Юрий Михайлик

ЮРИЙ МИХАЙЛИК
(род. в 1939 г.)

Не верь, не бойся, не проси –
Закон барака.
Других законов на Руси
И нет однако.
Но как нам жить, и как нам быть,
Куда деваться,
Кто хочет верить, ждать, любить,
Просить, бояться?
И что нам делать, фраера,
Олени, лохи
В грязи барачного двора,
В блатной эпохе?

***

Поэзия словно космос пуста.
И сколько стихов ни пиши,
в ней всегда существуют такие места,
где не было ни души.
Где не звенел, ни глагол, ни металл,
не скрипели ничьи прохоря,
где даже Пушкин не пролетал,
о прочих не говоря.

Этих широт, этих щедрот
никто не калечил межой.
Хочешь — возделывай свой огород,
хочешь — паши чужой.
И когда ты пятьсот стишков насвистал
и выложил в интернет,
ты можешь хоть лечь на свой пьедестал —
никаких соперников нет.

Не бойся, не бейся, бедный поэт,
меж комплексов и обид.
Не то, что врагов, — собеседников нет
ни на одной из орбит.
А о чем звезда со звездой говорит
в непостижимой дали,
расскажет обугленный метеорит,
если долетит до земли.

***

Нам досталась такая страна,
что она и беда, и вина.
Лет по триста любым разговорам.
Да и птице, видать, не впервой
убеждать вологодский конвой:
— я не мельник, я ворон…

Эту землю как книгу из книг
сочинял не монах, но ледник,
русла завтрашних рек нацарапав,
валунами утыкав гряду
вдоль пути в Золотую Орду —
от Хвалынска и вниз на Саратов.

На широтах сумы и тюрьмы
государство — страшнее зимы,
все декабрьские бунты — гусарство.
Но подтает и тронется лед —
и тогда наш любимый народ
пострашней государства.

Нам досталась такая страна,
где наивно рассчитывать на
правоту и рассудок.
С ней легко голодать-холодать,
но когда низойдет благодать,
с ней не выжить и суток.

Соплеменник, изменник, беглец,
ты не мельник, и я не кузнец,
что ж нам снятся под пальмами юга
тьма да вьюга, да снежный завал,
что мороз намолол и сковал
близ Полярного Круга.

***

«Времена не выбирают
В них живут и умирают.»
Александр Кушнер.

Ах, как сладко выбирать,
где придется умирать.

То ли там, от ностальгии,
задыхаясь и дрожа,
то ль от здешней хирургии —
от кастета и ножа.

На излете глупой жизни
этот выбор все трудней.
Там — от нежности к отчизне.
Здесь — от ненависти к ней.

* * *

Позабытые поэты,
как сгоревшие кометы —
нет ни света, ни следа.
Свет недолог, след нестоек,
вспомнит разве что историк —
кто там, что там и когда.

Краткий промельк, вспышка света,
слабым голосом пропета
жизнь, прочтенная с листа.
Как стремительна орбита —
дерзость, молодость, обида,
гордость, горечь, пустота.

Позабытые поэты —
ни изданий, ни портретов,
ни простых, ни круглых дат,
ни усадеб, ни музеев,
ни речей, ни ротозеев, —
и никто не виноват.

Но когда-то, там, далеко,
в черном холоде полета
тот, кто сгинул и пропал,
до того, как пал и сгинул,
в мерзлый космос строчку кинул
огненную — как запал.

И навек осталось тайной,
где упал огонь случайный,
содрогаясь и лучась,
что за связь меж этим словом
и рождением Сверхновой,
той, что светит и сейчас.

***

Переломные явленья — к перелому перелом.
На четыре поколенья навалило бурелом.

Грозы, слезы, леспромхозы — и за все одна цена:
колыбельная береза, корабельная сосна.

Перед пылью, перед глиной за семь бед — один ответ.
Там, где не было невинных, виноватых тоже нет.

В торжестве лесоповала не предвиделась пора,
где не станет матерьяла для пилы и топора.

Вот и сели, бедолаги, мять опилочки в горсти.
Ни бумаги, ни отваги, чтоб итоги подвести.