ГРАФ

         (Роман в стихах)

          ГЛАВА I. УСАДЬБА.


В глухой губернии усадьба –
Забытый богом уголок,
И только нищий Христа ради
Сюда зайти, пожалуй, мог.
Здесь барский дом стоит – ветшает,
Былой своею красотой
Уж никого не восхищает,
Как и хозяин пожилой.
Лет пять как вольную озвучил
Освободитель-государь
Для всех крестьян, и словно тучи
Сюда наслала божья длань:
Все крепостные разбежались,
Кто в город, кто к иным местам
Отсюда далее подались
И кров теперь их где-то там.
Запущены луга и нивы,
И разве только дикий зверь
Ночной порой пройдет игриво
По травам пышным, уж поверь.
И лес зарос, весь в буреломе,
Охоте прежней не бывать
И только барские хоромы
Издалека еще видать.
Но взор на них весьма печальный:
Дом с мезонином почернел,
Хоть вход парадный изначально
Роскошный вид всегда имел.
Теперь колонны облупились,
Гранит ступеней им под стать,
Перила напрочь покосились
И крышу уж пора латать.

Остаток дней своих прискорбных
Хозяин здешний коротал
В своей усадьбе, и из дворни
С ним старый Тихон проживал.
И он, и барин – одногодки,
Служил, как ранее служил:
Подать халат, налить ли водки –
Еще в достатке было сил.
А вот сейчас и камердинер,
И повар с мерзкою стряпней,
От вида коей и скотине
Не грех держаться стороной,
Но видит Тихон – барин старый
Не привередлив до еды,
Хотя, лет пять тому, пожалуй,
Не избежать б ему беды.
Но вот к напиткам веселящим
Не равнодушен граф давно,
И в пост, бывало, что строжайший, 
Вкушал и водку, и вино.

Да, было время, граф Артемьев
Всю дворню в страхе содержал,
Особо в дни, когда с похмелья
С утра не выспавшись вставал.
Засим и порка на конюшне,
И гневный окрик на слугу
За то, что в доме слишком душно,
Чуть что и враз за кочергу.
Но годы и свою отраву
Привносят – волос побелел,
Забыты прежние забавы,
С имением вместе граф дряхлел.
О выезде давно нет речи:
Мундир армейский обветшал,
Иное платье жмет по плечам,
Да и коней давно продал.
Одна лишь радость – погреб винный,
(За что родителю хвала),
Где много вин в бутылях пыльных
Глаз графа радуют с утра.

Бывало, был не в состоянии
Покинуть сей хмельной чертог,
И в состоянии нестояния
Он засыпал где только мог.
Но благо Тихон, – вот, уж право,
Кто предан был как верный пес,
И только он найти управу
На графа мог и в вечер нес
Его до барской почивальни:
«Не след как пьянице тут спать», -
Все бормотал, - «Одни канальи
Вина способны столь хлебать».
Вот так и жили-доживали
Два старца в эдакой глуши,
Прошедши дни не замечали,
Поскольку схожи все они;
А для Степана, то бишь графа,
И графский титул не в укор,
Его, – уездного Фальстафа,
Во избежание пьяных ссор,
Не ждало общество к обеду,
Да и к нему заказан путь
На благозвучную беседу,
Так вот и жил он как-нибудь.
И только утром, пусть с похмелья,
Граф мог хоть как-то размышлять
В минуты праздного безделья
И мысли здраво излагать:

«Пора, мой друг, уже пора –
Написаны годами строки,
И прежде милые пороки
Ушли как утро со двора,
Где все за годы обветшало,
Ни до чего уже нет дел,
От рюмки водки захмелел,
А радостней с того не стало;
И нет, как раньше поутру,
И планов на ближайший вечер,
Не говоря уже о встречах
На шумном дружеском пиру.
Все чаще мысли об исходе
При этой слякотной погоде,
И даже дев прелестных стан
Уж не сулит былой роман», -
      
Так в полдень зимний размышляя,
Степан припомнил что ушло;
Фужер шампанским наполняя,
И глядя чрез него в окно,
Как сей напиток пузырьками
Стремится ввысь перед очами, 
Промолвил вслух: «Жизнь словно миг,
А на поверхность только пшик…
По крайней мере у меня.
Кого за то бранить – себя?
Но это слишком уж банально
Себя во всем всегда винить,
Так всякий сможет говорить,
Но, право, слишком театрально…
Хотя, взглянув со стороны,
Здесь много и моей вины…

Уж слишком был спесив и дерзок,
Чуть что, так сразу и дуэль,
Коль кто на слово слишком резок…
Не помню уж какую цель
Преследовал своей гордыней,
О чем в душе и каюсь ныне,
Но все с годами лишь приходит,
Когда к концу все и подходит», -
Степанов взгляд в иконостас,
Где грозным выглядит Спаситель, –
«В вине сокрыт бес-искуситель,
Господь осудит грешных нас
И каждому воздаст свое,
Что заслужил, – то и твое.

На счет сей я не обольщаюсь…
Отправят в ад – все к одному,
Но искренне, пожалуй, каюсь,
Не там искал любовь свою…».
Былые тут воспоминания
Промчались в тайниках сознания,
Нахлынули как дивный сон, -
Прекрасный сон, где молод он;
Где словно на вершине счастья
Ему быть вечно надлежит,
И время будто не бежит,
А тянется в пучине страсти,
Собрав все нежности и ласки
У дев, что строят ему глазки… 
Все разложив на до и после,
Как будто было все вчера,
Отставил рюмку – может вовсе,
Но нет – скорее до утра.

И как же кстати под рукою
Тут трубка – друг похмельных дней;
Клубами дым над головою
Назло стенаниям лекарей,
Что, мол, табак – сиречь отрава,
И дабы быть рассудком здравым,
Сие пристрастие исключить,
Но как без оного прожить?
И внешний мир под сей завесой
Не так печален и уныл,
И вспомнил прошлое, где слыл
Милейшим малым, но повесой,
Чему и сам не рад никак,
Ну уж сложилось все вот так.

Тут череда былых картин,
Забытых им, увы, за годы,
Предстала вдруг – он был один,
Но не помехой было сроду
Вести открытый разговор
С самим собой, а с кем еще-то,
Коль из друзей тех давних пор
Кого уж нет, а кто далеко…
Увидев в зеркале себя:
«Опять все тот же собеседник.
Не знал, что выйдет из тебя
Души и разума посредник…».

               ГЛАВА II. НАЧАЛО.
 
«Едва ль в семнадцатое лето
Осмелился я все ж решить,
Родительского вняв совета,
Мундир армейский нацепить
И поступить в кавалергарды,
На касках коих не кокарды,
А звезды сам Святой Андрей
Привнес на зависть егерей.
Колет двубортный цвета снега
Пленял всех барышень округ,
И не единожды, не вдруг,
Коню дав шенкелей для бега,
Пред юной девой гарцевал,
Прочтя банальный мадригал:

«Я сна лишился, встретив Вас,
Непревзойденное создание,
И пусть судьба разлучит нас,
Но образ Ваш в моих мечтаниях…», -
Поток из уст словесный льется,
И сердце девичье забьется
Еще неясно отчего,
Но все от Бога нам дано:
Любить, коль юные года
С весною ранней наступили,
Так жили все, и мы так жили,
Так было, будет завсегда…
О чем еще мечтать пристало,
Когда любить пора настала?

Конечно, о прекрасных ножках,
Что мельком углядеть пришлось,
Пофантазируешь немножко –
Тут все в картинку и сошлось.
Ночные грезы, к сожалению,
Ведут к порочным вожделениям,
А заведение под боком,
И хоть страшусь я злого рока,
Бреду, чтоб плоть свою унять
Со столь доступною девицей,
Потом с неделю все молиться,
Чтоб лекаря опять не звать.
Но постепенно входишь в раж
И сей поход - не эпатаж.

Ах, что за прелесть те девицы:
Как на подбор стройны, милы,
Слегка напудренные лица
И как обычно – веселы.
Душой отходишь, а до тела,
Кому в том заведении дело,
Плати, и всякий твой каприз
Исполнят тотчас и сюрприз
Готов уж от щедрот твоих;
Порою даже вводит в краску,
Как вспоминаешь девы ласку,
Про то молчи невинный стих.
Да и хозяйка им под стать.
Ей лет бы сбросить эдак пять,

Так и любой пойти не прочь
С ней в номер вечер провести,
А то и всю, пожалуй, ночь,
Но статус надобно блюсти.
И репутация, однако.
Но был один средь нас вояка,
Что преподнес мадам плезир
И стал на год ее кумир.
Уж чем сразил ее гусар –
Мадам стыдливо умолчала,
Ждала его и словно стала
Моложе под гипнозом чар.
Смешное имя у нее –
Мадам Клико, как и вино.

Вина там море разливное, –
Все что угодно для души,
Шампанское иль что иное –
Все принесут, лишь попроси.
А что за дивные романсы
Цыганки пели, а их танцы
Не хуже веселят вина
И душу тешили сполна.
Но в тягость те воспоминания,
Когда сему уж и не быть,
Когда не можешь дев любить,
Одни душевные страдания
Приносит старческий покой,
И век к концу подходит твой.

И отчего ж так скоротечны
Младые юношей лета?
А мы, в те годы так беспечны,
Как будто юность навсегда.
Не дорожим ни днем, ни часом,
Хотя б Господь нас зычным гласом
Предостерег: «Опомнись, чадо!
Кому же в эти годы надо
Вникать в занудные учения,
Чтоб к старости пришел успех?
Ведь в юны лета грех не грех
До всяко рода развлечений».
Но глухи мы и не услышим,
А как к концу, уж еле дышим.

