Чудеса часть 129

Чудеса часть 129

Невозможный Санкт-Петербург глазами европейца

Продолжаем знакомить читателей c историческими источниками. Выносим из забытых закромов (а эта книга из серии, которая так и называется «Забытые книги») книгу, изданную в 1910г в Лондоне, под названием «Санкт – Петербург».  Автор этой книги Георг Добсон в течение многих лет был корреспондентом лондонской газеты «Таймс» в Санкт-Петербурге. Книга показалась мне интересной тем, что содержит взгляд со стороны, и передает краткое, сжатое содержание истории возникновения и строительства города, и возможно, факты, еще не известные русскому читателю.
Отличие Санкт-Петербурга от всех европейских столиц
Начитает автор свою книгу с описания своего личного впечатления о городе на Неве:
«Хорошее представление об особенностях города и его окружения может быть передано читателю, если автор укажет их здесь в свете, в котором они впервые впечатлили его много лет назад.
Его внимание в первую очередь поразила просторность этого места, обширный масштаб, на котором Имперский город был заложен, и огромная трата земли, в которой Петр Великий посадил свой так называемый «Рай». Автор не мог не заметить красивый внешний вид главных зданий и чрезвычайную слаженность географического положения.
Был также вид относительной пустоты многих больших, открытых площадей и широких, длинных главных улиц, которые временами казались слишком большими для небольшого количества жителей, разбросанным по ним. После Лондона и Парижа он был похож на провинциальный город или огромную деревню,  несмотря на дворцы и соборы. Самые большие здания казались подавленными большими окружающими их просторами. Непосредственное окружение знаменитого Исаакиевского собора показало поразительный контраст с окружением собора Св. Павла, который так позорно подрезан кирпичом и раствором на Ладгейт-Хилле.»
Хорошо иллюстрирует ситуацию в Лондоне (да, думаю, схожую и в других европейских городах того времени) французский живописен Гюстав Доре:
Возможно, слегка предвосхищая будущее? Сейчас, конечно, и в Санкт-Петербурге уже случаются пробки. Ну а в Европе они случились с изобретение первого автомобиля. Да что там автомобиля, в центре Амстердама, например, (который вроде как послужил прототипом Санкт-Петербурга?) полно улиц, где два велосипедиста то с другом могут разъехаться.  Такие широкие улицы Санкт-Петербурга позволяли проводить военные парады, чего совершенно не предусматривала планировка европейских городов:
«Дома, построенные вокруг этого великолепного русского храма, находились на почтительном расстоянии от него. Военный смотр мог пройти перед ним без наименьшей трудности. В расположении улиц было легко увидеть, что город не строился стихийно, но имел регулярный план прямых линий, пересекающих друг друга по более или менее прямым углам. Этот план лучше всего виден на Васильевском острове, крупнейшем острове дельты Невы, и очень важной части Санкт-Петербурга.»
А возможно Петр 1 был провидцем и смог предугадать развитие городского транспорта в будущем? Которым даже 19-й век еще не являлся. Т.е. по сути, планировка строящегося Города предусматривала если не реалии 21-го века, то уж точно 20-го:
«Все казалось имеющим атмосферу новизны  и современности. Белизна и светлые оттенки лепных фасадов домов, которые никогда не становятся черными, благодаря использованию в основном древесного топлива вместо угля, помогало укрепить это впечатление. Ни каких остатков старины.»
Копоти, значит, не было, и все сверкало белизной, потому что дровами топили. Но насколько я знаю, в том районе нет угольных месторождений. И ближайшее месторождение бурого угля расположено в Московской области. Интересно все-таки, сколько необходимо было дров, чтобы отопить большой город только одними дровами в течение долгой зимы и нескольких (по крайней мере, двух, с 17-го по19-й) столетий подряд? Учитывая, что деревья растут не так уж и быстро. И учитывая закон Российской империи, запрещающий использовать на дрова строевой и корабельный лес, а вдоль берегов рек вообще никакой:
1000 саженей – это более 2х км. Т.е. в радиусе 2х км вдоль берегов всех  рек вблизи Санкт-Петербурга рубить вообще любой лес запрещалось. Можно было где-нибудь поглубже в чаще рубить, так оттуда еще как-то надо умудриться эти дрова вывезти. О балах вот много написали, а о том, как все эти помещения отапливались, где бы почитать.
