околицей,
Человецы устали звереть...
Господи, вместе помолимся,
Дай мне на родине смерть.

160



161

Где свет часовенки глухой,
Как снег последнего чертога,
Деревья трогая рукой,
Я сыпал иглы на дорогу.
Дрожали ветви по пути,
Я не увидел, как иголки
Образовали на груди
Кровоточащие  наколки.
Я вытер кровь... На мураву
Упали крови красной капли:
И этот звук поднял сову
И клюв монументальной цапли.
Шум пробудил уснувший лес:
Луну, как лошадь с полдороги,
Свернув в обочину небес -
Глухому озеру под ноги.
Взахлёб зашлись колокола!
Над крышей старого овина
И поднялась, и зацвела
Неопалимая калина.

Я вытер кровь - и мир умолк.
Вдруг стало жутко, неуютно...
Вдоль юных кладбищ крался волк
И озирался поминутно.

162

Я вижу сон, где тысячи огней,
Как сотни лиц, вращаются, без счёта,
Мерцающий кувшинками ручей
Стекает в бесконечное болото...
Тождественное множество холмов
Маячит сквозь опару испарений,
Как груды проржавевших черепов
Среди неувядающих растений...
Там, где луна укачивает пыль,
Лежат, едва приметные для глаза,
Обрушенные своды и столпы,
И вдребезги замызганные вазы...
Что было здесь? Акрополь? Пантеон?
Из темноты, где тени увядали,
До слуха доносились: слабый стон
И лепет ускользающих сандалий...
Чадила непомерная трава,
От смрада ядовитого потока
Кружиться начинала голова,
Кровь застывала в недрах кровотока...
Раздался то ли выдох, то ли вздох.
В преддверье ада жизнь зажгла лучину?..
Болото так обсасывало мох,
Что в мох нога ушла наполовину...
Гремя костями, рушился скелет
От дуновенья ветра неземного...
Я грязь стряхнул – как вдруг нахлынул свет,
Астральный свет ударил снова, снова!
Я понял: уязвима красота,
Искажена и выжжена молвою
Любви моей святая простота,
И тленно всё, что тронуто рукою!
Я овладел таинственным ключом,
Отмычкой вечности... Я к Богу притулился
Дрожащим сердцем, дружеским плечом,
Утерянною "корочкою" СНИЛСа.

163

В конце дождей становится жестоким
Милейший лес, дрожащий и скупой,
Поля щетинятся останками осоки,
Гудят стога нестройною толпой.

Предзимье – наваждение природы.
Обыденность исчезнет без следа,
Оцепенеют каторжные воды,
На дне пруда окажется звезда.

Уснёт земля, уснёт неотвратимо,
Погаснут близлежащие огни...
Постукивает посох пилигрима
На Млечном, мною избранном пути.

164

На небе полуночном - нет числа
Свечам ... Я вижу похороны...
Летит кремационная зола,
Деревьев обволакивая кроны
Осенним снегом... Близок Млечный Путь.
Снег сыплется на выжженные всходы.
Какая занимательная жуть -
Исход инопланетного народа.

Кто вяжет сети ловчих паутин,
Кто кличет нас за ягодой в болота?
Любимая, я - звёздный гражданин,
Прошу на борт для вечного полёта.

165

167

Был день начала января.
Безлюдел холод, и дорога
Спешила к лесу. Лес, паря,
Свивался к призрачному логу.
Скрипящий снег сторожевой,
Деревьев скрежет, шелест, шорох –
Шарахались наперебой,
Теряясь в медленных просторах
Зимы, которая плыла
Округ, цивикая по-птичьи,
Сжигая сумерки дотла,
Сердечко празднуя синичье...
Мужик напрасно по темну
Ужом вертелся у колодца:
Вода, примёрзшая ко дну,
Посмела только расколоться.

А доведётся, на мороз,
Копать для ближнего могилу
Под освещающей откос
Луною – свежему распилу –
Под взглядом белым мертвеца,
Что, обвернувшись простынёю,
Зажал могильщиков сердца
Дощатой крепкой пятернёю...
И каждый крестится стократ,
И заступы – как по железу,
И грязный лёд летит по срезу
Дороги, уходящей в ад...

168


172

Если снег – это память о лете,
Золотой листопад – обо мне...
Почему бесшабашные дети
Не играют «в чижа» в темноте?

Почему не целуемся тайно,
Отчего так неявно дрожим?
Если смерть на земле не случайна,
То случайна ли смертная жизнь?

Спросим Бога. В пространном ответе –
Шифровальные стоны огня...
Подрастают деревья, как дети,
У костра уходящего дня.

173

Если в пряничном небе пустынном
Отпечаталась злая звезда,
Запрокинулась прорубь, как крынка,
Расступилась глухая вода;
Если сбились деревья с дороги,
Остывая в разводьях межи,
Травы лета в покатистом стоге
Ощетинились, словно ежи;
Если ты - обречённо и робко
Постучала в окно до темна -
Заскрипела упрямая пробка
И вспорхнула над гладью вина...
Если...

173

Настырной девкою таверны -
Займи на гроб у постояльца...
Душа, очистившись от скверны,
Загнёт и растопырит пальцы...

Мол, всё отлично, всё - в порядке:
Снуют грачи, рассветы брезжат,
Редисом - на колхозной грядке -
Растут и множатся надежды.

И в сотый раз "неуловимых"
Прокрутят в деревенском клубе...
И ты прочтешь в глазах любимой -
То, что не сбудется... но будет.