По этим принципам и жил,
Ни в чем себя не ущемляя,
И средь друзей кутилой слыл,
Дурной пример всем подавая
В ночных попойках и разврате,
Не говоря уже о трате
Отцовых денег, что он слал,
Про то и вечный с ним скандал.
И тем живет весь высший свет,
Вкусивший праздность и безделье,
Отринув божие поверье,
Что входа в рай богатым нет.
Зачем им рай на небесах,
Когда он здесь, хоть и в грехах?».

               ГЛАВА III. ЗНАКОМСТВО.

«Идут года, и я взрослею,
Уже не юноша, но муж,
Любовниц нескольких имею
И тут не жалься, что не дюж.
Обычно то замужние дамы,
Супруги коих часто хамы,
А им, хоть право, не девицам,
На стороне повеселиться
Уж как охота – мочи нет;
И вот различные предлоги,
Чтоб из семейной, из берлоги
К кузине вырваться во свет,
Где и балы, музыка, свечи
И радость от нежданной встречи.

От этих встреч то в жар, то в холод
Бросает женские тела,
А если ты красив и молод,
То даже верная жена
Нет-нет, да бросит взгляд лукавый,
Перед тобой и влево-вправо
Пройтись с подругой норовит
И с ней обмолвиться спешит.
А ты события не торопишь,
Все будет так, как и всегда,
И если муж с ней – не беда,
Кивком, глазами, если хочешь,
Ей знак подашь, и комплимент
Найти несложно в сей момент.   
 
Затем, мгновенье улучив,
Письмо, записку ль – то неважно,
С влюбленным видом ей вручив,
Ответа ждешь, томимый жаждой.
Невинный флирт. О, боже мой!
Но к встрече снизойдет с тобой,
Когда супруг в отъезде будет,
Коль не узнает – не осудит.
Забавно, - все одно и то же…
И маска лицемерных лиц,
Как на подбор у сих срамниц
На лик мадонн с икон похожа;
Но обольщаться недосуг –
Не ты один ей милый друг.
 
Однажды в памятный сочельник
Приятель мой в походах оных,
Хоть отпрыск знатный, но бездельник,
Зазвал на бал в дому достойных
Дворян московских Ильиных,
Имевших сотни крепостных –
Их предок жалован в дворяне
Самим Петром на поле брани. 
Какой-то дальнею родней
Приятель доводился мой
Еще не пожилой хозяйке –
В рождественской забыл запарке,
Но принят он и принят я,
Согласно светским этикетам,
И по начищенным паркетам,
Сверкавшим в отблесках огня,
Любезно нас сопроводили
На звук прелестнейшей кадрили.

Я хоть и был танцор умелый,
Но танцы эти не любил,
Считая то никчемным делом
И лишней тратой своих сил.
Но коль уж принято так в свете
Пришлось уроки и в балете,
Со всяким «па» там и «плие»,
Брать в детстве у месье Дане.
Не скрою, многое сгодилось…
Поклон покойному отцу,
Что воспитание сорванцу
Такое дал, что и не снилось
Сто лет назад моей родне,
А тут, пожалуйте, – плие…

Великовозрастных девиц
Свезти на бал родня спешила
И из провинций, из столиц,
Покуда лик еще что милый,
В надежде тайной, но известной
Для всей, пожалуй, знати местной:
Зачем, как глупый мотылек
Они спешат на огонек.
А вдруг вот в этот самый вечер
Господь на милость снизойдет,
И знак какой с небес пошлет
На столь отмоленную встречу
С каким-нибудь, да женихом…
И старятся в мечтах о том.

Но то всего лишь рассуждения,
Обидные для прочих дам,
Узревших в чем-то и презрение
К их незаслуженным летам.
Какие могут быть обиды,
Когда творец на все их виды
С небес давно уж все решил
И их судьбу определил.
Прими покорно и послушно,
Что предначертано судьбой,
И может в день какой иной
Увидишь будущего мужа
Не на балу, не в званный вечер,
А просто в мимолетной встрече

Всего лишь руку он подаст,
Смутившись, что без позволения,
И это, право, не напасть,
А знак душевного волнения.
А может и небесный знак –
Кто знает, будет ли все так?
Но отвлеклись…Зашли мы в зал,
Где я Полину увидал.
Она прекрасно дополняла
Всю прелесть вычурного зала,
Где серпантин летел с галерки,
Кольцами падая у ног,
Где конфетти в большой сугроб
Сметал лакей своей метелкой, –
Она, и только лишь она
Душой моей владеть должна.

Наверно волею судеб
Меня влекло к сему созданию,
Какого, может, в свете нет
И на просторах мироздания:
Легка, юна и миловидна,
Воспитана, что сразу видно
По всем движениям, разговору,
И, право, утру было впору
С зарей стыдливо умолчать
Про свежесть своего дыхания;
А глаз лазурное сияние
Лишь дозволяют воздыхать
Смиренно, но с надеждой тайной,
Что встреча не была случайной.

И вот желанное знакомство
С предметом чаяний моих;
Отбросив всякое притворство,
Что часто встретишь у других,
Она, что свойственно лишь юным,
Входящим в высший свет безумный,
С наивной детской простотой
Слегка кивнула головой
И в реверансе неглубоком
Сама осмелилась начать:
«Я, граф, посмею Вам сказать:
Кузен мой, как бы ненароком,
Уж так расхваливал Вас мне,
Что чаю быть большой беде

От встречи, пусть хоть и нежданной,
Но все же рада видеть Вас.
И не сочтите просьбу странной:
Извольте обещать мне вальс», -
И с тем смеясь, слегка игриво,
Но тем не менее красиво
Свой веер поднесла к лицу
И с тем направилась к отцу.
Едва-едва с ним пошепталась,
Меня лишь взглядом одарив,
Но с тем любовный мой порыв
Лишь приумножив, – эка жалость
Что вальса ждать еще и ждать,
Но чему быть – не миновать.

Распорядитель лишь мазурку
Всем громогласно объявил,
Как я, подстреленный амуром,
Чрез зал к Полине поспешил.
Не я один, еще и двое,
Чьи души лишь на честном слове
В их теле держатся, видать,
Пытались танец мой сорвать.
Но я проворен был и ловок,
Не дав себя опередить,
Успел Полину пригласить,
А как не так, то уж готовый
По полной недругам воздать
И к сатисфакции призвать.

Ее рука в моей руке,
Что может быть чудесней, право?
А завиточек на виске,
И взгляд ее весьма лукавый,
Что как бы просит: «Обними,
Я лучше всех, – ты посмотри
На эти лица и фигуры.
Лишь натюрморты с их натуры
Художник сможет написать
Взамен всех овощей и фруктов
И прочих лавочных продуктов,
Ну что еще про них сказать?».
Не вслух ли то в пучине бала
Она невольно прошептала?

К тому ж Полинины глаза
Смеялись будто надо мною,
А в них с опалом бирюза
Сверкали словно чередою.
И губы алые как кровь,
И чуть приподнятая бровь,
Все в ней как будто говорило:
«Забудь, что раньше с тобой было,
Я здесь, и я твоя мечта,
С которой жаждал повстречаться»;
Но рано счастью предаваться,
И мне бы хоть раскрыть уста,
А я молчал как истукан
В мундире вычурном, болван.

Но вальс, обещанный Полине,
Тут между делом подоспел,
И под дождем из серпантина
Я все ж сказал ей, что хотел.
Дословно что, уж и не вспомню,
Но комплиментов может с сотню
Успел за танец ей шепнуть,
Взирая на девичью грудь.
Но тут картина не сложилась,
С другой бы просто – раз и два,
И не скажу, что голова
От вальса только закружилась…
В ином причина, – я-то знал,
Но свечи гаснут – кончен бал».
               
             ГЛАВА IV. ИЛЛЮЗИИ И РЕАЛИИ.

«Любовь порой как сумасбродство,
Что хуже? – сразу не понять,
Но прочь досужее притворство:
Всю жизнь готовы ее ждать.
А коль придет – больны навеки
Невольным счастьем человеки,
Все светлым видится вокруг
И всяк тебе и брат, и друг,
Кто с неподдельным восхищением
В молчании слушает тебя,
За безрассудство не браня,
И никогда дурного мнения
О ней не выскажет в ответ,
Но добрый может дать совет. 
 
Да, болен я, – больна ль она?
А если вовсе и не мною?
Как призрак у ее окна
Брожу вечернюю порою
В надежде и простой, и странной,
Хоть силуэт ее желанный
На миг в окошке углядеть
И тем довольствоваться впредь.
Откуда только скромность эта
Во мне по отношению к ней?
Развязней, право, и наглей
Друзья не знали в этом свете,
Коль слыл задиристым бретером
И к поединкам больно скорым.

Но вот перед постом извечным
И масленицы бесшабашной дни,
Уж очень жаль, что скоротечной,
Но счастьем в жизнь мою вошли.
Ах, эти чудные гуляния
С их безрассудными катаниями
С прелестницей с крутой горы
До самой до ночной поры,
С лицом румяным от мороза,
Чья свежесть так-таки влечет
Покрыть губами ее рот,
Сорвав цветок прекрасной розы,
Забыться в долгом поцелуе,
Не вспоминая бога всуе.

Чего уж только в прежни годы
Я в эти дни не вытворял,
Отбросив вечные походы
К мадам Клико, в игорный зал,
Где не всегда благоволила
Фортуна мне и даже мстила
В английской карточной игре,
Опять лишив меня каре. 
Без карт довольно развлечений,
Когда повсюду визг и смех
И где для плотских, для утех
Найти предмет без промедления
Легко из благородных дам,
Воздав почтение их летам.   

