Леон Риффар. Сказки и басни. Предисловие

Трудно и возможно даже опасно публиковать басни после Жана де Лафонтена. И тем не менее, несмотря на возможные трудности и подводные камни, нет жанра более живого и располагающего к улыбке и веселью, нежели басня. Заключить в миниатюре небольшую драматическую пьесу и, одним махом в самом конце, дорисовать картину; здесь вывести коротенькую эпопейку, а там - миниатюрный пейзаж; вдохнуть жизнь в различных героев, правдоподобных, но при этом фантастически прелестных, заставить муравья бегать, а цикаду - петь**, льва рычать, а насекомых - жужжать, разговаривая между собой человечьими голосами, так часто запутанными и противоречивыми, затронуть, будто в индийских легендах, старые добрые времена, когда и звери могли говорить, и они также говорили людям великолепные вещи; оживить деревья, растения,  даже сами камни, тем самым окропляя и придорожные камни из сосудов правды; окружить актёров сей стоактной комедии   бесконечными декорациями самой природы, описать словами живую и прозрачную воду, рощи, поля, луга, небо и землю:

Кто бы не принял это за чары?

- и вместе с этим быть моралистом, хоть и без колкости, но не без озорства; приложить к этому правило построения сказок и поучать, если они неправы, своих читателей: направлять те же посылы детям, что суть те же люди, только ещё маленькие, и людям, что иногда являются большими детьми; пусть возникают они перед ними и вокруг них  в сказочном очаровании, дабы от предметов простых и приземленнейших можно было бы  подняться в полёт незаметный и лёгкий, к красоте облаков, - вот всё то, что позволяют басни, точнее, всё, что они позволили Лафонтену, но это не то, на что мы другие не можем ни надеяться ни посягать, ни до него, ни после него и уж никогда как он.
Господин же Риффар не позволил неподражаемому мэтру себя ошеломить. Без тени сомнения он подумал, как писал Лафонтен, своему другу, доброму канонику Макруа, что

Нельзя с поля всё подчистую убрать,
Чтоб после ни зернышка не подобрать. -

Вот тут-то господин Риффар и собрал свой сноп. Стоит похвалить его урожай и поблагодарить за такое присутствие его и участие. Говорят, что г-н Риффар - помощник префекта города Мант, "Ла Жоли", - если его называть на манер Альфонса Доде, у которого роща призывает, фиалки манят, а старые дрозды в садах помощников префекта не ведают зла, - который сочиняет стихи по дороге на сельскохозяйственную выставку. Действительно, почему бы помощнику перфекта в те потерянные минуты и не побыть баснописцем? "Обе профессии хороши" и здесь мы не найдём противоречий. Лафонтен был руководителем лесного ведомства в Шато-Тьерри, когда он начинал, при этом так или иначе отправляя свои обязанности, задумывать свои шедевры. Леса и водоёмы должно быть сызмальства и исподволь вдохновляли его, посему его обязанности не вредили его призванию. Несмотря на то, что г-н Риффар был помощником префекта, а может быть и благодаря этому, он запрещал себе политическую сатиру; однако политики было больше, чем можно было бы найти в дюжине книг Лафонтена. И уже в наши дни, возьми мы у мэтра каких-либо и ныне живущих персонажей, дабы придать им современный внешний вид, куманьку-лису, например, нормандца или гасконца; возможно, не очень уважительно и почтительно, но вполне откровенно представить политическую басню старой притчей, нацеленной на наши идеи и дела?

Всегда хватало в мире шарлатанов

- вот ещё один нестареющий стих Лафонтена. Шершни и медоносные пчёлы или другими словами паразиты и труженники, те, кто жужжат и те, кто работают, члены и живот, лягушки, вопрошавшие короля, лиса и виноград, тот самый виноград, что будет всегда незрелым для того, кто не умеет или не может его достать, верблюд и плывущие бревна:

Издали что-то, вблизи же ничто;

- много узнаваемых, схватываемых нами на лету сюжетов, находятся в первых книгах. Воры и осёл:

Осёл - то какая-то нищая провинция
А воры - что тот, что другой - сплошь принцы
Как трансильванский, турецкий иль венгерский,

