Пшеничный венок

                «До свиданья, друг мой, до свиданья…»
                Сергей Есенин

В иссохшем горле липкая слюна,
Пытаюсь проглотить, но бесполезно,
Который год душа моя больна,
Израненная временем железным,

Темнеет за окном увядший клён,
Скользят по стенам призрачные тени,
И женщина, прекрасная как сон,
Мне голову склонила на колени,

Звенящая ночная тишина,
В которой слышно лишь сердец биенье,
И маятника острая струна,
Срезает за мгновением мгновенье.

И в облаках луна висит над домом,
Застрявшая тугим, тяжёлым комом.



Застрявшая тугим, тяжёлым комом,
Стремится рифма выбраться на свет,
И образом, покуда незнакомым,
Она поможет мне найти ответ,

К чему же эта дьявольская смесь
Любви и страсти, муки и позора,
Я не могу понять, зачем ты здесь,
Святая куртизанка Айседора?

Галдящее у сцены вороньё,
Вакханку жадно взглядом обнимает,
А я гляжу бессильно на неё,
И для чего я здесь, не понимаю…

Крепка, хоть и невидима стена.
Ужасно выпить хочется вина.



Ужасно выпить хочется вина,
И  эта жажда разум мой терзает,
Но трудно чашу осушить до дна,
Венец терновый мне на лоб сползает…

Тухлятиной воняет в кабаке,
Гармоника хрипит тоскою злобной,
налётчик Федька вертит нож в руке,
И на меня косится исподлобья.

Мне тяжко, сам не знаю почему,
И отчего-то скучно и неловко,
Сейчас я встану, свой пиджак возьму,
И выйду в переулок на Хитровку,

Мечтая среди уличного грома,
Закрыть глаза, и оказаться дома.



Закрыть глаза, и оказаться дома,
И горсть земли родимой зачерпнуть…
Во мне и православия истома,
И древняя, языческая жуть,

Русь стонет, разрываясь на куски,
И что же с ней, сама не понимает,
В деревнях озверелых мужики
Помещиков на вилы поднимают,

С церквей горящих, падают кресты,
Их рубят, с прибаутками, на части,
Во имя исполнения мечты,
Во имя торжества народной власти!

И хочется лицо рукой прикрыть,
Сесть на крылечко, галстук распустить…



Сесть на крылечко, галстук распустить,
Вдохнуть душистый воздух полной грудью,
И жадно папиросу закурить,
Отдавшись с наслаждением безлюдью,
 
Ну надо же, как точно всё сбылось,
Всё то, о чём во тьме мечтал Бердяев,
И жить всем нам отныне довелось,
В Стране Прекраснодушных Негодяев!

Матросы, проститутки, шулера,
Актрисы, ГПУ-шники, поэты,
И журналисты, пьяные с утра,
Швыряют мне кто камни, кто букеты,

И затянуть хомут спешат скорее,
Удушливой петлёй стянувший шею.





Удушливой петлёй стянувший шею,
Струится от машины сизый дым.
«А я вот тоже сочинять умею!»
Палач играет «Люгером» своим,

«Спирт с кокаином – холод и огонь,
Наган и Надсон – неплохая пара!»
Мне Яков Блюмкин протянул ладонь,
И я упал в объятия кошмара.

Команда. Залп. На палец номерок.
И отлетает жизнь от тела к свету,
Но я так и не смог нажать курок,
Когда ни будь Господь мне вспомнит это.

И я тогда смогу про всё забыть,
И навсегда проститься, и простить.



И навсегда проститься и простить,
И в жизнь иную ринуться, как в омут,
Из клетки в небо птицу отпустить,
Замкнуть калитку, и уйти из дому.

О, Персия! Ты сказка наяву!
Дворцы, мечети, рынки и арыки,
Как лист опавший, я по ним плыву,
Край Алладина, древний и великий!

Да, я попал в волшебную страну,
Досталась мне чудесная награда!
Мне кажется, что я сейчас усну,
Ты не буди меня, Шехерезада!

Теперь я этот край в душе лелею,
Я по-другому просто не умею!



Я по-другому просто не умею,
И не могу я не писать стихов,
Я этой хворью сызмальства болею,
Не вырвется колодник из оков…

 Я помню, лоб перекрестив  украдкой,
Не зная, хороши, или плохи
Склонившись над измятою тетрадкой,
Читал для Государыни стихи.