И в будуаре полутемном
Вдова, отвыкшая от ласк,
Тебя манит со взглядом томным
За ночь по нескольку уж раз,
Клянется – с ней так не бывало
И на ближайший вечер к балу
Всенепременно очень ждет,
И поцелуй воздушный шлет.
А вот сейчас я равнодушно
В толпе, гуляющей, бреду,
На них так вовсе не гляжу,
Считая все довольно скучным
Без той, что грежу по ночам,
Что свойственно младым летам.
 
«Артемьев, граф! Да ты ли это?
Как с бала ты пропал тогда
И ни привета, ни ответа,
Уж не случилась ли беда?
А мы с Полиной все гадаем:
Ты иль не ты? И точно знаем,
Что полк твой все еще в Москве.
Но мудрено узнать во мгле
Тебя, повесу из повес,
В личине скромного тихони,
Взгрустнувшем на природной лоне
Средь жен почтенных и невест,
Пришедших славно провести
Перед постом в веселье дни», -

Мой друг болтал без остановки –
О чем, – не слышал, не вникал,
И как-то очень уж неловко
Я руку ей поцеловал.
Она смущенно покраснела,
И пояснить тотчас хотела,
Что в том мороз всему виной
И что пора уже домой,
Но блеск ее прекрасных глаз
В ином уверил тотчас нас.
С ней на прощание сговорились
Назавтра снова тут же быть,
С горы на санях покатить, -
«Извольте, граф, мне сделать милость:
Я зиму чудо как люблю
И завтра быть Вам здесь велю».

Милее сердцу нет желания, –
Под взором пламенных очей
Исчезли все мои терзания
В часы бессонные ночей,
Что доводили до безумия,
И я, в плену своих раздумий,
Под утро только засыпал,
Где снова снился мне тот бал.
Но в странных все-таки картинах,
Как будто там мы с ней одни,
В руках бенгальские огни,
И мы под серпантином синим
Кружим, вальсируя, и вдруг
Прикосновение ее рук
 
В своих руках не ощущаю,
И взгляд ее настолько мрачный,
Что я невольно отступаю.
Вдруг силуэт ее прозрачный
Все дале, дале от меня,
Она то гонит от себя,
А то совсем не отпускает
И чрез мгновение пропадает.
Кошмар – продукт переживаний
И смерть для раненой души,
Змеей вползет в ночной тиши,
Внеся сумятицу в сознание;
Коль врозь реалии с мечтой,
Какой уж там в душе покой.

Часы. Минуты до свидания
Считаю с самого утра
И рюмка водки в ожидании,
Но недосуг, – пора, пора.
Пора с Полиной объясниться, –
Ну сколько это может длиться,
Мужчина я или юнец?
Кавалергард я, наконец!
Всего-то дел, лишь объясниться,
А ну как полный мне афронт,
Уйти тогда за горизонт
И на кого тогда мне злиться:
На несчастливую судьбу,
А может на свою родню?

Родня, конечно, подкосила,
Что графский титул? – чепуха,
Из всех богатств, что раньше было,
Осталась сущая труха.
В Москве на Сретенке квартиру
Снял небольшую – не до жиру,
Добро, что зала тут при ней,
Есть где принять своих гостей.
Из слуг кухарка пожилая,
Да Тихон-кучер и лакей,
И тех по милости своей,
Отец с усадьбы отпуская,
Все причитал и причитал
И денег сыну мало слал.

А отпуск мой обыкновенный
Уже к исходу подходил,
Будь командир не столь и вредный
В полку продлить бы попросил,
Но не пришлось, – лишь пару дней
Вакации всего моей,
А посему успеть бы надо
Все разрешить с моей наядой.
Еще бы в церковь заскочить,
Да помолиться Николаю,
Уж сей святой, давно я знаю,
Изволит мне благоволить.
Авось успею перед встречей,
Назначенной на этот вечер.

Тут благо храм о двух шагах.
К обедне люд сюда стремится,
Старик на паперти в крестах
При подаянии крестится
С одной ногой в поклоне низком,
Другая в поле Бородинском
Навек покоится в земле,
Отдал что мог родной стране.
Подал и я свою полтину,
Частицей малой откупившись
За подвиг их и, помолившись,
Едва склонив в молитве спину,
Поставил свечку пред иконой,
Что на Руси чтят чудотворной.

Где лик Христа суров немного –
Уж тыщи лет как он молчит,
С икон на всех взирая строго,
Не оттого ли и дрожит
Рука мирянина пред ним? –
Пред Богом каяться самим –
Не пред соседом и женой
За драку пьяную с гульбой.
Пред Ним души своей таинства
Откроет – грех чего скрывать,
В молитве станет утверждать,
Что боле до такого свинства
Не снизойдет, и троекратный
Положит крест, и даром знатным
Обогатит он сей приход.
И так везде из года в год…

Но время, время скоротечно,
Бегу от запаха свечей
И от молитв о жизни вечной
В раю для праведных людей.
В Нескучный сад моя дорога
И хоть продрог в пути немного,
Возницу щедро одарил –
Доставил быстро, как просил.
А тут уже вовсю гуляния
С блинами, с паюсной икрой,
С завидной русской широтой,
Пьянящей только от сознания,
Что молод и на все готов,
Где поцелуй без лишних слов.

Полина словно стала краше,
Хотя и суток не прошло
С последней встречи с нею нашей,
Но голову мою снесло:
Морозный воздух, снег искрится,
Снежинки на ее ресницах,
Румянец свежий на щеках
И блеск в смеющихся глазах,
Как это шло моей Полине;
Задорный смех ее доныне
Я как бы слышу вновь и вновь.
Забыта грусть – печаль уходит,
И взгляд с лица ее не сходит,
Ну разве это не любовь?
А взгляд задорный со смешинкой,
Печаль от таяния снежинки,

Лишь говорило об одном:
Под напускной личиной женской
Дитя взрослеет с каждым днем
И вот пред нами совершенство.
«Ах, граф! Вчера Вы обещали
Изгнать из дум моих печали
И прокатиться на санях –
Не говорите, что на днях.
Извольте тотчас исполнять!
Вот, кстати, сани перед нами.
Я в них уже, а вы уж сами
Решайте место где занять», -
Какое все ж таки блаженство
Держать в объятиях совершенство,

Катить по склону снежных гор,
Боясь с движением неуклюжим
В ее глазах прочесть укор…
Какой не быть тут зимней стуже,
Разгоряченные ездой
Мы холод приняли за зной
И оттого в одежде жарко.
Но тут кричит ее товарка
Иль нянька, мамка, компаньонка:
«Полин, голубушка, не смей!
Здорова ты лишь пару дней,
И снова хворь схватить вдогонку.
Сейчас же шубу застегни!», -
Но их не слышим, – мы одни.

Одни вдали от прочих звуков
Стоим в объятьях тишины,
Сердец не слышим даже стука,
Слова тут, право, не нужны.
И нежный бархат ее щечек
Мой ус, наверное, щекочет,
А вкус ее открытых губ
Куда неведомо зовут.
«Скажу Вам, граф, я, не таясь:
Скажу открыто, да и честно.
Вам очевидно будет лестно
Услышать то, что я, боясь,
Смогла в самой себе признать,
Что влюблена – к чему скрывать.

Я часто думаю о Вас,
Да что там часто – постоянно.
Виной тому, возможно, вальс,
Вошедший в душу как-то странно.
К чему скрывать – я Вас люблю…
Ответьте же, я все стерплю,
Неведение сравнимо смерти,
И если что, то уж поверьте,
Не буду горько плакать я…», -
А у самой слеза катится.
Как только духу обратиться
С признанием искренним смогла,
Забыв про гордость и про честь?
Но Бог на небе все же есть.

Какое все-таки отличие
От этих слов в моей душе,
От чувств и вовсе неприличных,
Что мне дарили прежде те.
Те дамы, женщины, девицы,
У коих только веселиться
И было разве на уме,
В томлении жаждать в полусне
Нежнейших ласк и поцелуев,
Греша, покуда муж вдали.
И даже те, что и могли
Грешить без страха, честь даруя,
Не стоят имени Полины
И слов, что в памяти доныне.

И Бог, – свидетель неурочный,
Услышал только те слова,
Какие в связях всех порочных
Сказать не мог я никогда.
Сказать их мог лишь деве чистой,
Чей лик передо мной лучистый
В сиянии лунном заблистал,
Кого любил и обнимал.
И расставаться не желали,
Вкусив с потоком нежных слов
И чувств смятение, и любовь.
И жаль, что к нам уже бежали
Через сугробы с криком громким
Все те же мамки, компаньонки…».

           ГЛАВА V. УТРАЧЕННЫЕ НАДЕЖДЫ.

«Не мог я часто, к сожалению,
Встречаться с ней – о чем и речь,
Не мог по щучьему велению
Своею службой пренебречь.
То караул, то смотр назначат,
То в Петербург наш полк ускачет,
Кратки свидания, увы;
Но тем не менее могли,
Хотя б с письмом вести беседы
Про то как скучный день прошел,
И между строк я все ж прочел,
Что хоть неясные, но беды
Письма скрывает краткий слог
И в этом случай мне помог.

Штабной поручик – ушлый малый,
Партнер по карточной игре
И спутник в шалостях бывалых,
Поведал, между прочим, мне:
Что в дом Полины слишком часто,
Мещерский, князь, в порыве страсти,
Наездами, иль просто так
Зайти под вечер не дурак.
Уж что там точно он не знает,
А князь ему не говорит,
А выпьет как, то и молчит,
Но сам поручик полагает,
Что князь Полиной увлечен,
А посему и вхож в тот дом.

