каждый он к чьей груди ты жалась

каждый он — к чьей груди ты жалась, вызывала жалость, но не любовь. это всё, очевидно, не помещалось в сердце, не разбивалось лбом. ты стояла, дрожала и пальцы скручивала, и смотрела в ключицы, но не в глаза. отматывать бы назад это всё и лучше бы ничего ему не ответить и не сказать.

каждый он: каждый светлый, живой и трепетный, каждый в рёбрах оставил такую боль. ты опять выпадаешь слепым жребием, ты опять попадаешь в неравный бой. и опять стоишь тонкая, в лёгком платьице, в рукавичках осенью, в бирюзе. и ни черта не клеится, ничего не ладится, словно сердце стучит на какой-то вымершей полосе.

и кричишь до звона, до поражения и уходишь в ночь и возвращаешься через час, всё рыдаешь и просишь его прощения и совсем не можешь пожить ничья. понимаешь, ничья — один на один с собой: не искать ни смыслов и ни причин, но каким-нибудь августом кипарисовым — без надломов, сомнений, и без мужчин.

внутри города незнакомого, смехом, заревом говорить на чужом языке, в поездах трястись. тишина ночная, душа вокзальная, и над всем этим жёлтый, огромный диск. и стоять босиком, и любить за это бы: воздух мёд и янтарь, с корицей и молоком. и ты вся абсолютно — цельная и согретая, обретаешь внутри себя новый дом.