174

Я боюсь, что ноябрь задует
Золотые берёзы свечей,
Что кукушка года откукует,
Опрокинется навзничь ручей...

Ослеплённые снегом дороги
Не поймут, кто идёт и куда...
Выйдет месяц крутой, круторогий,
Опрокинется навзничь звезда.

Если здесь зимовать до погоды,
Горевать-бедовать не спеша,
Наземь, как на озимые всходы,
Опрокинется навзничь душа.

175



176

Из горького горя, досрочного зла
Сентябрь народился – не помню числа.
Над именем звонким рыдали без слёз
И ветер, и север, и роща берёз.
Падением нравов и листьев смущён,
Сентябрь умудрился из множества жён –
Ольха, Ель, Ракита, Осина... Сосна,
Стройна безупречно, шумна, но скромна –
Влюбиться на вечные веки в одну
И долго глядел, как огонь в глубину
Дождливых распутиц... Но выбрать не мог!
Осыпалась жизнь, как белёсый песок,
Меж пальцев, с откосов безудержных рек
Она ускользнула слезой из-под век,
Как облако пыли, как тающий снег...
Сентябрь народился... Сгорел человек.

177

Плохо. Горе пришло.
Белые листья берёзы
Жарким морозом свело.
Вымерзли жадные слёзы,

Высохли злые сердца,
Словно в жару водоёмы –
Выжженный взгляд мертвеца
Видит одни окоёмы.

Проклята наша земля,
Сёла, храмовья Господни.
Доля завещана для
Хлеб не нашедших сегодня.

Воет голодная мать,
Грудью терзая младенца –
Он, продолжая икать,
Ночью отколет коленце.

178

Мой здешный путь скользит по краю,
Он тихо гибелен в глуши,
Что чаще жизнью называю
И реже – раем для души.

Душа моя, твои досады -
Отчаянные пустяки,
Как лейтмотивы листопада
Над остеклением реки.

Как выстрел, разметавший свору,
Под стоны сердца глубоки,
Всё тяжелей – по косогору –
Последней нежности шаги.

179

Когда я вдавливаю мысль,
Как веху, в снег воспоминанья,
Обожествляется корысть
В корыте гиблого сознанья.
Я оставляю - не следы,
Приметы - видимые ночью...
Как щелкопёрый дух звезды,
Как зуботычины обочин -
Я жду... Не спрашивай чего...
Присядь, закрой пошире зенки -
Так приседает косогор
На воспалённые коленки,
Когда бурливая вода
Гремит амбарными ключами...
И расплетается беда...
И... жилы вяжутся узлами

180

Всю ночь мерещилась Удомля,
Куда стремился от комля,
Где прохудилась дома кровля,
Где мама плачет (не моя).
Благим намереньем, как ветром,
Мой путь пронизан набекрень,
Я шёл, считая километры,
Покуда удлинялась тень.
Я был неравноудаленным
От свойской чужести людей.
Казалась тень одушевленной
(Тень, удлинявшая плетень).
Стал вечер набожен и сажен,
Уступен лес на волосок.
Мне было весело, и даже
Брюзгливый месяц, волоок,
Роняя слюни на дорогу,
Как жеребец на коновязь,
Меня привёл к ночлегу. К Богу?
И открестился, извинясь.

181


183

Сергею Самойленко

Проплыли звёзды, как отряд
Полночных часовых,
За ними выводок утят
И мама-кряква их.

Очнулась рыба... Мотыльки
Пестрят над гладью вод,
Засуетились рыбаки,
Таскают сети вброд.

Сегодня с рыбой мал и всяк.
Как подтвержденье слов,
Лещей задумчивый косяк
Бурлит у берегов.

Под утро, после дележа,
Остались на песке:
Икра, остатки кутежа
И небо в котелке.

Жизнь – Божий промысел, увы,
А смерть – не приговор.
Когда в садках полно плотвы,
Легко бежать во двор.

Насолишь на зиму... И так
Излишки раздаришь...
Господь – отъявленный рыбак,
Его не убедишь

Ни голавлями, ни плотвой...
В божественных сетях
Мы рыбьей мелочью с тобой
Запутались на днях.

184

Николаю Шипилову

Я родился в шесть утра сентября седьмого,
В шесть утра умер мой лучший друг –
сентября седьмого,
На погосте люди глядели в упор,
Как формировался над ямой бугор.
Я родился в шесть утра сентября седьмого,
В шесть утра умер дядя мой сентября седьмого.
Жуткое было время:
страна поднималась с одышкой.
За отсутствием в деревне народа
Я сам за гробом нёс крышку.
Приставив крышку к могильной сосне,
Вспомнил: день рождения мне...
Крест изогнулся, как вопрос:
Седьмого числа был распят Христос?
Или на моё рождение
Произошло воскресение?
Помазанник осени тигриной походкой
Дерсу Узала ушёл за водкой.
Могилы свежи,
гастарбайтеры – тоже...
Хмурит гнёзда со всех сторон
Гвардия наполеоновская ворон...
В начале – слово. Бородино... Ватерлоо...
Слышу: звенят о земельку заступы...
В начале слово... Затем – слово за слово...

185

Окончен сад,
Не нарочит
Забор, упала табуретка,
Червь увядания точит
И ум, и яблоко на ветке.
Последний друг мой, удержись!
Запомни жизнь на белом свете!
Как с веток вызревшую жизнь
Трясли распущенные дети...
Как мимолётным вечерком
Подонок, страстью уязвлённый,
Обшаривал тебя платком
И сердце девушки влюблённой!