Тут и Полина сообщила
Письмом, что нарочный привез:
«Скорей бы уж вернулся, милый,
А то напугана всерьез
От батюшкиных намерений,
От коих нет уже терпения…
Ну, словом, тут Мещерский, князь,
По-моему в который раз
Все батюшку к родству склоняет:
Невеста к выданью годна,
Что, мол, сама я не вольна
Решать, – родители решают;
А породниться с ним за честь,
И он из множества невест
Меня лишь сватает и вот,
Мол, свадьба будет в этот год».

За что все это наказание,
Ведь только счастье я обрел?
Опять душевные терзания
И что такое это «мол»?
Так решено иль только слухи,
Что вечно по умам старухи
От желчной зависти несут,
И верно это или врут?
В Москве вся правда и вся ложь,
Лишь только там я все узнаю,
На милость божью уповаю,
Но и предательская дрожь
От мысли страшной пробегает:
Что лжи реальнее бывает?

Неважно: веришь ты, не веришь,
С какой посмотришь стороны,
От неизвестности звереешь,
Вот тут и слухи нам нужны.
Тревога ли, успокоенье,
Умчаться вдаль без промедления,
Где правда, где святая ложь –
Порой и вовсе не поймешь.
И правда горше святой лжи
Весьма нечасто, но бывает,
От правды правый пострадает,
Язык тут лучше придержи.
Тут философия не в счет,
Не дьявол ли к сему ведет,
Как душ лукавый искуситель
И их пожизненный смотритель?

Уж еле-еле отпросился,
В полку все драят инвентарь,
Коль слух тревожный просочился:
На смотр прибудет государь.
При встрече милая Полина,
В попытке быть не столь наивной,
Чуть-чуть взрослее, чем была,
Все изложила как могла:
«Уж я не знаю, что и делать.
Замучил батюшка совсем,
Готовит свадьбу между тем…
А ну как это в самом деле
Случится, – боже, как нам быть?
Я князя не смогу любить…

Люблю тебя, любить и буду
До самой смерти до своей.
Ну разве что случиться чуду
Дозволит Бог к исходу дней,
Ведь свадьба ровно через месяц…
Я наплела тут околесиц,
Прости сумбур моих речей,
Все от любви к тебе моей.
А делать что же нам, Степан?
Отца ослушаться не смею,
О том, конечно, сожалею,
Но ведь родитель Богом дан,
И вопреки отцовой воли
Не видеть нам счастливой доли».

Я поначалу уж хотел
Бежать со мной ей предложить,
Но слыша речь ее, не смел
Позволить нашу жизнь прожить
В проклятье всех ее родных
И сплетнях вечных от иных,
Что будут нас сопровождать,
Но что-то надо уж решать.
С надеждой малой, но надеждой,
С визитом я к ее отцу.
И вот к парадному крыльцу,
В парадной форменной одежде,
Я подкатил на фаэтоне.
Через мгновение в поклоне

Перед ее отцом предстал,
Известным баловнем судьбы.
К тому ж, как истый либерал,
Он чужд до лести и хвальбы,
А посему все притязания
На руку дочери к стенаниям
Не привели в его душе,
К обычным в обществе клише.
Он все спокойно, с расстановкой
Мне объяснил и свой отказ,
Как будто все не в первый раз,
И тут мне стало так неловко
И за отца, за вес мой род,
Что в бедности такой живет.

«Что титул? – в общество вхождение,
Богат Мещерский, к тому ж князь.
А, граф, у Вас – одно имение,
И надо думать там лишь грязь.
Нет, не того я вожделею
Для дочери и сожалею,
Что вхожи были в этот дом,
Забудьте Полю Вы на том», -
Засим он чинно поклонился, –
О чем еще тут говорить,
Коль зятем мне его не быть
И очень быстро удалился,
Поставив крест на всем и вся,
Слепой любовью дочь любя.

Я шел, то князя проклиная,
А то отца ее браня,
С трудом, но все же вспоминая,
Мещерского и чья родня
Богата, знатна и спесива,
Еще бы, отпрыск – крестник милый
У государя на виду,
А я еще чего-то жду.
Ужель один лишь только выход
Открыла горькая судьба?
И однозначно только «да»
Мой разум воспаленный слышит:
Иного выхода и нет,
Стреляться, чуть забрезжит свет.   

Богов любимец от рождения,
Князь слабость некую имел
К ночным походам в заведения,
Не равнодушен был до тел
Красоток стройных и доступных,
И в жажде прелестей минутных
Порою пропускал и бал,
Чем славу оную снискал.
К мадам Клико – куда уж ближе,
Чем чаще здесь – все ниже, ниже
С годами прежний реноме,
Но князю это безрассудство
И каждодневное распутство,
Что скушать блюдо консоме.
Уж где искать, то только там,
И я бреду к былым местам.

Внимание всех, без исключения,
Благодаря его мошне,
Приковано в том заведении
Отнюдь и вовсе не ко мне.
Взгляд на меня его с ухмылкой,
В ответ с тирадой весьма пылкой
Обидных слов наговорил
И вслед пощечину влепил.
Опешил князь от безрассудства,
Что в храме сущего распутства
Унижен был и оскорблен.
За саблю было он схватился,
Но поостыв, остепенился,
Хоть не на шутку был взбешен:
Его ведь выстрел будет первый,
А остальное – нервы, нервы…

Не знал, как это отзовется
В душе Полины дорогой,
Как и судьбе моей икнется
Поступок сей, но в час ночной,
О будущем не помышляя,
Мгновенья счастья вспоминая,
Что мне Полина принесла,
И коим, право, нет числа,
Писал возлюбленной письмо:
«Я искренне прошу простить,
Но только так мог поступить.
Что победит: добро иль зло?
На все на то и божья воля,
Но счастлив я от малой доли,

Что выпала в моей судьбе
Не только с нежностью любить,
А просто думать о тебе,
И завтра быть или не быть
Решит небесный повелитель,
Души заблудшего целитель.
Лишь сожалею об одном,
Что мало был с тобой знаком,
И как невесту к алтарю
Уж мне тебя не подвести.
За то, за это ль, но прости…
За все тебя благодарю
И с именем твоим в устах
Я буду жить или в кустах
Лежать недвижим, бездыханный,
Все будет ясно утром ранним…

Ты глаз моих очарование,
Прощай навек или на час,
Сколь долгим будет расставание
И как все сложится для нас –
Не знаю я, но в жизни этой
Ты для меня ярчайшим светом
Останешься в душе моей
До самых, до последних дней.
Прощай, а может до свидания,
Уж и не знаю, как кончать…
Письмом не все могу сказать,
Просить не в праве оправдания,
Но, хоть, когда, – хотя б во сне,
Всплакни, и вспомни обо мне…».

       ГЛАВА VI. ДУЭЛЬ.

«Хоть и не первая дуэль
Мне предстояла, но уж, право,
К ним отношусь я и теперь,
Как к страшным, но и все ж забавам.
Щекочет нервы взгляд напротив,
Противник вроде и не против
Все миром разрешить пока,
И хоть слегка дрожит рука,
Но гордость, вкупе с ней сомнения,
Что скажут о тебе друзья,
В постыдной трусости виня,
Подводят к одному решению:
Стреляться, – с кровью лишь чужой
Честь отстоишь своей рукой.

Все так и было на рассвете.
Шуршание молодой травы
О приближающемся лете
Напоминало нам. – Увы,
Один из нас его не встретит,
Не приголубит, не приветит
Своих любимых и родных;
И только поминальный стих
Плиту надгробную украсит:
Мол, жил, безвременно почил
В расцвете лет, а может сил…
Но грешны мы и в божьей власти
Кого куда определить:
Кто на погост, кому-то жить.

И вот он – баловень судьбы
Стоит с четверкой секундантов.
Разгоряченный от хотьбы,
Рукой поправив аксельбанты,
С усмешкой смотрит на меня,
И жертвой будущего дня
Уж не иначе представляет,
Но в поединках кто как знает.
За ним и выстрел будет первый,
А это многое что значит;
Бывает, право же, удача,
Коль и не к черту его нервы,
Но шанс один лишь к десяти,
Так что, Полина, уж прости…

Со мной кузен ее – лишь он
Свидетель будет поединка,
Стоит растерян, удручен,
Как будто в хладной, ранней дымке
Ему стреляться надлежит,
И мелкой дрожью он дрожит.
Распорядитель к примирению
Призвал, но тщетно, без сомнения,
Сие не входит в мой расчет,
И вот шагов уж начат счет.
Двенадцать – столь всего отмерян
Раздел до вечности, но чьей?
Конечно, лучше б не моей,
И я в своей руке уверен,
Но тут как в ставке – чет-нечет,
Кому-то больше повезет.

Мы с князем взяли пистолеты,
Что нам вручил сухой старик,
Наверное, за многи лета
К дуэлям разным он привык,
Как и к смертям не в поле брани,
Порою глупым, слишком ранним,
И что красна смерть на миру
Здесь утверждать я не смогу.
По сути, вредное тщеславие
К барьеру нас всегда ведет,
Не честь, о коей нам поет
Все благородное собрание,
Но здесь не тот, пожалуй, случай
И с выстрелом всем будет лучше.
Уж в том поверьте мне на веру…
Но вот зовут уже к барьеру.