В палате сквозняком трепало шторки,
Бинты сияли снежной белизной,
И терпкий, словно уксус, дым махорки,
Как фимиам, клубился надо мной.

Струится из-за туч вечерний свет,
Пустые мысли бродят в голове…



Пустые мысли бродят в голове,
Тяжёлые и круглые, как гири,
Журчит Фонтанка в снежном кружеве,
Я одинок, мне скучно в этом мире.

Снег в Ленинграде. Ночь, фонарь рябит,
И хлопья тают каплями на коже,
Суровой глыбой Англетер стоит,
На серый гроб отчётливо похожий.

Но что поделать, мне идти туда,
В холодный номер, с мебелью казённой,
Где время утекает без следа,
Рекой забвенья, горькой и солёной.

И перед первым шагом в воду Леты,
Снимаю надоевшие штиблеты.



Снимаю надоевшие штиблеты,
За этот день промокшие насквозь,
На стол бросаю смятые газеты,
Пальто в прихожей вешаю на гвоздь,

И, шлёпая по скользкому паркету,
Я подхожу к замёрзшему окну,
Я не нашёл чернил, нигде их нету,
И нечем записать строфу одну.

А впрочем, сам себе я врать не буду,
Есть способ, чтоб закончить этот стих,
Ну а потом, навек уйти отсюда,
В мир, что приходит часто в снах моих.

Чтоб рифмы замолчали в голове,
Чтоб босиком, по ласковой траве…


 
Чтоб босиком, по ласковой траве,
Как в детстве, пробежаться по опушке,
Смотреть, как с неба льётся тёплый свет,
Считать глухое уханье кукушки,

В ладошку, под ореховым кустом,
Нарвать душистых ягод земляники,
И добежав до речки под мостом,
С разбегу прыгнуть в солнечные блики.

Потом лежать и греться на песке,
Пытаясь воду вытряхнуть из уха,
И слушать, как за плёсом, вдалеке,
Могучий гром ворочается глухо…

И заплутавшись в лабиринте лета,
Бродить, до соловьиного рассвета.



Бродить, до соловьиного рассвета,
И возвращаться утром по росе…
Святая Русь! Теперь я понял это,
Ты открывалась мне во всей красе!

А я, мальчишка, был принять не в силах,
Бесценный дар вселенского добра,
И лишь теперь, в воспоминаньях милых,
Я вижу то, что потерял вчера.

Я знаю, я один за всё в ответе,
Я сам разрушил этот дивный град,
И ты меня, родная, на рассвете,
Уж не буди, как восемь лет назад…

Вам всем гулять в родимой стороне,
Но никогда не доведётся мне…




Но никогда не доведётся мне,
Понять, зачем я жил на этом свете?
Я плыл вперёд, как лодка по волне,
А рядом были женщины, и дети,

Я рвал в хмелю гармоники мехи,
Ругался в драке трёхэтажным матом,
Но иногда я сочинял стихи.
Мои стихи ни в чём не виноваты…

В глазах темно, в висках гудит набат,
Я весь дрожу от радости и злости,
Скрип сапогов, и в дверь мою стучат…
Что ж, заходите, дорогие гости!

А всё же, как хотелось по весне,
Вдаль ускакать на розовом коне…



Вдаль ускакать на розовом коне…
Мне конь в глаза глядит с немым укором,
Снопа соломы мокнут на стерне,
Погост, за покосившимся забором,

Навеки исчезающая Русь!
Живущая одним лишь днём единым,
Тебя я не забуду, и горжусь,
Что был твоим, пусть непутёвым, сыном!

От прошлого осталось так немного,
И здесь слова другие не нужны –
«Изба-старуха, челюстью порога,
Жуёт пахучий мякиш тишины…»

Плывёт над миром эта тишина…
В иссохшем горле, липкая слюна…




В иссохшем горле липкая слюна,
Застрявшая тугим и плотным комом,
Ужасно выпить хочется вина,
Закрыть глаза, и оказаться дома,

Сесть на крылечке, галстук распустить,
Удушливой петлёй стянувший шею,
И навсегда – проститься и простить,
Я по другому, просто не умею.

Пустые мысли бродят в голове,
Снимаю надоевшие штиблеты,
Чтоб босиком, по ласковой траве,
Бродить до соловьиного рассвета!

Но никогда не доведётся мне,
Вдаль ускакать на розовом коне…
                02.07.20.