Остановилось ретивое,
А плод, как в немощном кино,
Подонок жадною рукою
Отёр о жёсткое сукно!
Узри воров, что побредут
По саду в поисках наживы,
Сквозь липковатый листьев зуд,
Корней мятущиеся жилы.
Как сад, уснувший на бегу,
Не расплатившись за прозренья -
Скатись под ноги старику,
Что сучья клацает в поленья!

186

Я гну постоялую спину,
Я посох мусолю в руке,
И мне очевидна причина
Наклона деревьев к реке.
Распятой листвою повинны
Предместья ошпаренных вод:
Отрезанный от пуповины,
Готовый к отплытию флот.
(Без сучка и задоринки,
Гаснут ясные зореньки.)

Смерть листьев, как ветер, спонтанна,
Не видя кромешной земли,
Ведут муравьи-капитаны
На ощупь свои корабли.
(Семь омутов под килем,
Семь футов, или-или?)

Порой корабли приставали
К причалам чужих берегов,
Случалось, они привставали
На гребнях негромких валов -
Минуя: дремучие плёса,
Язей обманувшихся плеск,
И чаек, парящих с откоса
Ледащих осенних небес.
( Выходя из ряда вон,
Ель облюбовала склон).

Лес - праведен, самоуправен! -
Флотилию шлёт на убой:
О, как незабвенно-бесславен
Путь листьев небесно-земной!
(Скатертью дорога -
Тем, кто видел Бога.)

Рассохся гербарий могилы
Растёкся смолистый елей,
Но память моя воскресила
Последний исход кораблей.
Дожив до весны, неутешен,
Весною – хоть криком кричи! -
Я вижу, как Пестель повешен,
Качается месяц в ночи.
( Ворон не выклюет ворону глаз,
Чего не расскажешь о праведных нас!)

И воздухом - клейким, тягучим,
Ударило в ноздри тогда,
Подмыла пасхальные кручи
Сугробов слепая вода.
Приклеиста, если руками
Прижать, что есть силы, листву -
Ко мне возвращается память,
И то, чём пока что живу.
(Бобёр, не покладая рук,
Грызёт паранормальный сук).

187

Я прожил странные мгновенья,
Их назначение темно,
Когда душа в оцепененье
Морозным вечером в стекло,
Как замерзающая птица,
Стучится, вспархивая снег...
Я тоже мёрз, я также бился
И... умирал, как человек.

Я умирал - как день спросонок,
Как выдох ветра у плетня,
Пускай Дюймовочка, ребёнок
Укроет мёртвого меня
Ладонью, листиком сирени,
Пучком желтеющей травы...
Я прожил странные мгновенья.
Увы...

188


189

Крестьяне празднуют канун
Забвения - не рождества Христова.
Как много минет солнц и лун -
И снова... возродится слово.

На пепелищах страшных войн,
Среди вселенских разобщений
Положит буквы на ладонь
Прыщавый, нагловатый гений.

Потомки вымолвят: «Пророк,
Не иначе, сошедший с неба.
Из букв он вылепил нам слог
И в темя вбил названье хлеба».

Мычанье – после «му» и «ма»...
Под расписные тары-бары
Светлеет атомная тьма,
Горят, как ангелы, Икары.

Слепые станут сочинять
Про Ахиллеса и Патрокла,
И жизнь покатится опять,
Как дождь уклончивый на стёкла.

190

Под неусыпным оком журавлей,
Среди оврагов с жёлтою травою,
Хотел бы я дожить остаток дней
Наедине с осеннею землёю,
Где был мой дом, где прячется забор
В колючих зарослях крыжовника, смороды,
Где я б повёл недолгий разговор
С самим собой перед лицом природы...

Перо отбросив... без поводыря,
Чьё имя – Муза, с дерзостной отвагой
Не стал бы я чернила тратить зря,
Вдруг соблазнившись чистою бумагой!
Не попросту, скорее, неспроста
Я вспомнил бы о пройденной дороге,
Большой любви, свободе... И уста –
Поэта – размыкавшего... о Боге!

И, чуя смерти чопорный топор,
Не торопил оставшихся мгновений,
Когда плывут, подтапливая взор,
Ряды неугасаемых видений...
Не стал бы я преследовать души
Последней мыслью, может, золотою...
И землю, на которой просто жил,
Не обагрил бы старческой слезою...

191

Мир не вращается, ма шер,
Попробуй, выключи объятья –
Не опрокинется фужер
Тебе на шёлковое платье.
Мир карамелькою сладящ,
Рыхл и утробен, как лазанья,
Как осетрины сочный хрящ,
Рождён болезнью осязанья.
Мир был таким... и – был таков,
Отважной подлостью внезапен,
Обезображен для богов,
Обеззаражен, словно заперт.
И даже звёзды, что царят
Над миром – тускло, равнодушно,
Мой не приковывают взгляд,
Как надоевшая игрушка –
Свисток под роспись Хохломы!
Как... Робеспьер на эшафоте!
Я взял у вечности взаймы,
Чтоб умереть, немного плоти.

192

1

Убил две утки. Пух летел,
Как вербный в середине марта:
Косуля, зайцы... На отстрел
Медведя не хватило фарта
Как пух, космическая пыль,
Пусты насиженные гнёзда...
Шурша снегами о ковыль,
Навек нас покидают звёзды.