В стволе, укрывшаяся смерть,
Смотрела молча и предвзято,
И под ногой земную твердь
Я жажду ощутить, однако,
Еще довольно много лет;
Взглянуть на утренний рассвет
Не только этою весною,
Но много боле – и со мною,
Наверно, Бог сейчас согласен,
Поскольку выстрел прогремел,
А я, похоже, уцелел
И мир вокруг меня прекрасен,
Как было прежде и всегда…
А как прекрасны облака

На синей глади небосвода,
И пусть послушные ветрам
Сулят к обеду непогоду
По тем или иным местам,
Но даже дождь и тот отрада,
Не говоря уж о награде,
Чем одарил меня Господь:
Оставил душу, значит плоть
Жива еще, коль моя кровь
Лишь малым ручейком чрез бровь
Ко рту несет соленый вкус,
Который и взбодрил меня,
И на Мещерского глядя,
Я понял – он обычный трус:
В глазах испуг, трясутся губы
От неизвестности что будет.

Князь безразличие пытался
Лицу придать, хоть и дрожит,
Но трусом в памяти остался,
У коего меж ног бежит
Струей предательская влага,
Иным бы словом наречь надо
Сей проявившийся конфуз,
Но я за это не возьмусь.
Мой грянул выстрел – он упал,
Упал навеки бездыханный,
И в позе, кажущейся странной,
Проклятья словно небу слал,
Два пальца на руке скрестив,
И взор на небо устремив.

Никто слезу не проронил,
Еще не время убиваться,
Ну жил-был князь, теперь лишь был,
Про то с родными изъясняться.
Формальности все соблюдя,
Главой кивнув, благодаря,
За что и вовсе непонятно,
Но в настроении приятном
Мы с секундантом удалились.
Не след воочию держать,
Кого пришлось нам убивать.
И как бы недруги не злились,
Какое нам с кузеном дело
До остывающего тела?
Что мы смогли – то и свершили
И прочь с ним тотчас же отбыли.

А что ж Полина? – утром ранним
Ей только-только сообщили,
Что я с кузеном, весьма странным,
Куда-то вместе укатили.
Потом и слух прошел невнятный
О мерзкой стычке непонятной,
И надо думать, что теперь
Граф с князем вышли на дуэль.
Понять ее души тревогу
Несложно, коли есть она,
Уж битый час как у окна
Она с волненьем на дорогу
Все смотрит, глаз не оторвет,
Ну и понятно кого ждет.

Едва-едва моя пролетка
Примчалась к дому Ильиных,
Как тут с крыльца моя красотка
И вот в объятиях моих.
Все плачет, что-то причитает,
И рана на виске мешает
Ее покрепче приобнять
И что-то внятное сказать.
Как восхитительно волнение
Ее души, коль сердцу мил,
Меж тем прощения испросил,
А вкупе с ним соизволения
Себя в порядок привести
И с раной к доктору зайти.

А про письмо смолчал стыдливо –
Зачем бездушная строка?
Когда я жив и своей милой
Скажу воочию все слова.
Но разум лишь предполагает,
Господь же всем располагает
И встречи нашей ждать и ждать,
И на него лишь уповать.
Всему виной моя дуэль
Не с тем противником с кем надо,
И за усопшее то чадо
Вступилась вся его артель,
Мещерских же, кого не тронь,
Так враз из полымя в огонь.

Пока домашний мне арест
Без посещений и гуляний
И никаких братьев, невест,
Солдат стоит как изваяние
Посменно у дверей моих,
И Пушкина нетленный стих
В мозгу все вертится моем,
Как ночью темной, так и днем:
«Дыханьем ночи благосклонной
Безмолвно упивались мы!
Как в лес зеленый из тюрьмы
Перенесен колодник сонный…», -
О чем то, бишь? – все обо мне,
О горькой, о моей судьбе.

И высочайшим повелением,
Под одобрение двора,
Созрело нужное решение
Отправить в ссылку наглеца.
И, очевидно, это место,
Отнюдь, не батюшки поместье,
Где б на привольных я хлебах
Грехи замаливал в церквах.
Кавказ удобен для горячих
И прочих взбалмошных голов,
Куда за пару дерзких слов
О государе, не иначе,
Ссылали благость обрести
И дуэлянты здесь в чести.

Вот так и я, поборник чести,
Хулимый княжеской родней,
Воспринял с грустью то известие
С причиной только лишь одной:
Опять душевные страдания
В плену одних воспоминаний
Вдали от Поли дорогой,
Все что останется со мной.
И так за время заточения,
Хоть и домашней, но тюрьмы,
Ни разу не встречались мы,
Поскольку лопнуло терпение
У многочисленной родни
Полины милой, и все дни

Разлуки нашей, к сожалению,
Пусть и в условном, но плену,
Она у тетушки в имении
Жила, известно почему.
Как ни противилась она,
Сказалась, было, что больна,
Ничто не тронуло родных
И в окружении слуг своих
К родной по матери сестре
И снарядили налегке.
Ничто меня не удручало:
И ни арест мой в этот раз,
И ни отправка на Кавказ, –
Лишь почему она молчала.
Наверно письма все мои
К Полине так и не дошли.

Скорее в печке мои письма,
И к жару дров любовный жар
Добавили, но слишком низко
Вот так гасить в душе пожар.
Она без всяких переписок
И безобиднейших записок,
Хоть и во всем была вольна,
С приглядом проживать должна.
И просочился слух сквозь пальцы
На той неделе, на страстной,
Как в гости к тетушке родной
И заявились постояльцы
С ней вместе Пасху провести,
Хотя б в весенние те дни.

А гости словно ненароком
И обсуждают слух о том,
Что, мол, дуэль та вышла боком,
Вернувшись графу сущим злом.
«А что, для графа наказание
И в прок пойдет за злодеяние,
Хотя бы только в этот раз,
А столь воинственный Кавказ,
Поможет мозг ему прочистить.
Раз дуэлянт ты столь известный,
То будет здраво и уместно
При стычке с горцем поразмыслить:
Что и не след с суконным рылом
В калашный ряд соваться было», -

Вот тут хи-хи, вот тут ха-ха
Уместному на вид сравнению,
И нет в том страшного греха
Сказать Полине свое мнение.
А та бледней все и бледней:
«И сколько мне осталось дней
До ссылки этой окаянной,
И ведь в неведении желанный,
Что здесь я не по доброй воле.
Хотя бы весточку послать,
Что буду вечность его ждать,
Но как из этой, из неволи?», -
И случай только подвернулся,
Когда с Кавказа я вернулся».
 
         ГЛАВА VII. КАВКАЗ.

«В полку, где довелось служить,
Был принят по законам чести,
Да что там, надо ль говорить,
Что не унизился до лести,
А все чины мои по праву,
И воевать пришлось на славу, –
Был неспокоен тот Кавказ,
Где в стычках побывал не раз.
В долине горной мы стояли,
Где между скал текла река,
А вслед за ней и облака
Куда-то к морю проплывали,
Даря прохладу в летний зной,
Любуясь красотой земной.

Край гор высоких и долин,
Кавказ прекрасный и суровый,
Кто раз хотя б вкусил тут вин
Сюда вернуться хочет снова.
Здесь не бывал я никогда,
И в том была моя беда,
Не знал ни нравов, ни обычаев
И вел себя до неприличия
Высокомерно, так сказать,
Считая горцев дикарями.
А что еще могли мы с вами
В Москве кичливой разузнать
О жизни их, об их натуре?
Все на своей познал я шкуре.

А край действительно красив!
Долину окаймляли горы,
Вершины в небо устремив,
Промеж собой в величии споря,
Сверкая снежной бахромой,
Которой можно день-деньской
И любоваться безмятежно.
А небо, – потолок безбрежный,
Раскинул саван голубой,
Своей бездонностью пугая,
И с уверением полагая,
Что здесь царит земной покой.
О, как жестоко заблуждение
При взоре на сии творения,

Над коими Творец Всевышний
Не так и долго уж корпел,
За день-другой, и тот был лишний,
Все обустроить здесь успел.
Но это взору лишь приятно,
А что до жизни – так обратно,
Здесь духом слабым места нет.
И если гонит высший свет
Из круга избранных – плебеев,
То и Кавказ не отстает,
Уж с первых дней понять дает,
Что и не примет, кто слабее
Сынов, родившихся средь гор,
В чем и уверен до сих пор.

Не так и быстро, но проникся
И к их культуре вековой,
Хоть поначалу горцев лица
Казались нелюдью чумной,
Но постепенно, шаг за шагом,
Я устранил сию преграду,
Их грозный вид уж не страшил,
Хотя б в селении том, где жил.
Вот среди женщин оказалось
Привычных взору нам девиц
И не найти, а, впрочем, лиц
Увидел разве только малость –
Всегда укрытые платком,
И если что, так сразу в дом.

Но все ночные размышления
Принять на веру заставляло,
Что с их изяществом движений,
По сути, видели-то мало.
И как ни гибок ее стан,
И лик прекрасный деве дан,
Все сводится лишь к одному:
Рабой быть мужу своему.
Дика, прелестна, но груба,
Понятлива и даровита,
Заложницей семьи и быта
С рождения быть ее судьба,
И муж для них, как бог на небе,
Прав изначально, даже в гневе.

Смешались здесь народы, нравы:
Тут осетин, там кабарда,
А там чеченец своенравный
И прочих наций череда.
И как друг с другом уживались,
Коль в пролитой крови купались,
Чуть что и сразу за кинжал
И этим жил и стар, и мал.
Месть за родню – святая месть,
И редко род какой в ту пору
Спокойно жил, а чаще горы
Приносят им дурную весть,
Что сын на склоне перевала
Погиб от пули иль кинжала.
 
