Царскосельское гнездо. Часть семнадцатая

«Обугленные рощи, нивы...
Постройки в сёлах сожжены.
Сегодня, Русь, ты некрасива,
Ведь силы все напряжены.

Противишься ты супостату,
Ломаешь вражеский хребет.
Сполна дана французам плата,
За беды им держать ответ.

Растоптаны поля и храмы,
Изъяты рамы, серебро.
Страшит печалью панорама,
На мужике горит тавро.

Как знак проклятия и плена,
Так скот хозяева клеймят.
Но русскому чужда измена,
Скотом быть люди не хотят.

И руку отрубает русский,
Ту, что отмечена клеймом.
Не станет подданным французским,
Ему ли место под ярмом?

Я протестую — грех тиранство!
Даёшь свободу — лозунг мой!
Неволя — горе, окаянство,
Вопит мужик, он не немой!»

«Ах, милый Саша, успокойся...» —
Холодный Дельвиг говорит.
«Ложись-ка спать, теплей укройся,
Твоя мечта орлом парит.

Нас агитировать не надо,
Понятно рвение твоё.
Смотри на всё холодным взглядом.
Дворянство Что царю поёт?

Мужик закабалён и точка!
Царизм и рабство — гнёт, порок.
Закреплено крестьянство прочно,
На равенство — запрет, порог».

А на пороге Кюхля в белом.
Наверное, ложился спать,
Но новость подхватила, грела,
Заставила мгновенно встать.

«Наполеон Москву оставил!»
Все подскочили и «Виват!»
Недолго супостат там правил.
Три раза грянул пушек ряд.