2

Человек не боится медведя,
Человек изобрёл снегоход,
Человек по медведю проедет
И всю тундру себе заберёт.

А, когда не останется суши,
Ни воды, чтобы выпить с лица -
Мать-земля - освежёванной тушей -
Устремится к созвездью Стрельца.

193

Принимали соседей в дреколье,
Шли в замужество, резали клёш,
Череззерницей вызрела в поле
До конца не дожатая рожь.

Дождь, изрядно за день надоевший,
Обращался к природе на «вы»,
Я в сарае, по брюхо просевшем,
Ворошу разноцветье травы.

Фантазирую, видя погоду,
Что в ином, непостижном краю,
Процветает иная природа,
Незнакомые ветры поют.

Дыры в рощах залатаны елью,
Беспорядочен крик журавлей...
Я умру без египтов и бельгий,
Без Эллады любимой моей.

194

Плохо. Горе пришло.
Белые листья берёзы
Жарким морозом свело,
Вымерзли жадные слёзы.

Высохли злые сердца,
Словно в жару водоёмы –
Выжженный взгляд мертвеца
Видит одни окоёмы.

Проклята наша земля,
Сёла, храмовья Господни –
Доля завещана для –
Хлеб не нашедших сегодня.

Воет голодная мать,
Грудью терзая младенца –
Он, продолжая зевать,
Ночью отколет коленце.

Бег замусоленных лет...
Белые злаки созвездий...
Щурясь из гроба на свет,
Жду планетарных возмездий.

195

Теперь с избытком по Руси
Погибших сёл и поселений,
Одно из них я посетил
Обычным августом осенним.
Поскрипывали дерева,
Трава дробилась понемногу,
Читала жёлтая листва
Дороге вечную эклогу.
Домов, чей гибелен удел,
Я мимо брёл в оцепененье,
Пока случайно не задел
Рукой внезапное растенье.
Я... вырвал чёрные шипы,
Как у беспечности – мгновенья,
Как частокол своей судьбы
Из рук слепого провиденья!
По листьям жёлоб пролегал,
Где мутная сочилась влага...
Злой корень, путаясь, сползал
По свежей осыпи оврага.
Дородный стебель пополам
Был разветвлён у сердцевины,
И связанные по рукам,
Соцветья выгибали спины.
Побеспокоенная плоть
Растения вилась по саду,
Грозя смертельно уколоть –
Навстречу брошенному взгляду.
Казалось, потаённый мир
Благоухающих гармоний –
Не флейта, не Гвадалквивир,
А это – мерзкое, живое...

Растенье вырвалось, как крик
Чужой души, несущей ересь,
Обожествляя в жуткий миг
Уродства сладостную прелесть;
Отождествляя темноту
Грехопаденья, свет небесный,
Как пьяный сторож на посту –
С берданкой соли бесполезной.
Оно прикидывалось, что
Обделено самой природой,
Как конь в сиреневом пальто!
Обескуражено свободой,
Как нищенка у перехода!
Как победитель в спортлото!

Желая нравиться душе
С неприхотливою повадкой,
Улиткой липкой по меже
Кралось растение украдкой.
Я пододвинулся к стене,
Объятой чёрными тенями...
Растенье плакало по мне
Остроугольными шипами!


197

Как отступник, окольной дорогой
Возвратясь после странствий домой,
Размечтаюсь, что выстрадан Богом
Для России моей день иной.

Озорные, кричальные птицы
Облюбуют подмостки стрехи,
На деревьях застынет живица,
Остановится поступь сохи...

Лик осенних небес окровавлен!
Окровавлен Иерусалим!
Я вовеки и присно прославлен,
Как бездарный актёр пантомим!

Мне, Россия, с тобой не лукавить,
Мне тебя беспощадно терпеть,
Мне тебя от себя не избавить,
Мне любовью твоей не владеть!

Ты мне – всё! Пуще прочих вдовица!
Посреди пролетарских трущоб
Мне отчётливей, явственней снится:
Нам с тобой уготованный гроб.

198

Горят испарины огней
Твоих, моя земля,
Как вдохновение ночей,
Отдохновенье дня!

По транспортёру льётся вверх
Лоточное зерно –
Моя земля живёт для тех,
Кто в ней лежит давно...

Кто по колено, кто по грудь,
Вросли в сырую земь,
Всевышний, навевая жуть,
Главенствует: азм есьм...

Но, словно птицы, чей завет
Опустошить гнездо,
Сквозь бремя дней, бренчанье лет
Мы доберёмся до

Космогонической волшбы,
Где средь иных чудес,
У человека нет судьбы,
Нет Бога и небес!

199

Не надо помнить судный день
И гнать послушливое время.
Как гвоздь, забитый прямо в темя –
Судьба российских деревень.

Не надо видеть странных снов,
Околевать, как небо в стужу,
Срамной исподницей наружу –
Душа российских городов.

Где жить мне?.. Где река мутна,
Лес поредел, пожухли травы...
Седой старик у переправы
Взаймы взял денег... до темна.

200

О, ночь – невежество души,
Бесчинство звуков недоступных,
Отдохновение в глуши,
Где веселятся бабы в ступах.

Вакханки русских деревень,
Наперсницы бездарных Лелей,
Тень нагнетая на плетень,
Я избегаю параллелей.