И вот они, то на соседей,
То против нас булат свой точат,
Миролюбивые беседы,
Что были с ними прошлой ночью,
Ушли с приходом летних дней,
Сказать вернее, то ночей.
Едва стемнеет – злой абрек,
Спустившись с гор в долину рек,
Все норовит прибрать к рукам,
Что в их хозяйстве пригодится:
Бочонок с порохом, корытце,
А чаще норовит к задкам,
Где в ночь пасутся наши кони
И вновь с утра весть об угоне.

Но то все мелкие напасти,
Урон от коих небольшой,
Другого требуют с нас власти,
Хотя б не мир, но чтоб покой
На год-другой установился,
Чтоб недруг наш угомонился,
И чтоб обозы, наконец,
Спокойно шли в любой конец.
Не те баталии, конечно,
Что при Ермолове велись,
Но дни мои как раз пришлись
На стычки с ворогом извечным,
И лишь одно: «Акбар Аллах», -
У них чрез слово на устах.
 
И вот приказ нам долгожданный –
Неблизкий путь нам предстоит,
И проводник наш больно странный,
Все косит глазом и молчит.
Его казаки разыскали
И, побожившись, уверяли,
Что лучше, мол, и не найти
И вот мы третий день в пути.
Устали кони – до селения,
Где Алибек стоит с друзьями,
На их наречии – с кунаками,
Совсем чуть-чуть по уверенью
Того же все проводника,
Но ночь, однако же, близка.

Нехитрый бивуак разбили,
Поспешно мало в караул
Солдат в ту ночь мы отрядили,
Считая, что в двух днях аул.
У нас с десяток казаков,
Солдат чуть больше может ртов,
Ротмистр Штольц да я в придачу,
Шли без разведки – на удачу,
Коварство горцев не учли, –
Все на авось, да бог поможет,
А что здесь голову все сложат
Подумать даже не могли.
И лишь Морфей сомкнул нам веки,
Тут и явились с гор абреки.

Резня – иное даже слово
К той бойне применить нельзя,
Но горцам это все не ново,
Хоть были и средь них князья.
Не проводник ли наш тогдашний,
Иудою в ту ночь представший,
Весь караул помог убрать? –
Не суждено уж нам узнать.
Но как же тихо поначалу
На спящих горцы навалились,
Без шума резать утомились,
Но чья-то все ж душа вскричала
И ночью лунною в тиши
Взялись за дело палаши.

То тут, то там ружейный выстрел
Пронзает тьму и тишину,
И я, и Штольц вскочили быстро,
Когда уж душу не одну
Отправили на встречу с богом,
И ротмистр с нецензурным слогом
Отдал команду всем: «Руби!», -
Но что поделать мы могли,
Когда лишь кучка нас осталась,
А тут десятка два иль три
Еще бегут из темноты
С гортанным окриком, казалось,
Опять «аллах», опять «акбар»,
И Штольц не выдержал удар.

Мешком на землю повалился
С кровавой пеною у рта,
А я невольно подивился,
Что жизнь бывает коротка.
И столько крови уж, наверно,
Не видеть мне до самой скверны,
Везде она, она, она
Течет как талая вода,
К ногам неспешно приближаясь,
Своим теплом прохладу ночи
Как будто чуть разбавить хочет,
В ручей небыстрый превращаясь,
Стекала в бездну остывая,
Тела и души забирая.

Как долго это все в словах,
А вот на деле скоротечно,
Вкус крови на моих устах
С соленым привкусом извечным.
Хотя бы ранен – не убит,
Но мысль в мозгу моем свербит,
Что жить осталось лишь мгновение,
И я рублю с остервенением
Так ненавистный горца лик,
На край скалы все отступая,
Наивно в миг тот полагая,
Что и, хотя б мой громкий крик
Поможет смерти избежать.
Кричу, но голос не узнать…

Кричу и хрипом отзовутся
Мои последние слова,
Нога скользит и в бездну рвутся
Мои и тело, и душа.
Сколь долго с кручи я летел
Запомнить разум не сумел,
Тем паче был я в забытьи, –
Часы, а может быть и дни…
Что жив остался – просто чудо,
Всевышний душу не забрал,
Наверно все же понимал,
Что без меня Полине худо,
И он, никто другой иначе,
На куст упасть мне обозначил.

Старик в то утро за водой
К реке спускался как обычно,
Ишак с понурой головой
Во след тропою шел привычной,
Везя кувшины на спине,
Печалясь о грядущем дне,
Когда опять на тяжкий труд
Его куда-нибудь сведут;
А вечер ждать еще и ждать,
Как и с овсом свежайшим торбу,
Пока ж к навьюченному горбу
Еще и надо полагать
И тело чье-то приторочат,
Эх, далеко же как до ночи…

С какими думами ишак
В то утро в гору поднимался
Сам он поведать мне никак
Не смог, но знатно постарался,
Коль воду и меня довез,
И не хватало разве слез 
На морде у него узреть,
Чего не будет с бедным впредь.
С заботой, с лаской, – как еще,
Старик с супругой надо мною,
Шли дни своею чередою,
А он не будучи врачом
Лечил презренного гяура
И в этом всем его натура:

Отдать все то, что уж не может
Родному сыну передать.
Который год пошел, но гложет
Печаль на сердце, – хоть бы знать,
Где сын покой обрел навек,
Но так устроен человек:
Чужую боль, пусть иноверца,
Воспримет сам и близко к сердцу.
Поклон Ахмату с Фатимой
За их заботу и терпение,
И впрок пошло мне их лечение,
Хоть был я слаб, но все ж живой;
Так кто ж мне более помог:
Старик суровый или Бог?

И слава богу, далеки
От них соседние селения,
А дом, где жили старики,
Ну впрямь чертог уединения.
Они укрылись в этом месте,
Знать, от людской кровавой мести,
Старик хотел бы – рассказал,
Но большей частью все молчал.
А я для них как сын родной,
Коль пробудил былые чувства,
Прощался с ними с явной грустью,
И хоть был с раной небольшой,
Но все ж к своим я возвратился,
Где первый встречный удивился:

«Артемьев, ты ли? – вот так чудо,
В живых не чаяли кого
Из вас увидеть, – скоро будет
С полгода, чай, со дня того.
Никто пока не возвернулся.
Как жив остался, где очнулся?
Все, брат, подробно обскажи,
И без вранья, без всякой лжи».
Они и верят, и не верят,
Но и не призрак я незримый
Стою воочию перед ними,
Лишь глас полковника уверит:
«В рубашке, граф, Вы родились,
Так что молись, молись, молись…

Вас всех покойными признали,
Такой резни не видел свет,
Родным о том всем отписали
И даже тем, чьих тел и нет.
Кто ж думал, что десница божья
Тебя укроет, – с нашей ложью
Не грех пред близкими предстать,
Но с теми лишь, кто хочет ждать».
Увы, пророческие строки,
И в памяти моей сейчас
Полковника все тот же глас
Звучит реальностью жестокой,
С какой оракулы Эллады
И ложь внушить бывали рады.

Пока ж с друзьями отмечал
Свое счастливое спасение,
И каждый новый свой бокал
Вливал в себя с остервенением,
Осознавая, что лишь случай
Помог в судьбе столь невезучей;
А может Полины молитвы
Спасли от смерти в этой битве?
На сей вопрос ответа нет,
Где есть Кавказ, – где высший свет.
Чрез месяц в здравии полнейшем
В полку я отпуск испросил,
Уже в достатке было сил,
А о судьбе своей дальнейшей
Еще не думал – лишь Полину
Все вспоминал дорогой длинной».
 
          ГЛАВА VIII. МОСКВА.

В Москве размеренная жизнь,
Где и былое с днем грядущим
В одном, пожалуй, лишь сошлись:
Какой с небес твой век отпущен,
Такой и будешь проживать,
А уповать, не уповать
На Господа, – так все едино,
Как было в прошлом, – так и ныне.
В Москве все сорок сороков
Церквей с веселым перезвоном,
Раскатистым осенним громом,
К молебну в нынешний Покров
Зовут в ближайший храм мещан,
Купцов, военных и дворян.

Традиция иль чувство долга
Прийти сюда нас понуждает,
Наивно думать с верой в Бога
Покой душевный наступает…
И в вере мало просто верить,
Но жизнь сама должна проверить
Насколько искренни пред Ним,
Когда колени преклоним,
Когда деяния совершаем, –
Честны ли мы, иль вновь лукавим?
Себя мы можем обмануть, –
Жену, друзей, – да многих можем,
Но каково пред оком божьим
Предстать, земной окончив путь?
Ответ на удивленье прост:
Грешим, – по смерти на погост
Снесут, что дале будет – не волнует,
Авось, гнев божий и минует.

Полина часто – через день
Ходила в церковь помолиться,
Печаль ее вуали тень
Скрывала, – эдакой б девице
И танцевать бы на балу,
А не пускать тайком слезу,
Платком украдкой утирая,
В молитвах графа поминая.
Ни весточки и ни единой строчки,
Как на Кавказ его услали,
Конечно, с эдакой-то дали
Не ждать письма без проволочки,
Но уж теперь и смысла нет,
Когда казенный, вскрыв пакет,

Она – о, ужас – прочитала:
«Штаб-капитан Степан Артемьев
Убит…», – а дальше дурно стало…
К полудню хмур стал день осенний,
Хотя с утра погожим был,
И ветер за окном завыл,
Устроив листьев хоровод;
И вместе с ним небесный свод
Дождем, как горькими слезами,
Земную твердь тотчас омыл,
Скорбя о тех, кто не дожил,
Кому не быть теперь уж с нами. 
И дождь, и слезы в одночасье
Смывали призрачное счастье.

