Таланту Чехова. Интеллигентное бревно

(Сценка)
    Архип Елисеич Помоев, отставной корнет, надел очки, нахмурился и прочёл:
«Мировой судья...округа...участка приглашает вас и т. д. и т. д. (далее - много слов)
в качестве обвиняемого по делу об оскорблении действием крестьянина Григория Власова...
Мировой судья П. Шестикрылов».
— Это от кого же? — поднял глаза Помоев на рассыльного, - подскажи тотчас…
— От г. мирового судьи-с, Петра Сергеича-с... Шестикрылова-с...
— Гм... От Петра Сергеича? Зачем же это он меня приглашает? Зачем зовут?
— Должно, на суд...
Там написано-с...   тут…
   Помоев прочёл ещё раз повестку, поглядел с удивлением на рассыльного и пожал плечами...
— Псс... в качестве обвиняемого... Забавник этот Пётр Сергеич! Ну ладно, скажи: хорошо! Съездим сами…
Пусть только фриштик получше приготовит... Скажи: буду!
Наталье Егоровне и деточкам кланяйся! К ним тоже прибыть не забуду!
   Помоев расписался и отправился в комнату, где жил брат его жены поручик Ниткин,
приехавший к нему в отпуск.
— Посмотри-кася, какую цидулу мне Петька Шестикрылов прислал, — сказал он,
подавая Ниткину повестку. — К себе в четверг зовёт... Поедешь со мной? –
Ни к чёрту на рожон!
— Да он тебя не в гости зовёт, — сказал Ниткин, прочитав повестку. —
Он вызывает тебя на суд в качестве обвиняемого... Судить тебя будет... в отместку!
— Меня-то? Псс... Молоко у него на губах ещё не обсохло, чтоб меня судить...
Мелко плавает... Это он так, в шутку... Давно не виделись. Придумал же – повестку!
— Вовсе не в шутку! Не понимаешь ты, что ли? Ясно сказано тут:
в оскорблении действием... Ты Гришку побил, вот и суд.
— Чудак ты, ей-богу! Да как же он может меня судить, ежели мы с ним, можно сказать, друзья?
Какой он мне судья,
ежели мы вместе и в карты играли, и пили! И-ха-ха!
И чёрт знает чего только ни делали? И какой он судья? Ха-ха!
Петька — судья! Ё-ха-ха!
— Смейся, смейся, а вот он как засадит тебя, не по дружбе, а на основании законов,
под арест, так не до смеха будет! Оправдываться не хватит сил!
— Ты очумел, брат! Какое тут основание законов, ежели он у меня Ваню крестил?
Поедем к нему в четверг, вот и увидишь, какие там законы... он же Ваню! - крестил!!
— А я тебе советовал бы вовсе не ездить, а то и себя, и его в неловкое положение поставишь.
Пусть решает заочно... Облегчение  всем доставишь.
— Нет, зачем заочно? Поеду, погляжу, как это он судить будет... Будет ему ловко?
Любопытно поглядеть, какой из Петьки судья вышел.
Кстати же давно у него не был,  неловко...
   В четверг Помоев отправился с Ниткиным к Шестикрылову.
Мирового застали они в камере за разбирательством.
— Здорово, Петюха! - сказал Помоев, подходя к судейскому столу и подавая руку. -
Судишь помаленьку? Крючкотворствуешь? Суди, суди, я погожу, погляжу за чудодейством.
Это, рекомендую, брат моей жены... Жена здорова?
—Посидите там... в публике... Да… здорова...
    Пробормотавши это, судья покраснел. Вообще начинающие судьи всегда конфузятся,
когда видят в своей камере знакомых. Когда же им приходится судить знакомых,
то они делают впечатление людей, проваливающихся от конфуза сквозь землю –
в мир незнакомых.
Помоев отошёл от стола и сел на передней скамье рядом с Ниткиным.
Понимаешь,
важности-то сколько у бестии! — зашептал он на ухо Ниткину. — Не узнаешь!
И не улыбнётся! В золотой цепи! Фу ты, ну ты знаешь!
Словно и не он у меня на кухне сонную Агашку чернилами разрисовал. Потеха! Судить!
Да нетто такие люди могут судить?
Я тебя спрашиваю: могут такие люди судить?
Тут нужен человек, который с чинами, солидный... чтоб, знаешь, страх внушал, кто во грехе,
а то посадили какого-то и — на, суди! Хе-хе...