И, уязвлённый шепотком,
Отождествляя ночь и зиму,
Я встал вам в горле кадыком,
Я стал вам – в посох – пилигримом.

Я стал вам лесом без листвы,
Поклажей совести, обузой,
Канавой имени Москвы,
Без пароходиков и шлюзов.

Я – Нильс без дудочки, мой Бог,
В подполье зреет ад крысиный,
Я – перекрёсток без дорог,
Я – раздражитель тополиный.

Прощай, отчизна... я забыл,
Как ты гнила со мною рядом...
Мы отправляемся в распыл,
Гонимы леденящим взглядом.

201

Сегодня холодно... укройся,
На небе долгая луна...
Покажется – для беспокойства
Нет основания... и нам
Мерещится. Для беспокойства
Причины нет... Зима пришла.
Чертовски холодно... укройся...
Луна исчезла со стола,
Как блюдце с беглою свечою...

Я всё проспал. Зима пришла.
Сомкнула крепкою рукою
Замёрзших речек удила.
В «буржуйке» щёлкают дрова,
Как оружейные затворы...
Слегла на снег у косогора
Простудой смятая трава.

Я всё проспал. Зима пришла.
Расшиты крестиком сугробы,
Я бросил птицам корку сдобы...
Луна исчезла со стола.

202

203

Светка – иркутяночка – ковшиком по голове
Получила в баньке, за свои понты…
Помнишь ли ты, Светочка – кубарем в траве,
Сидя на моторочке, лежа у скирды?
Сто метелей минуло… Нате – письмецо!
Почерк – узнаваемый без труда:
Замужем, «GREENWOODSREAM» я лицо…
Ковшичек запомнила навсегда.

204

Осень лишь в сентябре золотая,
В октябре осень – швейный салон,
Где зима-белошвейка латает,
Как изношенный плащ, небосклон.
Голубеет... Дорожка пороши,
Вперемешку с листвою двора,
Над разбухшими кадками крошев
Копошатся крестьянки с утра.
Я люблю обнажённые звуки:
Ломкий лёд опустевших озёр,
Взятый мной, до весны, на поруки,
Леденящий ладони топор.
Я устал… многоточье в сонете…
Неуютной казалась постель…
Поутру замаячило в «Нете»:
Не проснулась Эммануэль.
В доме прибрано, пахнет полами...
Я хочу в октябре умирать –
Затяни, осень, узел на память
И зиме не позволь развязать.
(В ночь с 18-го на 19-ое октября…2012 года)

205

Атолл стоял аятоллою
Над толпами безумных волн,
Проститься с чёрною чадрою
Тебя заставил русский клён.

Родня, покорная Корану,
Забыла имя Хавиза –
Не за потомком Тамерлана,
А ты подумала, что за...

В промозглом городе Карельске
Всегда тяжёлая вода,
Под полумесяцем апрельским
Сгорела южная звезда.

Висит, как рыба на кукане,
На старом кителе медаль...
В азербайджанском ресторане
Прекрасных глаз твоих миндаль

Отобразил холодным светом
Судьбу поэта. Посему –
За боль, кольнувшую при этом,
Тащи, несчастная, долму.

206

Где ветер спит в подолах ив,
Где Днепр не молод,
Кий хромоногий, Щек, Хорив
Сложили город.

Я был волчицею рождён,
Я рос без мати,
Однажды, избранный дождём,
В бой двинул рати.

Смотри, Антоний: рваный знак –
Десницу через –
К полудню пьяница Кончак
Обрящет череп.

...В пыль перемолоты века,
Квадриги брошены в пустыне...
Твоя рука... моя рука...
Не различаются отныне.

207

Осенний апломб. Ни туда – никуда.
Песчинкой Вселенной сверкает звезда.
Вода подзамёрзла. В крутых бочагах
Уснул визави о дремучих усах.
Доносится рокот бобровых плотин.
Пернатые кланы построились в клин.
...Я "крузер" завёл. В придорожном кафе
Мангал разгорается... "Автодафе".
Из тёмной кабины – птенцом из гнезда –
Скатилась к земле "плечевая звезда"...
Ко мне обратилась. Стрельнув папирос,
Присела на корточки возле берёз...
Блевотного пива шипящий брандспойт...
Осенний апломб. Возвращаюсь домой.

208


209

Мирской поры обычна суета,
Созвездья осени так редки, так щемящи…
Длиннее тени ветхого моста –
Деревья, оголтелые, скрипящи.

Закрапал дождь, на будничном холсте
Седых небес – царапины сирени…
Деревья стонут, стоя в пустоте,
Сгибая сучковатые колени.

Как сладостно над пропастью кружить,
Заманчива недолгая свобода,
Где вдох души отчаянный, как вжим
В бесчувственное тело небосвода.

210

Ночь-полночью... И длятся бесконечно
По небу звёзды, млея и томясь...
Трава-дрова отсвечивают млечно,
Пути-дороги реют, серебрясь.

Стоят берёзы тихим огражденьем
Забытых кладбищ возле деревень,
Листопаденье вызвано движеньем
Ветров нечаянных... О, Господи, чья тень,

В отчаянье бредущая, в молчанье,
Вдоль берегов разлившихся болот,
Всевышнему прощению – прощанье
С любимою землею предпочтёт

В сей странный час... Да будет час внезапен!
Ночь к полночи приблизится тогда,
На перепутье – всхлипыванье цапель,
На небе – отрешённая звезда.