Всего-то первая любовь,
А на душе Полины пусто,
Ушла навеки – вряд ли вновь
К ней возвратится это чувство;
Способна ль снова полюбить,
Иль без нее всю жизнь прожить,
Она не знает – молода,
В делах амурных не сильна,
Но жаждет снова испытать
Тот трепет девичьей души,
Когда они вдвоем в тиши,
Когда осмелилась сказать,
Что влюблена и ждет ответа;
И он пришел при лунном свете,

Хоть не в словах, но в поцелуе…
Стекает горькая слеза,
На миг спокойствие даруя,
И взгляд упал на образа,
Где вновь все лики неживые –
Глаза холодные, пустые.
Понять ли им ее печаль,
Иль, как обычно, снова вдаль
Свой взор святые устремят?
«И не одна ведь я на свете,
За всех Господь за нас в ответе,
А то, что вслух не говорят,
Так это, право, их решение
Считать, что есть грехопадение.
 
Вот я, грешна иль не грешна?
И в храме через день бываю…
Вот в пост мне трудно, – я ль одна
Великий пост не соблюдаю?
За что ж любви меня лишили?
Да, с графом тайно мы любили,
Но разве это грех какой,
Чтоб так карать своей рукой.
И возникает тут сомнение,
Что справедливый наш Господь
Свою отдал и кровь, и плоть,
Но вот за чьё ж тогда спасение?
О, Господи… Что я несу?
Язык мой – враг мой, и возьму
Назад греховные стенания,
Но все ж, за что сии страдания?».

А как же в доме Ильных
Восприняли сие известие?
Дошел слух также до иных,
Где все намек, да неуместный.
Одни жалели лишь прилюдно,
Все принимая, но подспудно
Давно решили: повезло –
Не пара граф, к сему все шло.
Другие искренне жалели:
Полина все ж еще дитя,
Но против вся ее родня
И потому не так скорбели,
Ведь граф не Ротшильд и не Крёз,
А посему и мало слёз.

Отец Полины делал вид,
Но неуклюже, неумело,
Что вместе с дочерью скорбит,
Ну а потом взялся за дело:
«Довольно хмуриться, дитя!
И так жизнь наша коротка,
А для тебя, в твои-то годы,
Уж предначертано природой
В веселье дни все проводить,
Вкушая прелесть юных лет.
Позволь же дать тебе совет:
Забудь его, чем слезы лить
Сходила б лучше на гулянья…
А то на бал, что князь Ананьев

Дает в честь аглицких гостей.
Сдается мне прием там вольный,
И много молодых людей
И благородных, и достойных,
Где как не там сегодня быть.
Ну что? – Карету заложить?
А то все слезы да рыдания,
Да эфемерные страдания,
Кому они сейчас нужны?
Ну покручинилась и хватит.
Там князя отпрыск будет, кстати,
Вы в детстве были с ним дружны.
И мать, и я – мы будем там,
Хоть танцы нам не по летам».

И целый месяц уговоры:
И так, и эдак – все не впрок,
Но камень точат разговоры,
Нашли укромный уголок
В душе ее и постепенно
Она внимала к ним смиренно,
Печаль ушла с ее лица
С упокоением мертвеца.
Сорокоуст уж отслужили,
Степан ни разу по ночам
Не снился ей, к иным делам
Все больше руки доходили:
То Рождество, то Новый год,
А может все, наоборот.
 
Проходит детская влюбленность…
С годами мудрость рассуждений
Привносит в жизнь определенность,
Не без усилий чьих-то мнений,
И постепенно, день за днем,
Все меньше думает о нем.
Все боле женское кокетство,
Чего не знала, право, в детстве,
Но как-то это к ней пришло
И закрутило, понесло
В жизнь развеселую, шальную:
То новогодний маскарад,
То приглашение на парад,
Где комплимент напропалую
Стремятся ей преподнести
И с нею вечер провести.

Пока невинные свидания
Без всяких вздохов и причуд,
Без откровенного признания,
Без поцелуев, и вдруг тут
Его случайно повстречала,
Кого давно, пожалуй, знала,
Но то все в детстве, не всерьез,
Без всяких там любовных грез.
А тут и строен, и красив,
Сын князя, отпрыск благородный,
К тому ж и родственник, хоть сводный,
Немного, право, что спесив,
Но это вовсе не порок,
Пройдет со временем, дай срок.
 
«Князь Федор – чем ей не жених?
Она – княгиня, как забавно,
И разговор как будто стих
Про связь Полины не случайно.
Все к одному и слава богу…
А вот и князь уж у порога,
Влюбился в дочь, уж не иначе,
Ну разве это не удача?», -
Глава семейства сам готов
И дверь пред князем распахнуть,
Всенепременно же шепнуть
На ушко пару льстивых слов,
Мол, ждет Полина аж с утра,
Ну а ему – пора, пора…

Мешать не станет молодым, –
Сам был таким и в их-то годы,
Так хочется побыть одним,
И грех противиться природе.
Уж перед ним и так, и эдак,
А как на то смотрел бы предок,
Кто милость царского двора
Добыл Отечеству служа?
Обласкан князь у Ильиных,
Да и Полине он приятен,
Всецело мыслью той охвачен
Отец ее и на иных
Просителей руки Полины
Своей рукой махнул отныне.
И пусть болтают: мезальянс,
Все для семьи счастливый шанс.

Помолвка вскоре состоялась,
Не столь помпезная, но все ж,
Родня Полинина призналась,
Что и потратилась всерьез.
На Троицу пройдет венчание,
О графе все воспоминания
Ушли, как не было б его,
И жаждет счастья своего
Ожившая с весной Полина;
Всему на свете она рада:
Цветам на клумбах палисада
И песне ночью соловьиной, –
Опять и грезы, и мечтания
Тревожат девичье сознание:

«И не печалиться же вечно,
И прав отец – все впереди,
В любви той первой скоротечной
Мы как заложники судьбы.
Князь Федор и фамилии царской
Чуть не родня с времен боярских…
Ах, право, чудно было б мне
Вдруг появиться при дворе:
«Ананьев князь на бал с супругой», -
Как мило слуху прозвучит,
Лакеи дверь спешат открыть
И танцы, танцы все по кругу,
А, может, даже и с царем,
Что будет чуточку влюблен

В меня, в княгиню, – боже правый,
Нет, я с ума сейчас сойду…», -
Свой лик, возможно, и лукавый
Полина видит на ходу
В огромном зеркале гостиной,
И тотчас снова взгляд невинный…
Смутилась, правда ненадолго:
«Ну что же князь, что он так долго,
А то и впрямь с царем интрижку
Я заведу от скуки ради,
Хоть на балу, хоть в Летнем саде –
Ах, что за глупая мыслишка…».
Мечты, мечты, что сновидения,
Иначе в жизни… к сожалению.

Тут слух прошел: Артемьев жив,
Был ранен, долго и лечился,
И вот все раны залечив
В Москву то ль едет, то ль явился.
И как теперь бедняжке быть?
Кого любить, кого забыть –
Ей сердце девичье не скажет,
И перст господний не укажет, –
Не до ее пустяшных дел:
«Ну хоть б пораньше то известие,
А то прибудет уж к невесте,
Коль князь с помолвкой преуспел», -
И нет уж чувств былых к Степану,
Знать, повзрослела слишком рано.

Отец ее в недоумении:
«Как быть, ужель опять скандал?
К барьеру граф без промедления
Попросит князя – я как знал,
Намедни сон дурной приснился,
А я спросонья не молился,
Вот и случилось ненароком,
Что сон сей мне выходит боком.
Хоть граф герой – почет и слава,
И сам наместник крест вручал,
В уста прилюдно целовал,
Но и карман пустой с уставом
Немного счастья принесет,
Авось, Полина все поймет».

          ГЛАВА IX. ВОЗВРАЩЕНИЕ.

«Не грех, конечно, вспомянуть
Какие в мыслях я картины
И представлял весь долгий путь
От встречи, наконец, с Полиной,
Но, право слово, все забыл…
Спина болела, зад заныл
От вечной тряски по ухабам
И никакой другой награды
Себе уж точно не желал,
Лишь бы скорей двор постоялый,
Да лечь неважно в чью постель,
И даже смена лошадей
Меня совсем не раздражала,
Как те Отечества дороги
От коих брань одна у многих.

Но, слава богу, – все не вечно,
Уже и Тула позади
С ружейным запахом извечным,
Осталось сотни две версты.
Как все ж прекрасна ты, Россия,
В своем величии пред бессильем
Всех давних недругов своих,
Хоть много бед и дней лихих
От полчищ оных испытала,
Но и тевтонцев и татар
Разбили предки наши встарь,
А тут француз – неужто мало
Своей земли, где родились,
Коль русских истреблять взялись.
А, впрочем, – мало, посему
Шли с этой целью на войну.
 
Так и косит презренный глаз
На наши земли и богатства,
Вот и вторгались к нам не раз
С благословения булл от папства
Внедрять здесь чуждые пороки,
Чему подвержены отроки,
Чьи души в юной простоте
Вкушают прелести не те.
Своих пороков и изъянов
Хватает нам вполне с лихвой,
А тут еще чужой, не свой
Придет с ухмылкой полупьяной:
Мол, лучше будет для засранца
Во всем пример брать с иностранца.

Ну кое в чем, вполне возможно,
Но память предков забывать?
О нет, такое невозможно –
Сему во веки не бывать.
И славим в храмах Александра,
Донского Дмитрия, Никандра,
По всей Руси их поминаем;
Их именами называем
Детей своих – уж их деянья
Святую Русь совместно с Богом,
Небесным будто бы пологом,
Укрыли нас от притязаний
Лишить всех веры, языка…
Эх, будь дорога чуть легка
Сии возвышенные мысли
И не вложил б в главу Всевышний. 

