Пьер Паоло Пазолини. Я бежал в грязных сумерках...

Я бежал в грязных сумерках,
оставляя позади искореженные рельсы и молчаливые
строительные леса, через кварталы, купающиеся
в запахе железа и влажных нагретых тряпок,
под покровом пыли, промеж хижин из жести
и сточных канав. Здесь возвышались уже закопченные
стены новых построек
на фоне бесцветного метрополиса.
                На разбитом
асфальте, в воняющих пометом зарослях
травы и на полосах глинистой
жижи, которые дождь испещрил
грязными лужами тепловатой воды,
где постепенно растворялись и терялись
вереницы велосипедистов и фыркающих
грузовиков с хворостом, в центрах пригородов,
где кое-какие бары уже горели в кругах
белого света, под гладкими стенами
церкви бесчинно валялись юноши.
                Вокруг
уже старых народных многоэтажек — сохнущие сады
и стройки с блестящими неподвижными кранами,
стоящими в лихорадочном молчании.
Но чуть дальше от освещенного центра,
по краю этой тишины, синяя асфальтированная улица,
казалось, была целиком погружена
в жизнь, насколько древнюю, настолько же полную
напряжения и беспамятства. Фонари, хоть и были редки,
светили падающим светом, а все еще открытые окна
белели вывешенным бельем, трепетали
доносящимися изнутри голосами. На порогах
сидели старухи, а рядом, светя яркими
костюмами и почти праздничной расцветки штанами —
мальчишки: они обнимались друг с дружкой,
но перекидывались шутками с еще более юными
девчонками.
           Все на этой улице
было таким человеческим, и люди крепко
жались к ней — в своих комнатушках, на тротуарах,
среди своих тряпок, под светом своих фонарей...

Казалось, будто человек, хоть и погруженный
целиком в свое жалкое жилье, был здесь всего-навсего
временно расквартирован, будто бы представитель неземной расы,
привязанный к своему квартальчику,
внутри этого пыльного и засаленного вечера,
находящийся здесь не в силу своей природы,
а волей странного случая. Однако, тот, кто проходил и смотрел,
лишенный невинности нужды,
и будучи посторонним, искал здесь причастности,
хотя бы в радости быть прохожим и наблюдателем.
Вокруг была одна только жизнь. Но в этом мертвом мире
для него возобновлялась Реальность.