Oblivion

Мой грешный слог, разнузданный злой петит,
трава с-рождения, молочных пре-слов отрава.
Я окружён кириллицей во плоти,
и буквы жаждут забавы.

33 ордынских батыра вышли из сонных вод на свет.
"А" помахивает небрежно палицей,
Латиница держит нейтралитет.
Иероглифы — те вообще щурят глазки и скалятся.

"Э" зовет меня: - Э, чувак, подойди сюды!
Язык её меж зубов змеится.
"Ю" держит шило и смотрит на мой кадык,
за ней выглядывают согласных лица.

Ну что, помог тебе твой английский? — усмехается "К"
— Cмотрите внимательно, люди:
вот перед вами предатель русского языка,
и гниде пощады не будет!

Тут же раздаётся топот копыт —
это друзья-кентавры несут верёвку и мыло.
"П" и "Г" — две виселицы из толпы
кажут кабаньи рыла.

O, shit! - переворачиваюсь на другой бок.
В темноте часы светят зелёным, за окнами — North York и осень.
Ещё до подъема немалый срок,
но смена начнётся в восемь.

Под утро из подсознания выходят целители навеселе,
в макинтошах и с ружьями системы "Е",
и, как гусей у аэропорта,
отстреливают мысли,
греющиеся возле аорты.