Пускай берёзы, долгим огражденьем
Пустынных кладбищ – кажутся людьми...
Мгновение, навёрстывай мгновенья,
Идущего, дорога, обними.

211

Крестьяне празднуют канун
Рождения и торжества Христова,
Как много минет солнц и лун...
И снова... возродится слово.

На пепелищах страшных войн,
Среди вселенских разобщений
Положит буквы на ладонь
Прыщавый, нагловатый гений.

Потомки вымолвят: пророк,
Не иначе, сошедший с неба,
Из букв он вылепил нам слог
И в темя вбил названье хлеба.

Мычанье – после: «му» и «ма»...
Под расписные тары-бары,
Светлеет атомная тьма,
Горят, как ангелы – Икары.

Слепые станут сочинять
Про Ахиллеса и Патрокла,
И жизнь покатится опять,
Как дождь уклончивый на стёкла.

212

Я под присмотром журавлей,
Полей, заросших лебедой,
Хотел прожить сухой остаток дней
Наедине с плакучею землёй,
Где был мой дом, где прячется забор
В обильных зарослях крыжовника, смороды,
Где я повёл бы долгий разговор
С самим собой перед лицом природы...

Перо отбросив... без поводыря,
Чьё имя – Муза, с дерзостной отвагой
Не стал бы я чернила тратить зря,
Вдруг соблазнившись чистою бумагой!
Не попросту, скорее, неспроста
Я вспоминал о пройденной дороге,
Большой любви, свободе... И уста –
Поэта – размыкавшего... о Боге!

И, чуя смерти вычурный топор,
Не торопил отчаянных мгновений,
Когда плывут, подтапливая взор,
Ряды не увядающих видений...
Преследовать измученной души
Не стал последней мыслью золотою...
И землю, на которой просто жил,
Не обагрил стоической слезою...



214

Сгорали птицы, на закат
Всю ночь летящие упрямо...
За горизонтом Фудзияма
Их поглощала наугад.

Скоропостижно и легко...
Так умирают только дети,
Терялись птицы в лунном свете
И попадали в молоко.

Я опустился на ружьё,
Нас убивает не природа –
А то, что вспять не видит всхода
Глухое зимнее жнивьё.

То, что не видит после нас
(Смешная пиррова победа)
Морозный раскалённый наст.
Ни вздоха осени, ни следа.

215

Предрасположенность природы
К мятежным дням – невыносима,
Горят губительные всходы,
Как Нагасаки, Хиросима.
Испепеляющие взоры
Роняют сумрачные листья,
Как шулер карточный, который
не разобрался в парном висте.

Обременительны и свежи,
докучливы и сиротливы
Оставшиеся без одежды
обезображенные ивы.
Не надо думать, что сегодня
Луны искромсанный обрезок
Сольётся по небесным сходням
С тяжёлой тенью волнореза.

И что кораблик трёхмачтовый
На острие Адмиралтейства,
Почти к отплытию готовый,
Утонет в море лицедейства.
Среди гримас людских, ужимок
Я вспомню очередь за хлебом,
В пенсне расколотом прожилок
Невыразительное небо.

216

Октябрь – тысячелистник
Нас провожает в путь,
Тьмой многоликих истин
Сокрыта жизни суть.

На прибранном погосте,
Как видно, к холодам,
Крестов глухие гроздья
Ласкаются к рукам.

Неровные пригорки
Белёсою травой
Призывно и прогоркло
Шаг сковывают мой.

Высокая ограда
У мраморной плиты...
Курится белый ладан
Берёзовой четы.

Соблазном увяданья
Мир дольный напоён,
Мы – жалкие созданья,
Один создатель – Он.

И я – Его наследник,
И братец Иисус,
И дуб – тысячелетник,
В разводах рваных бус...

220

Молниеносные обиды
Хранит невольничья душа,
Как матадор – следы корриды,
Вор – междометие ножа.

Над обезглавленным холмом
Шумит, как снег безбрежный, тополь,
Туч золотой Константинополь
Сияет в небе голубом.

Я отправляюсь им вослед,
Подальше от родимых пагод,
От всяких тигод, ладог, чагод...
Сквозь новоявленный рассвет.

Сторожевой охотный лес
Трепещет рваными листами –
Сроднись с народностью саами,
Бог выдаст, боров не доест...

БОГ?!..

Простой ремесленник судеб,
Задравший нимб над головою,
Построил дебаркадер Ною
И Моисею дал на хлеб.

Пока кухОнный дирижабль
Казнит материю Вселенной,
Не важно – пеший, конный, пленный...
Ты – мёртвый на пути в Пенджаб!

На кручи звёздных берегов
Сквозь тонировку звездолета
Смотреть – последняя забота
Несостоявшихся богов!

Чужая боль – дорога в рай!
Рай обозначен и обширен,
Одной Вселенной опунктирен
От боли, бьющей через край!

221

Лёд в октябре хрустально-ломкий, как звёздный отблик в тишине,
За каждым камешком на дне - движенье рыб: головоломка.

Воображением своим, как мог бы пешки переставить,
Я камни поменял местами, в которых прятался налим.

Из-за холма взошла луна, и в лунном свете преломлённый,
Налим, размеренно и сонно, двоился у речного дна.

Как странно быть наедине с тем, кто тебе, увы, не нужен:
Налим, ты –  сон? Ты –  сытный ужин? Ты –  смерть цветущая во мне?

Благодаря луне и льду, ты - чёрт в четвертом измеренье?
Или твоё предназначенье душою быть моей в аду?