— Григорий Власов! — вызвал мировой. — Господин Помоев!
   Помоев улыбнулся и подошёл к столу.
Из публики вылез малый в поношенном сюртуке с высокой тальей, в полосатых брючках,
надетых в короткие рыжие голенища, и стал рядом с Помоевым – совсем ни к селу.
— Г-н Помоев! — начал мировой, потупя глаза. — Вы обвиняетесь в том, что-о-о...
оскорбили действием вашего служащего... вот Григория Власова, получившего от вас на орехи.
Признаёте вы себя виновным? В этом грехе …
— Ещё бы! Да ты давно таким серьезным стал? Хе-хе...
— Не признаёте? - перебил его судья, ёрзая от конфуза на стуле, будто там что-то заело. -
Власов, расскажите, как было дело?
— Очень просто-с! Я у них, изволите ли видеть, в лакеях состоял, в рассуждении, как бы камельдинер.
Известно, наша должность каторжная, ваше в — е...  эт…
Они сами встают в девятом часу, а ты будь на ногах чуть свет...
Бог их знает, наденут ли они сапоги или щиблеты, или, может, целый день в туфлях проходят,
но ты всё чисть: и сапоги, и щиблеты, и ботинки... в чём хотят пусть ходят…
Хорошо-с...
Зовут это они меня утром одеваться. Я, известно, пошёл...
Надел на них сорочку… сразу нашёл…
надел брючки, сапожки... всё, как надо - подряд…
Начал надевать жилет... Вот они и говорят:
«Подай, Гришка, гребёнку. Она - в боковом кармане в сюртучке, говорят».
Хорошо-с...
Роюсь я это в боковом кармане, а гребёнку словно чёрт слопал — нету! 
Рылся-рылся и говорю: «Да тут нет гребенки, Архип Елисеич! Нигде нету!»
Они нахмурились, подошли к сюртуку и достали оттуда гребёнку,
но не из бокового кармана, как велели, а из переднего – так прячут ребёнку.
«А это же что? Не гребёнка?» — говорят, да тык меня в нос гребёнкой - в дышло.
Так всеми зубцами и прошлись по носу. Целый день потом кровь из носу шла.
Сами изволите видеть, весь нос распухши... кровь остановил еле-еле!
У меня свидетели есть. Все видели.
— Что вы скажете в своё оправдание? — поднял мировой глаза на Помоева.
   Помоев поглядел вопросительно на судью, потом на Гришку, опять на судью и побагровел.
— Как я должен это понимать? — пробормотал он. — За насмешку?  Кто посмел?
— Тут никакой над вами насмешки нет-с, — заметил Гришка, — а вам по чистой совести.
Не давайте воли рукам.
— Молчи! — застучал Помоев палкой о пол. — Дурак! Шваль! Воля рукам – не ногам!
    Мировой быстро снял цепь, выскочил из-за стола и побежал к себе в канцелярию.
— Прерываю заседание на пять минут! — крикнул он по дороге, исчезая за дверью.
     Помоев пошёл за ним.
— Послушай, - начал мировой, всплескивая руками, -
скандал ты мне устроить хочешь, что ли, с ним?
Или тебе приятно слушать, как твои же кухарки да лакеи в своих показаниях по своей воле
будут тебя чистить, осла этакого? Зачем ты приехал? Без тебя я не мог дела решить, что ли?
— Я же у него и виноват! - растопырил руки Помоев. – Сам комедию эту устроил
и на меня же сердится! Посади этого Гришку под арест, и... и всё!
А я б его потом по струнке построил!
— Гришку под арест! Тьфу! Каким дураком был ты, таким и остался!
Ну, как же это можно Гришку под арест! Ну ты  мне и достался!
— Посади, вот и всё! Не меня же сажать!
— Прежние времена теперь, что ли? Гришку он побил и Гришку же под арест брать? Удивительная логика! В каком её нашёл древнем руководстве!
Да ты имеешь хоть какое-нибудь понятие о теперешнем судопроизводстве?
— Отродясь я не судился и судьёй не был ни на полвершка,
а так я понимаю, что явись ко мне с жалобой на тебя этот самый Гришка,
я так бы его с лестницы спустил, что и внукам запретил бы жаловаться,
а не то, чтобы ещё позволять ему замечания свои хамские делать – издеваться!,
Скажи просто, что хочешь насмеяться, прыть свою показать...
