Магжан Жумабаев Баян Батыр

Перевод с казахского

     Героическая поэма.

Я говорю по праву - жизнь - тюрьма,
Другим меня учила сострадать,
Но все же била, мучила она,
Язык, не руки, вздумав мне сковать.
Дни беспросветны, в тягость мне они,
Одно спасение – память о былом.
Тем сказки поучительно-ценны,
Что бьешься над запутанным узлом.
Да, в мыслях лучше в прошлое уйти,
День нынешний свой не жалеет яд.
Так пусть меня баюкают мечты,
Быть может, боль мою они смягчат.
И мученик акын, и фантазер,
Он верит сердцем. Если пустослов
Оставит тропку - бледных слов узор,
То за акыном крОви целый ров.
Горюет он, печалясь о своем,
Один пускает горькую слезу.
Нет у него друзей и день за днем
Он доверяет личное перу.
И я сегодня этим же займусь,
И воспою простор Сарыарки*.
Мой край безбрежный, дай я отдышусь,
Ведь взору не объять всю ширь степи.
Водились лось, маралы, горностай,
Оазис райский – дивный Кокшетау.
И плеск воды, и щебет птичьих стай,
Стада паслись недавно на джайляу.
Сегодня Кокшетау осиротел,
Лишенный изобилия своего.
И Бурабай* прекрасный опустел,
Сосновый бор иссяк вокруг него.
Обняв вершину Кокшетау, плывут
Из века в век седые облака.
Орлы на снежных пиках гнезда вьют,
Там Окжетпес* взметнулся в небеса.
Озерной гладью блещет Бурабай,
Как круглая, прозрачная луна.
Здесь кочевал когда-то хан Абылай*,
Те позабыты нынче времена.
По берегам густой, сосновый лес.
Стекают с гор, как девичья коса,
Багрянца полны, таинства, чудес,
Березы, тальник, да в траве роса.
Ветра не смели в чащу заглянуть
Когда-то, а теперь голым-голо.
Кто может ставку хана вспомянуть?
Песком алашу* память занесло.
Вокруг тех мест кипела жизнь ключом.
Абылай в кулак единый собирал
Степных батыров, мал народ числом
Был наш, и потому его зажал
Меж двух огней орыс, шуршут*-китай.
Кругом разор, кругом одна беда.
Набег калмыков, Актабан*, раздрай.
Как степь сберечь от лютого врага?
Судьбу свою во дни тяжелых бед
Народ на плечи хана возложил.
Молитв не хватит наших всех вовек,
Чтобы ему за подвиг отплатить.
Орыс тут рвется, давит там китай,
Покоя рядом не дает калмык.
В лишениях беспросветных стонет край,
Война всем кажет свой кровавый клык.
В кулак собрал всю волю хан Абылай,
Бьет одного, с другим врагом хитрит.
В один из дней, родной спасая край,
Калмыков он решает разгромить.
«Коней седлайте!» - бросил клич Абылай,
Батыры, бии* хлынули гурьбой.
Здесь Байжигит батыр, бий Толыбай
И Тасбулат, прославленный герой.