Какая странная судьба: поговорить с тобой предметно!
Сквозняк, дохнувший незаметно, мне хладный пот утёр со лба.

222

Я собираю залы размером с Пантеон...
Сидят: Дерсу Узала, знакомый фараон,
Джон Сильвер, Азазелло; и огоньки болот
Порхают оробело, и кот – не Бегемот –
Уставился в программку (не верь своим усам!),
Шерхан приводит самку, какую покусам;
Разносчики поп-корна, из хижин дядя Том
На Джерри непокорно взирают в метроном.
Как съеденные пешки, что в свите у ферзя,
Не гномы Белоснежки, а гоблины, скользя,
Забились на галёрку... Неярок рампы свет,
И бродят кривотолки, сходящие на нет.
Лафа теперь поэту: зал – торбою – набит.
«Карету мне, карету!» – за Золушкой кульбит –
Принц Гамлет. Начинаю... Все обратились в слух.
Как снег на Гималаях, обожествлён мой дух!
Двенадцать! Сидя в тыкве и семечки луща,
Я не могу привыкнуть к засилию клеща.
Сражён болезнью Лайма, я вывалился вон –
Мне троекратно лайкнул, под мухой, князь Гвидон.

223

Рапсодия чужих, сорвавшихся в провал,
Гнедых и племенных… Пастуший сеновал,
Где оползни снегов – суставы набекрень,
Разливы берегов, палаточная тень.

Берёзами внахлёст дорожная пурга,
Доща-хрущатый мост, библейские лога…
Как смерть через погост, подкрался маскхалат,
Клыками – в полный рост – разбрызгивая мат.

Урочище ворон, часовенки кулич,
Медвежьих похорон неандертальский клич!
Бескрылая хула облаяла чертог,
В печи звенит зола, портянки сушит… Бог?

224

Затемно над Вытегрой или над Югрой
Не слезою вытекла – выпуклой луной -
Окаянной силою чёрного числа
Над моей могилою грусть черным-бела.

А что, если выкопать яму не мне –
А, скажем, во всём виноватой луне?

Засветло - над яствами, что углят в печи,
Божескими яслями (знаешь, так молчи!) –
Утаи, победствуя над чужой душой,
Что причинно-следственна мерзкая с косой.

А, если не делать заранее гроб –
Волшебный до облака вырастет боб?

Засветло да затемно – среди бела дня –
Бог приснозлопамятный верует в меня.
Девкою-чернавкою я переодет,
Псы тоскливо шавкают похоронцу вслед.

А что, если крест мой поставить вверх дном –
Увидит ли в небе звезду астроном?

225

Когда меня повесят за белые углы,
Исповедальный месяц – ножом из-под полы,
Как из подполья крыса, над заводью – блесна,
Как одиночный выстрел, как ранняя весна...
Бредут домой миряне, таращатся окрест,
Вдруг видят на поляне солнцезащитный крест.
Шумит в его подножье безликая трава,
Потрескавшейся кожей лоснятся дерева.
И, нимбом ореолен, гудит пчелиный рой,
И звёзды – капли крови – лежат в земле сырой.
Испуганно миряне глаза отводят прочь.
Никто из них не глянет ни в заполночь, ни в ночь...
А утром – что за чудо! – как белый пух с небес:
Искариот Иуда покаялся... Воскрес!

226

Россия будет даже, если её убьёт,
Как Исидору Коварубио Эль-Койот.
Россия будет света какой-нибудь стороной,
Где Бог беседует с Пушкиным, но чаще, чем с ним - со мной.

Россия будет даже в виде лесов и рек,
Где православный Будда корчится: «I’ll be back» -
Виртуальной топонимическою страной,
Где Бог вспоминает Пушкина, беседуя не со мной.

Россия будет, и в этом сакральный смысл
Слёз разлившихся до пересохших Висл.
К чёрту - субординацию! Россию похороня,
Бог, попрощайся с Пушкиным и встань впереди меня.

227

Листопад – это вини винями,
(Разновидность игры в "дурака")...
Восхожденье души к Нараяме,
Так осенняя гложет тоска.

Так, прокашлявшись, в старом камине
Разгорелись сырые дрова,
Птицы-звёзды, клюющие иней,
Угвоздились к обочине рва.

Я заметил, что время проточно,
Как ручей, как дымок из трубы...
Одинокость строгает поточно
Смоляные минуты-гробы.

Восхожденье души к Нараяме...
Этот путь беспощаден и долг,
Зубоскален в охотничьей яме
Одинокий, затравленный волк.

228

Забудь друзей-поэтов, пиши поверх богов,
Довольствуясь сюжетом отсутствия стогов,
Что в шахматном порядке стояли у реки,
Нализывали пятки им на ночь сквозняки.
Забудь, что ты – свободен, влезь по уши в ярмо,
Что не мешает, вроде, оканчивать МГИМО.
Запамятав английский, попискивай в углу,
Что разбавляют виски, что потакают злу.
Забудь о глупых книгах, чей пламенный язык
На холоде к веригам души твоей приник,
Прилип, не отдерётся – несносный Диккенс Чарльз,
Осклабисто смеётся, напрашиваясь в чат.
Навязывает мысли и – бог ты мой – слова,
Ухватист, словно гризли, скрипуч, как жернова.
Товарищ Мефистофель, ваш Фауст – не поэт!
Предпочитаю морфий, на тот взирая свет.
Адажио, анданте… шершавые шаги…
Как любопытно с Данте наматывать круги.
Спускаясь в круг девятый, и, обойдя весь круг,
Я зарюсь: где распятый магистр всех наук?
Ответил Данте, палец расположив к губам:
Сей хитроумный агнец не по твоим зубам!