вот и всё! Нечего мне сказать?
Жена, как прочла повестку да как увидала,
что ты всем кухаркам и скотницам повестки прислал, - удивилась. Не ожидала!
Не ожидала она от тебя таких штук. Так домашний уют не создают!
Нельзя так, Петя! Так друзья не делают.
— Но пойми же ты моё положение!
    И Шестикрылов принялся объяснять Помоеву своё  поведение.
— Ты здесь посиди, - кончил он, - а я пойду и заочно решу. Посиди!
Ради бога - не выходи!
Со своими допотопными понятиями, ты такое ляпнешь там, как тебя потом спасать?
Ещё, чего доброго, придётся протокол составлять.
    Шестикрылов пошёл в камеру и занялся разбирательством.
Помоев, сидя в канцелярии за одним из столиков и перечитывая от нечего делать литературу - 
свежеизготовленные исполнительные листы,
слышал, как мировой склонял Гришку к миру.
Гришка долго топорщился, но наконец согласился,
потребовав за обиду десять рублей – на это всё же решился.
— Ну, слава богу! - сказал Шестикрылов, входя по прочтении приговора в канцелярию.
— Спасибо, что дело так кончилось...
Словно тысяча пудов с плеч свалилась.
Заплатишь ты Гришке 10 рублей и можешь быть покоен. Всё мирно завершилось.
— Я Гришке... десять... рублей?! - обомлел Помоев. - Да ты в уме?..
— Ну, да ладно, ладно, я за тебя заплачу, - махнул рукой Шестикрылов, поморщившись. -
Я и сто рублей готов дать, только чтоб не заводить неудовольствий. Мы-то ещё в уме!
И не дай бог знакомых судить. Лучше, брат, чем Гришек бить в начале дня,
приезжай всякий раз ко мне и лупи меня!
Это в тысячу раз легче, чем в тюрьму сесть.
Пойдём к Наташе есть!
   Через десять минут приятели сидели в апартаментах мирового - друзьми -
и завтракали жареными карасями.
— Ну хорошо, - начал Помоев, выпивая третью, - ты Гришке 10 рублей присудил,
а на сколько же ты его в арестантскую упёк? Надолго посадил?
— За что же его? Я его не упекал.
— Как за что? - вытаращил глаза Помоев. - А за то, чтоб жалобы не подавал!
Нешто он смеет на меня жалобы подавать? 
Тать!
    Мировой и Ниткин принялись объяснять Помоеву, но он не понимал и стоял на своём.
— Что ни говори, а не годится Петька в судьи! - вздохнул он,
беседуя с Ниткиным на обратном пути, когда они шли вдвоём. -
Человек он добрый, образованный, услужливый такой, но...
не годится! Не умеет по-настоящему судить всё равно...
Хоть жалко, а придётся его на следующее трёхлетье забастовать!
Придётся! Как иначе послушание у слуг воспитать?
______
А П Чехов А. П. Чехова. Интеллигентное бревно.
(Сценка)
    Архип Елисеич Помоев, отставной корнет, надел очки, нахмурился и прочел: «Мировой судья...округа...участка приглашает вас и т. д. и т. д. в качестве обвиняемого по делу об оскорблении действием крестьянина Григория Власова... Мировой судья П. Шестикрылов».
— Это от кого же? — поднял глаза Помоев на рассыльного.
— От г. мирового судьи-с, Петра Сергеича-с... Шестикрылова-с...
— Гм... От Петра Сергеича? Зачем же это он меня приглашает?
— Должно, на суд... Там написано-с...
Помоев прочел еще раз повестку, поглядел с удивлением на рассыльного и пожал плечами...
— Псс... в качестве обвиняемого... Забавник этот Петр Сергеич! Ну ладно, скажи: хорошо! Пусть только фриштик получше приготовит... Скажи: буду! Наталье Егоровне и деточкам кланяйся!
Помоев расписался и отправился в комнату, где жил брат его жены поручик Ниткин, приехавший к нему в отпуск.
— Посмотри-кася, какую цидулу мне Петька Шестикрылов прислал, — сказал он, подавая Ниткину повестку. — К себе в четверг зовет... Поедешь со мной?