«Автор в своих прогулках не видел никаких переполненных трущоб, ни узких, извилистых улочек и переулков, никаких блоков, стоящих на пути современных требований. Город, должно быть, проектировался с большими идеями относительно будущего роста его уличного движения, и хотя оно значительно увеличилось в бытность писателя, все еще имеется достаточно места для его дальнейшего развития. По-моему, был только один незначительный пример расширения улиц в Санкт-Петербурге для удовлетворения потребностей увеличившегося дорожного движения на протяжении всей его истории. Это произошло недавно, когда два или три моста через каналы были расширены, чтобы дать больше места для новых электрических трамваев.»
Добсон обратил внимание еще на одну особенность в строительстве Санкт-Петербурга. Он не застраивался из какого-то единого центра, расширяющегося равномерно во все стороны, как это обычно происходило в формировании городов. Но ключевые здания строились сразу в разных местах, порой на значительном удалении друг от друга:
«Когда Петр Великий приступил к строительству Санкт-Петербурга, он не довольствовался построением ядра лишь в одном конкретном месте, оставив его расширение обычным естественным путем. У него были разные учреждения, расположенные по обе стороны реки на огромных расстояниях друг от друга. Например, Александро-Невский монастырь был построен на одном конце Невского проспекта, примерно в трех милях от Адмиралтейства на другом конце, и потребовалось больше века, чтобы заполнить промежуточное пространство.»
Месторасположение  Санкт-Петербурга
Так же удивлял Георга Добсона и выбор месторасположения города:
«Часто не одобряли, что Санкт-Петербург очень сильно удален от всех других крупных центров России, так же, как и от соседних стран. Он стоит далеко от всех других коммуникаций, как в России, так и на остальном европейском континенте. Он лежит на пути в никуда, в частности, за исключением, возможно, арктических морей. Что касается наземного сообщения, то Санкт-Петербург находится в самом неудобном и глухом конце России, который мог быть выбран для нее. Петр Великий, который только жаждал «морской силы», совсем не питал интереса к наземным маршрутам. Хотя он был только отдаленно или почти совсем не связанным с викингами, которые основали более древнюю российскую династию Рюриков, он, тем не менее, унаследовал и в какой-то мере возродил свое своеобразное пристрастие к кораблям и водным путям. Неудобства этой отдаленности Санкт-Петербурга из более старых центров «внутренних районов» упоминается русским писателем Нарышкиным следующим образом: «Государство, имеющее столицу на одном из его концов, подобно живому существу, у которого сердце было бы на кончике пальца.
Сегодня это возможно, не важно, учитывая развитие гоночных моторов и наше презрение к дистанции, и, тем не менее, это будет так, вероятно, в ближайшем будущем, когда дирижабли будут использоваться более широко; но нельзя не думать о том, что, если бы российская столица была размещена в несколько более доступном месте, это было бы лучше для внешнего мира, а также для России. Никто не может сказать, где еще она могла быть расположена, но все, похоже, согласны с неудобством ее нынешнего расположения. Возможно, было бы более полезным для жителей, если бы Петр начал строить город на милю или две дальше по реке Охте, откуда он заставил шведов уйти. Со всех сторон Санкт-Петербурга нет никаких других городов, имеющих какое-либо значение на протяжении сотен миль, ни на территории России, ни через российско-финскую границу в непосредственной близости. Тверь находится в 300 милях, а Москва – в 400 милях к юго-востоку; Вильно, бывшая столица Литвы, находится более чем в 400 милях к юго-западу; и Хельсингфорс, столица Финляндии – в около 300 милях к северо-западу. Если мы повернем на север, в этом направлении нет ничего, кроме Архангельска, еще на 600 или 700 миль дальше, и Северного полюса. Ближайшие города Новгород, Псков и Нарва, которые когда-то были столь важны в российской политике и торговле, уже давно погрузились в провинциальную ничтожность. Они когда-то вели обширную торговлю с западным миром и, по правде говоря, представляли собой реальное «окно в Европу» за столетия до того, как Петр Великий открыл свое окно на Неве. Первые два центра раннего русского самоуправления, Новгород и Псков, с известной памятью, были сокрушены и покорены Иваном Грозным на благо и возвеличивание Москвы. Все три города были впоследствии заменены новой столицей Петра.
Таким образом, Санкт-Петербург стоит, собственно говоря, посреди пустыни, окруженной болотами и лесами. Многие из этих болот все еще указаны на подробных картах как «Николаевские болота/ Круглые болота» и т. д. Балакириев, шут Петра Великого, описал положение новой столицы своего хозяина в следующей меланхолической мелодии: «На одной стороне море, на другой горе, на третьей мох, на четвертой ох».