- поменяй мы имена, не может ли это всё быть историей из международной политики? Несомненно, "всё уже сказано" , но можно и повторить. Никогда не приходит слишком поздно: всегда бывает после кого-то или чего-то. Важно ли прийти - и прибыть! - чтобы сказать своё слово и сыграть свою роль, если это возможно, в этом театре жизни, где меняются лишь актёры, а фабула остаётся такой же точно или приблизительно.
Маленькая книжица г-на Риффара - желанная гостья. Я благодарен ему в первую очередь за то, что он выбрал знакомые и простые сюжеты. Он представляет нам свои притчи ясно и скромно, без капли жеманства и менторско-официозного тона. Не может быть вычурным, мотом или педантом тому, кто объявляет о басне. Вычурность и педантизм - два недочёта, которыми я попрекал подражателей Лафонтена и прежде всего баснописцев-иностранцев.   Это справедливо благодаря качествам, противным искусству безыскусному и непретенциозному, благодаря которому Лафонтен и заслужил своё прозвание "Добряк".  Не является добряком тот, кто хочет именно таких чувств и именно таким образом. Я не привыкну к баснописцам, которые жалят своей ученостью, вплетая сюжеты в слишком дикую зоологию или чересчур занудную ботанику. Сад и зоосад баснописца должны быть знакомы всем в этом мире. Опять же нужно (и это один из законов жанра) чтобы название интеллигентно подготавливало в точности отражало содержание басни, дабы привлечь наше любопытство, а затем зажечься огненными буквами в нашей памяти. Итак, такая,  казалось бы, безделица, как выбор объекта заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробнее.
Таким образом в первом же объявлении сюжета, лишь в прочтении заголовка, лишь чуть ознакомившись с творчеством господина Риффара, мы уже понимаем, чего нам ожидать, что это всегда приятное чтение, мы предупреждены, а по верному пути хорошо идти, как гласит пословица, а присказки, пословицы и поговорки наряду с басня и как нельзя лучше отражают народную мудрость и национальный опыт. Ответ стрекозы, ответ муравья, соловей и жабы, конь и оливковое дерево, колос и василёк, флейта и барабан, кузнечик и сверчок, чувственная и мимоза, - это простые, прозрачные названия, сказанные как надо и позволяющие легко понять остальное.
Мы также можем много рассказать о персонажах этих басен. Весь мир знает историю принца де Линь, где старый кролик, которого тот держал на мушке и в конечном счёте оставил ему жизнь, пообещал принцу сказать то, что сказал Лафонтену, и отвести его к старым друзьям.
- Он действительно отвёл меня туда. Его лягушка, что не была окончательно мертва, к тому же оказалась существом весьма скромным по сравнению с остальными зверями, которых мы лицезрели все эти дни;жабы и соловьи пели куда лучше соловьёв; волки же были куда лучше "наших баранов".
Как и принц де Линь, господин Риффар определённо провел свою жизнь со зверями добряка Лафонтена. Некоторые из них с возрастом исправились: муравей стал менее скаредным, цикада перестала богемно прожигать жизнь,  или по меньшей мере нам это говорит господин Риффар, а мы ему верим. В ненастный день цикада спасла тонувшего муравья муравей, починив свой дом и кладовые, повреждённые тем ливнем, приютил свою "кредиторшу". От усталости цикаду сморил сон; проснулась же она от голода, в слезах.

Тотчас же муравей, пробужденье увидев,
Весело ей сказал: поедим, подходите,
К столу: посмотрите, скатерть я постелил.
Я попотчую вас едой деревенской
На десерт же я очень бы вас попросил
Музыкой нас развлечь своею прелестной.

Кроме уже известных нам персонажей, "зверей добряка", у которых господин Рифар изменил характер и манеры разговора, соловья, дающего жабам концерт, спелого колоса, извлекшего урок из кокетливой скромности васильков, являются также говорящими творениями, складно говорящими и добродетельно живущими маленькими существами, которых хоть у Лафонтена не было, но сей баснописец и не отвергал их существования. Та же Жаннетон в милой сказке о кувшине - кузина фермерши Перетт в "Горшке с молоком". *

С кувшином на голове
Жаннетон, пряма как стрела,
Приобняв свою ношу, шла
От ручья по летней тропе.

