Горб рябых позвонков

а  я  не  жалею,  что  многое  упустил,
всех  пропустил, 
вырыл  новый  колодец, 
начал  пить,
синусоида  лет  то  кривила  меня, 
то  к  карнизу  толкала,
то  в  облака,
у  меня  с  жизнью,  в  общем - то,  неплохие   дела,
я  ненавижу  её,  она  ненавидит  меня, 
а  холод  нас  обжигал  своим  ядом,
кусал  моё  сердце  в  её  кармане…

а  жалости  нет  во  мне, 
блеск  золота,  медной  стружкой,  купировал  обоняние,
я  люблю  осадок  винных  паров  в  своём  сознании,
тогда  в  окне  иначе  сидит стекло,
лёд  города  пробует  каменный  вкус,
по  циферблату  стекает  слеза  мух,
добрые  души  стоят  на  холме  плоскогрудой  мечты,
они  молятся  злу, 
я  злой, 
не  молюсь, 
но  среди  них  нахожусь…

треск  утренней  птахи  фрезой  режет  мотив  пробужденья,
день  зомбирует  вечер, 
вечер  /ночь/  шипит  под  дудочку  крыс,
до  самого  первого  такта, 
рояль  остаётся  в  белом,
звук  тошнит
под  оркестр  в  чёрном  теле,
или под  нотный  лист,

я  брал  себя  в  руки  измором,
эпицентр  ярости,  редким  качеством  думать,
пробивал  лобную  кость,
голый  снег  замерзал, 
кутал  чувство  приговорённого  к  пожизненному,
синий  кусок  неба  с  поводка  сорвал  цепной  пёс...

скрёб  лапой  хозяина  запертой  клеткой,
где  прутья  ниже  уровня  огня,
ключом   сторожил  замок  сломанной  дверцы
привычкой,  оставаться  на  месте,
там,  где  пролаять  нельзя,
а  птицы  врастали  в  яйца  привычно, 
крылья  внутрь,  перья  наружу,
бахрома  рассвета  смолой  стекала,
плющила  стужу,
пса  проклинала…

а  добрые  лица  оскалом  искали  улыбку,
а  ток  прикасался  гладить  до  говешки,
зАросли  зеркал  отражением  в  проплешинах,
а  я  сидел  на  крыше, 
манжеты  солнцу, 
как,  сопли  лучам,  на  локти  мотал,
словно  нездешний,

и  так  многогранны  мои  морщины,
и  так  безлики  зрачки  глаз  в  упор,
не  жалею,  что  многое  упустил,
пусть  идут  впереди,
я  сзади,
я  собранный,
как  приговор…