Так автор книги описывает труднодоступность Санкт-Петербурга со стороны моря:
«Когда автор совершил свой первый визит в Санкт-Петербург морем, он считал, что последняя часть маршрута крайне неинтересна. Проход среди скал и островков финской стороны - восхитительный, но это опасный берег, и большие пароходы следуют на большом расстоянии от него в заливе.
В то время не было ни одного морского канала, позволяющего судам с глубокой осадкой безопасно подниматься по реке. В Кронштадте пассажиры должны были либо пересаживаться на русские речные суда, которые высаживали их у причалов города, либо из Кронштадта  добираться до небольшого поселка Ораниенбаум, откуда они могли доехать до Санкт-Петербурга на поезде. Единственное изменение, произошедшее с тех пор – океанские пароходы могут заходить прямо в порт Санкт-Петербурга по Кронштадтскому каналу (Морскому каналу, построенному в конце 19-го века – прим. мое)»
Революционное значение Санкт-Петербурга
Добсон считает, что Санкт-Петербург занимает уникальное положение в смысле некой стартовой площадки для борьбы нового со старым, и Европы с Азией, местом революционных идей, изменивших ход истории. Сначала Петр 1, затем Екатерина II, Александр II все ближе приближали Россию к идеалам Запада. Что все-таки встречало сопротивление не только со стороны русского народа, но и со стороны некоторых представителей русского дворянства.
«Только благодаря великодушной решимости Александра II Россия была перестроена в шаблон, заимствованный у Запада. В этом процессе Санкт-Петербург был лабораторией всех введенных мер. Таковыми были освобождение крепостных, создание местного самоуправления, окружных и муниципальных советов, реформа судебных институтов и измененная свобода печати. Нельзя отрицать, что эти меры были радикально новыми и беспристрастными к великой массе русского народа. Поэтому многие русские ненавидели Санкт-Петербург, который, правда, был очень далек от России, любимой ими по истории и традициям. Последующий опыт, однако, доказал, что эти великие реформы постепенно принимались народом и что они в наибольшей степени способствовали национальному продвижению в цивилизацию (западную, разумеется –прим. мое).»
Сопротивление «вхождению в цивилизацию» продолжалось долго. Еще в 19-м веке накал его был силен – восстание декабристов, убийство царя Александра II и другие проявления:
«Некоторые энтузиасты того времени, которые выступали за ре-русифицирование России, даже дошли до того, что отправляли свои письма по почте, адресованные в Петроград, а не Санкт-Петербург, «град» или «город» - славянское слово для немецкого «burg». Немецкие имена, которые Петр Великий так любил давать всему, всегда были неприятны русским и раньше, и не очень нравятся русскому патриоту наших дней. Император Александр III сам был настроен против этой немецкой терминологии, и хотя он не изменил ни одного из имен, принятых Петром, он согласился вернуть университетскому городу Дерпту (ныне Тарту –прим. мое) его старое славянское название «Юрьев» и внести соответствующие изменения в имена нескольких других мест в прибалтийских провинциях.
Старые славянофилы 30-х годов и реакционеры при Александре III работали на те же старые идеалы, которые влияние Санкт-Петербурга грубо потрясло. Русское православие и нация были сильно ослаблены немецкой бюрократией Петра Великого, но самодержавие не было ослаблено.
Характер и достижения Петра Великого совершенно затмили славу своих предшественников на русском троне. Новая Россия, которую он открыл и которую он и его преемники навлекли на изумительное внимание в мире, вскоре заставили забыть старый порядок вещей в Москве. Оригинальность Петра как гения и политика затрудняла ассоциировать его работу с чем-то, что было до него. Старая полуазиатская Россия, похоже, сравнивалась с мифом и легендой. Царство Петра было настолько замечательно, что оно полностью затмило все, что находилось до него, и, казалось, полностью отделило его от истории прошлого. Это было особенно актуально в отношении прошлой жизни региона, в котором он основал Санкт-Петербург.»
Уже давно замечена тенденция: если Запад хвалит какого-то правителя/политика, значит, он хорош для Запада, но плох для России. И наоборот. Как дополнительная лакмусовая бумажка для простого русского человека, чтобы определиться в потоке лжи. Насчет полуазиаткой России, как я поняла из этой книги, граница между Европой и Азией, в представлении европейцев, проходила до Петра 1 не по Уральским горам, а по границе Московии с Речью Посполитой. И возможно, это можно увидеть на старинных картах.
Материал подготовлен на основе информации открытых источников