*******************************
В поле маки и васильки,
Увидав, как девчушка идёт,
Расшептались, бедняжки, с тоски:
"На главе она воду несёт.
Нужен лишь небольшой шажок!
Чтоб от жажды покой найти.
Лишь глотка достаточно, ох!
Чтобы от смерти цветок спасти.

**********************************
Но под гнётом не остановиться ей - ах! -
Над тропой возмущенный поднялся репей,
И уколотой злыднем ножкой своей
Неверный девчушка делает шаг -
И бах!

Хотелось бы процитировать всю или почти всю басню, столь живо и красиво сложенную, ибо в поэтическом пространстве комментарий не заменяет цитирования. Без сомнения этого фрагмента достаточно, чтобы дать представление об авторской манере господина Риффара, о мизансцене его актёров, о штрихах к их портретам и о ходе его повествования. Наша заслуга лишь в прочтении, наша цель лишь в том, чтобы его читали и, возможно, мы хвалим автора чуть больше, чем его стоит хвалить.
Господин Риффар не только творил или трактовал сюжеты и оживлял оригинальных и интересных персонажей; кроме всего прочего он ещё и пейзажист.
Известно, как славится Лафонтена своим умением описать пейзаж целиком парой слов.

Волны были прозрачны, словно в погожий день.

Сегодня  такое описание у нас бы заняло не меньше страницы.

И ветер меньший, чем тот, что случился,
Наморщил бы гладь воды.

Современный автор, описатель, применил бы эпитет "дрожащая",  "обостренная", "изобилующая" или может быть - увы! - "роящаяся" к той лёгкой ряби, что набежала - и исчезла. Великие классики семнадцатого века (и в этом их  изрядно упрекали!) описателями не были. Мы же наоборот, используем и охотно злоупотребляем описанием, являющимся, не лишним будет упомянуть,  слегка утомившим литературным приёмом.
Поэтому господин Риффар менее строг и скор в своих пейзажах, нежели старина Лафонтен. Однако, как человек остроумный и не лишённый вкуса, как известно простой и при письме, если и добавит обильную меру описаний, то по крайней мере мера та никогда не будет излишней. Не пьеса сделана для украшения, а украшение, являющееся в сущности дополнительным элементом, - для пьесы. В конце концов, если подходить к вопросу строго, мы не можем   увидеть в роскоши декора у господина Риффара некий жанр или новый творческий метод, эдакую описательную басню, где тот же изъян, коли таковой имеется, ограничен размером картины.
Описание в басне это действительно личная заслуга и та удачная своеобразность господина Риффара. Он говаривал, что творил свои басни на пленэре и в уединении, у подножия лесного древа, в благовонной тени, на берегу нежно журчащего ручья, где растут старые ивы; на стуле, что "так сказать, становится приятным упражнением", взяв с собой мелкокалиберное ружьё, в дуле которого удобно хранить стихи; на рыбалке наблюдал он за безобидной леской, целиком и полностью занятый нанизыванием рифм или подсечкой и вытягиванием лёгкого эскиза. Порой мелочи достаточно, чтобы очароваться страннику, умеющему смотреть, мечтателю, влюблённому в тайное изящество одиночества. Даже самая короткая и банальная прогулка таит свои сюрпризы для влюблённых и поэтов; достаточно щепотки мха и струйки воды, поющей птицы, проплывающего облака, всего, что переливается на солнце, слюды или соломы, чтобы разыгралось воображение и бесенок описательного взял бы да потянул вас за ухо.
 
О, хороший чистый дом
На углу дорог стоит,
Прочен, прост, уютен он.
Вокруг дома сад разбит.
Сад ли? Нет, всего лишь клумба
И песчаники вокруг...
..................................................

Ручей течёт через опушку
Закат, напев - ленивый странник
Под козырьком в плюща подушках
От глаз таится умывальник.

Когда же вечер пеклом красным
Зажжёт последний тис в аллее 
Вода блеснет ... А жар напрасный,
Как говорят, сквозь твердь в паденьи.