А тут пришла пора цветения
Садов вишневых под Москвой,
Вдыхал их запах с упоением
От мысли только лишь одной,
Что скоро снова я увижу
Свою Полину, – ближе, ближе
С минутой каждою Москва;
Церквей всех встречных купола
На солнце золотом играют,
И в колокольный перезвон
Я даже чуточку влюблен,
Поскольку в зиму возвращает
С тем самым первым поцелуем…
Об остальном не помнить всуе.

Возницу в дрему вечно клонит:
«Приятель, подстегни коней,
К вечерне бьют уже со звонниц,
Уж не жалей на них плетей
И сколько просишь, – заплачу», -
Так всю дорогу и кричу,
Прохожих окриком пугая,
И ничего еще не зная.
Но криком делу не поможешь,
Последний солнца луч мигнул
И, пропадая, намекнул:
Являться к ней сейчас негоже,
Себя б в порядок привести,
Обдумать как себя вести.

С родней ее – ведь то непросто,
Какой с отцом был разговор,
А тут явлюсь незваным гостем
И взбудоражу весь их двор.
Но и не к ним же я – к Полине,
Не в генеральском пусть я чине,
Но и мундир мой не простой,
Без ложной скромности – герой:
Златым Георгием отмечен
За храбрость, службу и что жив,
Отменно денег одолжив,
Готов, пожалуй, к этой встрече.
И не посмеет уж Ильин
Сказать, что голь стоит пред ним.

С утра и радость, и надежду
Луч солнца первый подарил,
Надев парадную одежду
Я в дом Полины поспешил.
Крест золотой в сиянии ярком
Под солнцем утренним нежарким
Людей внимание привлекал,
И я кивком лишь успевал
На их приветствие ответить;
Лишь с оной целью шел пешком,
Хоть и неблизко был их дом,
Но пусть все знают в высшем свете:
Нарушить снова их покой 
Готов вернувшийся герой.

Злословие людской толпы
Прекрасно зная, понимая,
Лелеял все ж свои мечты
На брак с Полиной, полагая,
Что может дочери рыданья
Подвинут разум к осознанию
Ее отцом, ее родными,
Что и запретами любыми
Они не смогут помешать
Любови нашей бесконечной,
Хоть, право слово, скоротечной,
Но это уж не им решать;
И лучше будет согласиться
Позволить мне на ней жениться.

Вот в сем неведении своем,
Обуреваемый надеждой,
Я и явился в этот дом,
Где мной отказ получен прежде.
Но что-то здесь совсем не так:
Еще в дверях лакей-вахлак
С вопросом странным: «Ожидают?
Как доложить, Они Вас знают?
А то хозяин больно злится
Последние, пожалуй, дни.
Не осерчали бы Они
Позволь я Вам к нему явиться».
Опешил я: вот так прием:
«Знаком ему иль не знаком

Не твоего ума, каналья.
Визит мой к барышне сейчас
И без доклада изначально
Пред взор ее прекрасных глаз
Предстать немедленно желаю», -
Слугу с дороги устраняю
И вот Полина предо мной.
Уж мыслил звать ее женой,
Но вижу холод в ее взоре,
К груди все руки прижимает
И как вести себя не знает –
Сломило что ли ее горе? -
«Я жив, Полина, я с тобой», -
И в тишине тут гробовой

Услышал голос неизвестный:
«Извольте, граф, попридержать
Порыв свой пред моей невестой!
Не грех бы ранее узнать
Кем мне доводится Полина,
Чье положение отныне
Не позволяет Вас принять
И уж тем паче обнимать.
Но полно, слухи к нам дошли,
Что Вас покойником сочли –
В письме казенном извещение,
И хватит ль у кого терпения
Годами ждать не зная что.
Оставьте, граф, Вы опоздали,
Довольно, что хоть сколько ждали,
Теперь Вы в доме сем никто!
Ступайте с миром и не злитесь,
А лучше Богу помолитесь».

Я сплю и это все мне снится…
На что сей хлыщ мне намекает?
Но бестолковой вереницей
Смысл слов в мой разум проникает,
От коих, кажется, больней
С молчанием Полиньки моей.
И ни словечка в оправдание,
Забыты наши все свидания,
Не сон ли вся моя любовь?
А были ли вообще те встречи,
Тот бал, мерцающие свечи,
Дуэль, Мещерского же кровь?
Не пьян ли я? Но нет, пожалуй,
Любви конец – любви начало –
Все пред глазами в круговерти
И жизнь страшнее самой смерти.

Однако, надо же ответить,
Таких слов сроду не слыхал
И о дуэли на рассвете
Не помню кто из нас сказал,
Но то, что выстрел его первый,
Уж это точно – нервы, нервы,
Я не сдержался и влепил
Ему так сильно, что он взвыл.
Засим откланялся, – ей богу,
Ничто меня здесь не держало,
К Полине чувств уже не стало,
Но помнил я еще дорогу
К мадам Клико и к заведению,
Где принят был с моим почтением».

           ГЛАВА X. НАВАЖДЕНИЕ.

«Вся прелесть утренней прохлады
Лишь ощущается с лихвой,
Когда и вечер ждать не надо,
Когда не первый выстрел твой.
Уж тут всему рад несказанно:
И пенью птиц, чьи трели странно
Свист пуль тебе напоминают,
И облакам, что проплывают
Куда-то вдаль над головой.
Все будто внове, незнакомо
И тут берет тебя истома,
С которой путь окончишь свой.
Но нет, взглянул я лишь на князя,
Как эта блажь исчезла сразу,

И снова бодр, и снова трезв,
Рука с похмелья не дрожит,
Едва глаза продрать успев
Мой секундант ко мне бежит.
Итак, все в сборе – примиренья
Никто не жаждет, к сожалению,
Ни я, и ни тем боле князь,
Честь замарать свою боясь.
Опять двенадцать те шагов
Земную жизнь от жизни вечной
Нас отделяют и беспечный
Князь выстрел сделать свой готов.
Все как обычно – даже скучно,
И не меня опять подручным

К себе в ад дьявол призовет.
О чем он думает, стреляя?
Все на авось, – любимчик рая,
А тут как в карты: чёт-нечёт,
Какая выпадет на счастье,
Но не беда в порыве страсти,
А тут ведь жизни на кону,
И смерть возьмет у нас одну. 
И выстрел мой – гляжу: мальчишка,
Его лишь толком разглядел,
И как Полине-то сумел
Прийтись по нраву сей трусишка?
И впрямь, как зайчик хвост поджал
И мелкой дрожью задрожал.
 
Я вскинул руку – опустил,
Тяжел, однако, пистолет…
Себя вдруг Богом возомнил:
Отправить князя на тот свет
В руках моих, точней – руке;
А в мыслях вновь на той реке
По волнам памяти блуждаю,
И рад забыть, но вспоминаю.
Тут видится мне Штольц покойный,
И глас глухой из преисподней:
«Довольно крови, граф, - остынь,
Ну что тебе его погибель?
Смертей довольно ты уж видел,
Остановись, смири гордынь».
И впрямь, – зачем? Ведь у нее
Все чувства поросли быльем,

Да и меня уж не влечет
К теперешней моей Полине.
Я выстрелю, и он умрет,
Потешу я свою гордыню,
А равноценен ли обмен?
Гордыни грех и смерти тлен
Пред выбором моим стоят
И всяко разно мне твердят…
Я в воздух выстрелил, и князь
Моей души смятение понял,
«Надеюсь долг свой я исполнил», -
И пистолет отбросил в грязь.
С опустошенною душой
В отставку подал и домой,
Где, впрочем, батюшка не ждал,
А лишь в молитвах поминал».

             ГЛАВА XI. ЗАКАТ.

«Я пьесу под названием «Жизнь»
Пишу из памяти сегодня,
Остался акт и вместе с ним
Шагну в объятия преисподней.
Никчемной жизни акт последний
Рука не дрогнет дописать,
Но каково там в этой бездне
Нам грешным не дано узнать.
Никто не знает – нет возврата
Из вечной тьмы на белый свет,
Какие Бог откроет врата? –
Его извечный есть секрет.
Какие адские картины
На стенах храмов и церквей,
Но вряд ли бес из нас изыдет
От вида пляшущих чертей.
Я, граф Артемьев, на закате
Беспутных долгих лет своих,
Погрязший смолоду в разврате,
Не столь виню во всем других,
Но лишь себя, былое вспомнив,
Прожив дни эти вновь и вновь,
Как заблудившийся паломник 
Своей душе ищу я кров.

Закат с мгновеньем каждым ближе –
Всепоглощающая тьма,
Рассвет увижу – не увижу
Уж не волнует так меня.
Все верно, даже справедливо,
Какая жизнь – такая смерть,
Признаться должно мне правдиво –
В главе такая круговерть,
Коль все смешалось в одночасье:
И юность, и моя любовь,
Картины бойни той ужасной,
И как со скал стекает кровь.
И мог ли я тогда Полину
Со смертью князя удержать?
Наверно нет, и жизнью длинной
Стал лучше это понимать.
Ну что ж, прощаться не придется,
Один как перст на сей земле.
Ну разве Тихон? – Обойдется,
Прочтет молитву обо мне…».

Просмотр давних сцен немых
Закончил граф – уже смеркалось,
И ни детей нет, ни родных,
Чего же ждать еще осталось?
Харона лодки, что уже
Плывет за бренною душою,
И жизнь со смертью на меже
Сошлись вечернею порою.
Съедает тьма остаток света,
Ночь наступает на века,
Невольный вздох, и к пистолету,
Не дрогнув, тянется рука…


               К О Н Е Ц.