— Да он тебя не в гости зовет, — сказал Ниткин, прочитав повестку. — Он вызывает тебя на суд в качестве обвиняемого... Судить тебя будет...
— Меня-то? Псс... Молоко у него на губах еще не обсохло, чтоб меня судить... Мелко плавает... Это он так, в шутку...
— Вовсе не в шутку! Не понимаешь ты, что ли? Тут ясно сказано: в оскорблении действием... Ты Гришку побил, вот и суд.
— Чудак ты, ей-богу! Да как же он может меня судить, ежели мы с ним, можно сказать, друзья? Какой он мне судья, ежели мы вместе и в карты играли, и пили, и чёрт знает чего только ни делали? И какой он судья? Ха-ха! Петька — судья! Ха-ха!
— Смейся, смейся, а вот он как засадит тебя, не по дружбе, а на основании законов, под арест, так не до смеха будет!
— Ты очумел, брат! Какое тут основание законов, ежели он у меня Ваню крестил? Поедем к нему в четверг, вот и увидишь, какие там законы...
— А я тебе советовал бы вовсе не ездить, а то и себя и его в неловкое положение поставишь... Пусть решает заочно...
— Нет, зачем заочно? Поеду, погляжу, как это он судить будет... Любопытно поглядеть, какой из Петьки судья вышел... Кстати же давно у него не был... неловко...
   В четверг Помоев отправился с Ниткиным к Шестикрылову. Мирового застали они в камере за разбирательством.
— Здорово, Петюха! — сказал Помоев, подходя к судейскому столу и подавая руку. — Судишь помаленьку? Крючкотворствуешь? Суди, суди... я погожу, погляжу... Это, рекомендую, брат моей жены... Жена здорова?
— Да... здорова... Посидите там... в публике...
    Пробормотавши это, судья покраснел. Вообще начинающие судьи всегда конфузятся, когда видят в своей камере знакомых; когда же им приходится судить знакомых, то они делают впечатление людей, проваливающихся от конфуза сквозь землю. Помоев отошел от стола и сел на передней скамье рядом с Ниткиным.
— Важности-то сколько у бестии! — зашептал он на ухо Ниткину. — Не узнаешь! И не улыбнется! В золотой цепи! Фу ты, ну ты! Словно и не он у меня на кухне сонную Агашку чернилами разрисовал. Потеха! Да нетто такие люди могут судить? Я тебя спрашиваю: могут такие люди судить? Тут нужен человек, который с чинами, солидный... чтоб, знаешь, страх внушал, а то посадили какого-то и — на, суди! Хе-хе...
— Григорий Власов! — вызвал мировой. — Господин Помоев!
  Помоев улыбнулся и подошел к столу. Из публики вылез малый в поношенном сюртуке с высокой тальей, в полосатых брючках, надетых в короткие рыжие голенища, и стал рядом с Помоевым.
— Г-н Помоев! — начал мировой, потупя глаза. — Вы обвиняетесь в том, что-о-о... оскорбили действием вашего служащего... вот Григория Власова. Признаете вы себя виновным?
— Еще бы! Да ты давно таким серьезным стал? Хе-хе...
— Не признаете? — перебил его судья, ерзая от конфуза на стуле. — Власов, расскажите, как было дело!
— Очень просто-с! Я у них, изволите ли видеть, в лакеях состоял, в рассуждении, как бы камельдинер... Известно, наша должность каторжная, ваше в — е... Они сами встают в девятом часу, а ты будь на ногах чуть свет... Бог их знает, наденут ли они сапоги, или щиблеты, или, может, целый день в туфлях проходят, но ты всё чисть: и сапоги, и щиблеты, и ботинки... Хорошо-с... Зовут это они меня утром одеваться. Я, известно, пошел... Надел на них сорочку, надел брючки, сапожки... всё, как надо... Начал надевать жилет... Вот они и говорят: «Подай, Гришка, гребенку. Она, говорят, в боковом кармане в сюртучке». Хорошо-с... Роюсь я это в боковом кармане, а гребенку словно чёрт слопал — нету! Рылся-рылся и говорю: «Да тут нет гребенки, Архип Елисеич!» Они нахмурились, подошли к сюртуку и достали оттуда гребенку, но не из бокового кармана, как велели, а из переднего. «А это же что? Не гребенка?» — говорят, да тык меня в нос гребенкой. Так всеми зубцами и прошлись по носу. Целый день потом кровь из носу шла. Сами изволите видеть, весь нос распухши... У меня свидетели есть. Все видели.