Дом приглашает гостей и дверь его открыта.  Господин Риффар не боится запросто войти из присущего художнику любопытства и мы охотно заходим вместе с ним. Будьте покойны: это не инвентаризация, долгая и многословная, как чрезмерно подробные описания, что често бывают  хороши лишь для скучных нотариусов. Это изображение внутреннего убранства, точное, но скромное, на манер тех голландцев, что так верно и законченно чувствовали домашнюю утварь, и могли изобразить не перегружая и не запутывая целый мирок на маленьком холсте. Более тщательное описание может быть бесполезным и утомительным, если только оно не передаёт настроение подобными деталями, духовное посредством телесного, и саму по себе жизнь посредством окружающей действительности. Без этого ты фотограф, а не художник; навести устройство и получить снимок - вот и всё его ремесло; ни цвета, ни движения. Господин Риффар это хорошо знает и не удовлетворится холодными и бесцветными фотографиями. Несомненно он передаёт увиденное, но вдыхая жизнь и освещая лучом света. Жилой дом, звери и люди, тропинка, пруд, двор, плуг, отработавший тысячи вспашек, проявляется в углу поля недвижимой буквой Y, и нам интересно всё, ибо описание это  не сухое, не приземлённое,  но всегда волнующее, так, что и сами мы ощущаем эти эмоции.
Другим подводным камнем описания  после дотошности мелких деталей является странность лексикона. Большая часть наших описателей в поэзии ли, в прозе ли, сегодня используют и даже злоупотребляют странными неологизмами, эффектными словечками, внезапными и порывистыми, кричащими прилагательными, аляповатостями, пускают, как говорится, пыль в глаза, золотую пыль, но слепящая при ветре. В столь ошеломленном состоянии плохо и видеть и читать. У господина  Риффара  можно не бояться подобных ухищрений; у него мы не найдём того, что так справедливо называет Бюффон "эти вспышки, вытягиваемые только усилием шокрующего, слова, противоречащие друг другу и покоряющие нас  лишь на несколько мгновений, дабы потом бросить во тьму". В единой ткани фразы простой и вместе с тем истинно французской, рельефные слова чётко выделяются и каждое хранит свой настоящий смысл и точное значение. Ничто не блестит и не мерцает в тени соседа, столь мягко и равномерно разлит свет. Отсюда и очарование цвета, что непринуждённо привлекает внимание и мы чувствуем его очень долго н одергивая взгляд и не концентрируя внимания: мы останавливаем его без усилий и удерживаем без удивления. Мы находим так называемое описание вполне натуральным и более, чем уместным, и кажется, что исчезни оно, останется пустота или тень.
Здесь и сейчас мы безусловно весьма далеки от "карликовой" морализаторской басни. Но не отклонялся ли от того же и сам добрый Лафонтен, дабы развенчать очередное лукавое мудрствование и тому подобные вещи?
Потому ли и не упускаем мы возможности обратиться к его примеру, дабы с удовольствием почти полностью описать время сумерек, когда серебряный серп луны за деревьями поднимается в подлесок,  а кролики на поляне, залитой белыми лучами, бегают и прыгают, словно маленькие тени; пение соловья, что

Внезапно свой голос раскрыв,
От прелюдии до каденции:
Блестящая, нежная трель бархатистая
Создана, чтобы мечты лелеять;
Может подняться к двоим неистово
Песнь божественная, элегия
Что нежна, как любовь, словно ночь, чистая;

почти наконец мороз, что развешивает тончайшие свои кружева на самшитовых ветвях и почти невесомую алмазную россыпь на дрожащем кустарнике, расцветает на колосьях рогоза и на кончиках луговой травы; снег, что падает в серости воздуха и накрывает деревню белым ватным одеялом: огромное солнце Прованса, сверкающее позолотой на фоне голубого неба? Голубятня в форме индийской пагоды; старая мельница, куда мы бегали детьми и образ которой остался эдаким уголком счастья, где хотелось бы по возможности пожить, где хочется

Весельем наполненный день, вечер мелахоличный,
Молчанием полный, несмотря на журчанье воды;

Господин Риффар заставляет нас увидеть  это всё в том виде, как увидел он, глазами художника и поэта и мы даже немного забываем о  самой басне так сказать в чистом виде, её сюжете, её же персонажах и морали, лишь бы только увидеть сие произведение тем поэтическим взглядом. Ужель милая картинка на стоит доброго урока?
Однако он не забывает ни урока ни морали, являющихся самой основой басни. Мораль его мила и снисходительна, и эти черты в ней кажутся мне наиболее привлекательными.
Я прекрасно знаю, что сейчас в моде пессимисты. Какой-то пессимизм приходит отовсюду, в последние годы особенно из Италии и из Германии. Он выплескивается к нам, в нашу страну, живущую всем назло, и в которой ещё живёт и здравствует национальный гений, основанный-таки на хорошем вкусе и чувстве юмора.

