Царскосельское гнездо. Часть одиннадцатая

«Всему виной характер вздорный...» —
Ему друг Саша отвечал.
А я слуга его покорный,
Рок ненавистный увенчал.

Ещё завистлив я ужасно.
Князь Горчаков — красив, богат.
В алмазных звёздах — мне-то ясно.
Такому самодержец рад.

Знай, Илличевский раздражает:
Изящно пишется строка,
Хоть путного он не рожает,
Зато рука его легка.

А я перо грызу ночами,
Картины вижу — не пишу.
Пасую часто пред очами,
А ниву слова не вспашу...»

«А знаешь ли, что Кюхля болен?
Намедни он свалился в пруд.
Что Пушкин-брат, ты недоволен?
А вдруг тебя к стене припрут?»

«Не знал, Жано, вот это новость,
Так где лежит он, мне скажи!»
«Печальна трудной жизни повесть,
А ты склоняешь падежи...»

Срывается мгновенно Пушкин.
Куда дорога? В лазарет...
«Постой, и я с тобою!» — Пущин,
Но от того простыл и след.

Лежит страдалец в лазарете.
Исходит лучик от луны.
Бормочет: «Я один на свете...»
Глаза страдания полны.

«Я, Кюхля, твой покой нарушил...» —
Заходит Пушкин в простыне.
«Хоть ты ко мне и равнодушен...» —
Раздался шёпот в тишине.

«Кто там?» — Спросил друг не без дрожи.
«Не бойся, Кюхля, Пушкин я.
Прости, я был неосторожен,
Ты можешь выругать меня.

Сам знаю — часто я несносен!
Побей, друг Виленька, побей!
Всё, эпиграммы злые брошу,
Поверь, я вовсе не плебей».

«Да полно, я тебя прощаю.
Зачем смеёшься надо мной?
А я, ей-богу, защищаю,
Я за тебя стою стеной».

«Скажи, так ты меня прощаешь?»
«Да хватит, Саша, ерунда...
Ведь только ты и защищаешь,
Когда случается беда».