— Что вы скажете в свое оправдание? — поднял мировой глаза на Помоева.
   Помоев поглядел вопросительно на судью, потом на Гришку, опять на судью и побагровел.
— Как я должен это понимать? — пробормотал он. — За насмешку?
— Тут никакой над вами насмешки нет-с, — заметил Гришка, — а вам по чистой совести. Не давайте воли рукам.
— Молчи! — застучал Помоев палкой о пол. — Дурак! Шваль!
   Мировой быстро снял цепь, выскочил из-за стола и побежал к себе в канцелярию.
— Прерываю заседание на пять минут! — крикнул он по дороге.
     Помоев пошел за ним.
— Послушай, — начал мировой, всплескивая руками, — скандал ты мне устроить хочешь, что ли? Или тебе приятно слушать, как твои же кухарки да лакеи в своих показаниях будут тебя чистить, осла этакого? Зачем ты приехал? Без тебя я не мог дела решить, что ли?
— Я же у него и виноват! — растопырил руки Помоев. — Сам комедию эту устроил и на меня же сердится! Посади этого Гришку под арест, и... и всё!
— Гришку под арест! Тьфу! Каким дураком был ты, таким и остался! Ну, как же это можно Гришку под арест!
— Посади, вот и всё! Не меня же сажать!
— Прежние времена теперь, что ли? Гришку он побил и Гришку же под арест! Удивительная логика! Да ты имеешь какое-нибудь понятие о теперешнем судопроизводстве?
— Отродясь я не судился и судьей не был, а так я понимаю, что явись ко мне с жалобой на тебя этот самый Гришка, я так бы его с лестницы спустил, что и внукам запретил бы жаловаться, а не то, чтобы еще позволять ему замечания свои хамские делать. Скажи просто, что насмеяться хочешь, прыть свою показать... вот и всё! Жена, как прочла повестку да как увидала, что ты всем кухаркам и скотницам повестки прислал, удивилась. Не ожидала она от тебя таких штук. Нельзя так, Петя! Так друзья не делают.
— Но пойми же ты мое положение!
    И Шестикрылов принялся объяснять Помоеву свое положение.
— Ты посиди здесь, — кончил он, — а я пойду и заочно решу. Ради бога не выходи! Со своими допотопными понятиями, ты такое ляпнешь там, что, чего доброго, придется протокол составлять.
    Шестикрылов пошел в камеру и занялся разбирательством. Помоев, сидя в канцелярии за одним из столиков и перечитывая от нечего делать свежеизготовленные исполнительные листы, слышал, как мировой склонял Гришку к миру. Гришка долго топорщился, но наконец согласился, потребовав за обиду десять рублей.
— Ну, слава богу! — сказал Шестикрылов, входя по прочтении приговора в канцелярию. — Спасибо, что дело так кончилось... Словно тысяча пудов с плеч свалилась. Заплатишь ты Гришке 10 рублей и можешь быть покоен.
— Я Гришке... десять... рублей?! — обомлел Помоев. — Да ты в уме?..
— Ну, да ладно, ладно, я за тебя заплачу, — махнул рукой Шестикрылов, поморщившись. — Я и сто рублей готов дать, только чтоб не заводить неудовольствий. И не дай бог знакомых судить. Лучше, брат, чем Гришек бить, приезжай всякий раз ко мне и лупи меня! Это в тысячу раз легче. Пойдем к Наташе есть!
   Через десять минут приятели сидели в апартаментах мирового и завтракали жареными карасями.
— Ну хорошо, — начал Помоев, выпивая третью, — ты Гришке 10 рублей присудил, а на сколько же ты его в арестантскую упек?
— Я его не упекал. За что же его?
— Как за что? — вытаращил глаза Помоев. — А за то, чтоб жалобы не подавал! Нешто он смеет на меня жалобы подавать?
    Мировой и Ниткин принялись объяснять Помоеву, но он не понимал и стоял на своем.
— Что ни говори, а не годится Петька в судьи! — вздохнул он, беседуя с Ниткиным на обратном пути. — Человек он добрый, образованный, услужливый такой, но... не годится! Не умеет по-настоящему судить... Хоть жалко, а придется его на следующее трехлетье забастовать! Придется!..