Мы проповедуем и мы верим, что мы - народ в эпоху декаданса; что мы ценны куда меньше своих родителей (что вполне возможно) , а наши дети будут цениться меньше нас, что, слава Богу, не подтвердилось. Мы рыдаем, что уходят нравы и вера, уважение старших и юношеские метания. Об этом же было сказано во времена Гомера: Нестор, видевший три поколения, жалел людей своей весны. Остережемся же пародировать старорежимную маркизу, сетовавшую, что куриные яйца стали мельче после революции. Не наблюдая мир сквозь чёрные очки, словно вечно отпетые пессимисты, ни сквозь розовые, словно наивные дети, посмотрим же на свет, какой он на самом деле, добрыми глазами, и постараемся сделать его лучше, хоть иногда меняя самих себя. Для этого будем мягки к другим и требовательны к самим себе. Воспользуемся же уроками жизни и напутствиями, что таят в себе басни. Станем простыми и добрыми, правильными и обходительными. Вся толстая книга унылой философии не стоит утешительной и ободряющей морали, как та, которую я позаимствую у господина Риффара в басне о недотроге и мимозе: это сын говорит с отцом и благодарит его за хороший совет.

И счастливы ведь мимозы вполне!
Стало быть, так поступать след и мне.
Вот увидишь, окрепнет душа и вот
Изнеженность умрёт.

Браво, мой сын! Нервы и настроение,
Испокон веку могут тебе лишь нагадить.
С богом сынок. Не дай им собой верховадить:
Слушайся голову, сердца довольствуйся мненьем.

Сила характера, откровенность, скромность, добропорядочность, трудолюбие - вот простые и крепкие добродетели, которые господин Риффар рекомендует нам вслед за Лафонтеном, что в свою очередь подчерпнул их у Эзопа, ненавязчиво, не надрывая голос, поступая, как человек, уверенный в своей правоте. Никому кроме фанатиков и шарлатанов не нужно повышать тон и размашисто жестикулировать. Никто другой на это на это не ставит кроме лицемеров, у которых "слащавый тон и вовремя подмигнуть" - средства для обмана глупцов. У правды голос, как и лицо, - спокойны и степенны. Истинные моралисты - и господин Риффар один из них, - не пресыщенные люди, которым уже опротивел мир, и те, в свою очередь, стремятся вызвать отвращение у других; не скептики, подвергающие сомнению существование всего вокруг, за исключением самих себя, не учёный, знающий всё и вся и занятый вниманием соринок из глаз; не, наконец простаки, что вопиют в пустыне, побуждаемые любовью к проповедям. Это честные люди, полезные просто своими поступками и словами, своим примером и поучением. Именно в этом ключе басни - великолепный курс практической морали, самый приятный и поучительный из тех, что нам известны. Каждый может найти и узнать там себя или своего соседа, а это начало мудрости. Каждый может здесь извлечь пользу из критики или совета, из упрёка или ободрения. "Вернёмся к нашим старым богам," - говорит господин Риффар в пьесе об отправке к старому другу. Эти старые боги - Поэзия, Музыка и Дружба.

Как прекрасны души движенья,
Спокойная убежденность,
Ненависть дураков, горенье
Ярости благородной!
Так состаримся же! И по жизни
Вперёд, мастера, ровным шагом,
Влюбленные в фантазий единство,
Любимцы одних идеалов!

Очевидно, ещё есть бравые парни и хорошие книги которым промысел приносит удовольствие, а чтение оздоравливает. Единственный их недостаток - скромность; но та же скромность только больше заставляет их ценить при встрече и очаровываться ими при первом знакомстве.

Притворство - страна из пустынных земель,
- говорит Лафонтен. А меж тем, скромно улыбаясь, господин Риффар распахал новый клин.

Анри Шантавуан.