229

Как черви, белень бересты,
Лист, яблоки апорт,
Дырявит пасмурность холсты –
Осенний натюрморт.

Октябрь напишет некролог
Короткий колоску,
Младенец ластится к соску
И млечный лижет сок.

Ночная падалица звёзд...
Варгань, поэт, компот.
Срывай одежды, как джек-пот,
Как глотку певчий дрозд –

С души, разденься догола,
Стань немощен и наг,
Развейся, как победный флаг,
Библейская зола...

Так, в зазеркалье луж смотря,
Как смотрит в небо крот,
Я вижу тучу, пескаря,
Весь мир – наоборот.

Смерть, словно нищенка, стучит
Костяшками в забор...
Звук – невозможен, нарочит,
Как яркий свет в упор.

230

Неприятно любить по указке.
Неопрятно ходить по воде.
Тлеют осени разные краски.
Копошатся, как вши в бороде,
Как грачи в борозде – муравейник –
Звёзды на небе, вечер краплён.
Упакована Вечность в сотейник
И шкворчит, словно смена времён
Года этого, осени длинной –
Вот откуда моя маята!
Жизнь не кажется долгой и дивной,
Прогибаясь пролётом моста
Над рекой, чей побег осуровлен
Первой наледью на камыше…
Снег ребрится уступами кровли,
Сон лоснится в лояльной душе –
Смысл вечности – в быстрой замене
Чисел, женщин, убогих богов
И висящих, как груз на безмене,
Ненаписанных мною стихов.

231



232

Утилитарный, незабвенный,
Дожить до старости сумевший,
Под гнётом осени согбенный,
Подрубленный, осиротевший,
Пахнувший свежестью внезапно,
Кольнувший сердце без усилья,
Сад ветер выдохнул на запад
И журавлям расправил крылья!

Те обогнули оконечность
Небес и выправились выше...
Мгновенья праздновали вечность,
Стуча дождинками по крыше!
Прохожий выдворился на ночь,
Заскрежетала половица,
Пронзила сонный полустанок
Звезды обугленная спица!
Походкой странной и поспешной
Исчез в тумане за деревней –
Слезою Бога безутешной,
Листвою сумрачных деревьев...

Я безупречно и бездарно,
Обидев родину жестоко,
Как смену бросивший напарник,
Измерил устье от истока!
Крест православный под солому
Сокрыл... и выбрался однажды
К глубокому и голубому,
Не утоляющему жажды!
Пустынным жителям, под спудом
Невзгод, проблеял благочинно:
- Не Иисусом, а Иудой
Гордится русская равнина!
Глядели скорбные феллахи
На молодого страстотерпца,
И я... как голову на плахе,
Оставил дерзость иноверца;
Неисполнимую надежду,
Невосполнимую свободу,
Любовь, как ветхую одежду,
Швырнул под ноги скотоводу!
В обличье грузного Ахмета
Прожил в объятьях розы чайной...
И сдох вблизи от Назарета,
Свалившись с лошади случайно.

233

Душа джедая Тамерлана – ордою мыльных пузырей!
Когда я вижу дно стакана, прошу Всевышнего: налей!
Запой – ещё не панацея от скукотищи неземной,
За ночь с волшебницей Цирцеей согласен мыкаться свиньёй.
Граф Дуку, сука, вне системы, повержен Гривус генерал,
Как страус эму, Полифема глаз я надёжно закопал.
Так, утонув по уши в прошлом, мы в будущем – ни в зуб ногой,
Где Дарт-философ сел в галошу, поэт козлиной бородой
Трясёт с усердием джедая (спросите Ницше коль не лень);
Поэт, душой не обладая, зрит в корень задом набекрень.
Прочёл вам лекцию от скуки, чем занимается поэт:
Перед едой помойте руки (на тот перед отправкой свет).

234

Русской правды вам не видеть, как не пить воды с лица,
На распутье – грустный витязь… царь, царевич – у крыльца.
Все сидельцы: от портного до того, кем станешь ты,
Гнётся месяц, как подкова, свесив лошадь с высоты.
Тянем репу и поводья (обмани кота за хвост)…
Нынче, ваше благородие, каждый сам себе прохвост.
В свете девичьей морали, снег французом окровя,
Мы не сеяли, не жали, мы плевали на червя.
Он во тьме плывёт, обхаркан кропотливою слюной,
Копошатся злые Парки и варьируют судьбой.
И пока созвездье Рыбы дремлет в собственном соку,
Червь, змеясь, речные глыбы огибает на скаку:
По канаве водосточной, по широкой по душе,
Весь оплёванный, но сочный! (Типографское клише).

235

Летели птицы на закат
Целенаправленно, упрямо…
За горизонтом – Фудзияма,
Одна из тысячи преград.

Скоропостижно и легко,
Как сны осенние, как дети,
Перекипая в лунном свете,
Мертвело птичье молоко.

Нас убивают: не ружьё,
Но сила рабская природы –
Как презирающее всходы
Ожесточённое жнивьё –

Метелью вылуженный наст
(Смешная пиррова победа),
Не сохранивший после нас
Столь узнаваемого следа!