Пьер Паоло Пазолини. В старом кинотеатре

Как вдруг бьется сердце, когда на выцветшей
афише... Я приближаюсь, я изучаю цвет,
уже принадлежащий другому времени, мягкие округлые
очертания лица героини. Героизм и грязь
на потертой, потемневшей бумаге.
Я быстро вхожу, влекомый внутренним гулом,
в полной решимости предаться дрожи воспоминаний,
познать всю славу совершенного поступка.
Я вхожу в зал перед началом последнего сеанса,
безжизненный, окруженный серой толпой.
Родственники и друзья, в беспорядке сидящие на скамейках,
затерянные в тени в отчетливых беловатых кругах
посреди холодного зала...
Сразу, на первых же кадрах,
меня подхватывает и уносит...
l'intermittence du coeur. Я оказываюсь
на темных дорогах памяти, в таинственных
комнатах, где у человека другое физические естество,
и прошлое омывает его своим плачем...
Однако, поскольку я в этих вещах разбираюсь давно и хорошо,
я не теряю нитей: вот же... Казилина,
на которую печально открываются
врата города Росселлини...
Вот он, эпический пейзаж неореалистов:
телеграфные линии, булыжник, сосны,
крошащиеся стены, погруженная в тайну
толпа, потерянная в повседневных хлопотах,
мрачные формы времен нацистской оккупации...
И вот выкрик Маньяни, почти что символ,
под совершенно спутанными прядями волос;
вот в ее живых, молчаливых глазах
сгущается осознание трагедии.
И растворяется обескровленное настоящее, 
и песнь аэдов становится оглушающей.