Из рода Караул здесь златоуст,
Абылая на кошме* что поднимал.
Акын Канай, таят чьи очи грусть,
Свою не раз кто мудрость доказал.
Прославленный есть род КанжыгалЫ*,
Старик оттуда прибыл Богенбай.
Орел степной достоин похвалы,
Он рвется в бой, клинок лишь в руки дай.
И сын его, тигр ярый Жанатай,
Копье его, как молния разит.
Басентиин*, юнец Сарымалай,
Он барс, что свою землю защитит.
Как пламя, балталы Оразымбет,
Батыр с серьгою в ухе* Елшибек,
И в дерзости себе не знавший равных
Надменный сын Кошкара Жанибек.
Батыр, друг хану близкий Ер Жапек,
Пленил когда-то вместе их Церен*.
Басентиин могучий Сырымбет,
Врага не подпускавший на сажЕнь.
Матерые собрались здесь бойцы,
«Где враг?» - во гневе молвили они.
Их песней усмирял Карабужыр,
Акын степной и вместе с тем батыр.
Бухар жырау*, Таттикара*, акыны,
На бой непримиримый звал их глас.
Но день за днем сердца батыров стынут,
Взор огненный в бездействии погас.
«Коней пора седлать», - раздался ропот,
Всем миром хана стали торопить.
Но он не слышит раздражение, шепот,
Абылая им, как видно, не смутить.
Одни здесь буйны головы собрались,
Алаш идти готовы защищать,
Да только словно скованы цепями,
Чего, не знают, вынуждены ждать.
Царит среди батыров, биев смута:
«Как долго нам без дела пребывать?
Пора в поход, не ожидая чуда».
Решили бия к хану подослать.
Вошел Канай и поклонился хану:
«Чего мы ждем?» – поднял вопрос Канай.
«А почему нет среди вас Баяна*?
Где он? – в ответ спросил его Абылай.
- Где наш любимец, ужас наводящий
На превосходящих силою врагов?
Клинком над головами их водящий,
Снося единым махом тьму голов?
Клич боевой покуда я не брошу.
Как распахнуть мне крылья без него?
Взвалить на нас решусь я эту ношу,
Увижу как Баяна самого».
Так отвечал Абылай на речи бия,
Растерянный вернулся бий назад.
Издалека заговорил вития,
Чтобы смирить смятенье и разлад.
Терзает, видит он, одних сомнение,
Других же ревность, кто сидит молчком.
«Баян, Баян… - глас слышен сожаления, -
Тебя лишь только, оказалось, ждем.
При слове «враг», Баян батыр был первым,
Взлетал кто вихрем буйным на коня.
Служил народу преданно и верно.
Так почему не прибыл к нам сюда?
Ведь это он, как лев, мечом играя,
Мог с полчищем врага в бою сойтись.
Одним ударом из седла сшибая,
Крушил его, коль встретить доведись.
Нет, неспроста на этот раз не прибыл,
Тулпар* бесстрашный наш попал в беду.
Иначе разве б из рядов он выбыл?
Никто не смог бы ровней быть ему».

Есть малый род Уак, его кочевья
У Табагана - озера, там рай.
Защитники же рода без сомнения
Батыры Ер* Кокше и Ер Косай.
Родился у Кокше сын долгожданный,
Баяном мальчик наречен отцом.
Батыр Сары, был старший брат Баяна
В боях с врагом безудержным бойцом.
Опять сгустились над алашем тучи,
Опять над степью раздается стон.
Казахов мало, а калмыков тучи,
Вокруг орла как будто рой ворон.
Под знаменем великого Абылая
Батыры удалые рвутся в бой.
«Где до сих пор Баян наш пропадает?
Баяну равных нет, он наш герой!»

Привез Баян красавицу калмычку
Из дальнего похода на врага.
Четырнадцать ей, ценная добыча,
Изящна, белолица и юна.
Предутренней зари сестра, как будто
Вложил красу всю мира в нее бог.
Как лань пуглива, взор пытлив и чуток,
Улыбка – жемчуг, кожа – нежный шелк.
Глаза - в ночи мерцающие звезды,
То взгляд заворожит, то оттолкнет.
Красавица, не наглядеться вдосталь,
А говор – словно ручеек течет.
От радости Баян себя не помнил,
Он счастлив был, витая в облаках.
Но душу вдруг тугим сжимает комом…
Презрения к нему она полна.
И стало сердце обливаться кровью,
И день и ночь все мысли про нее.
Нет, не ответит никогда любовью,
Подсказывает горестно чутье.
Тщету своих стараний понимая,
С трудом решил: «Пусть будет мне сестрой…»,
Но сердце непокорное страдает,
С превратной не согласное судьбой.
Она, на муки глядя, не смягчилась,
И даже головы не повернет.
Уйти, случайно встретив, торопилась,
Опустит взгляд и мимо проскользнет.
Слывет теперь красавицей алаша,
Хоть отчий край не может позабыть.
Зовет Баяна братом своим старшим,
Чтоб всякую охоту в нем отбить.
Но, несмотря на горечь наказания,
Ничем Баян не выдал своих чувств.
Холодный внешне… Вот уж испытание!
Невозмутим, чужд всяческих безумств.
Ноян, брат младший юношей был смелым,
Пятнадцать лет уже с недавних пор.
Бесстрашным рос он с самой колыбели,
Незрел душой пока, наивен взор.
Взглянула на него калмычка как-то,
И вспыхнул в сердце юноши пожар.
Глаз не отводит от нее… вот так-то.
Не одолеть никак любовный жар.
Но как же сердце юное страдает
И плачет, как невинное дитя!
Не видит ее, словно умирает,
Бесцельно бродит, еле как дыша.
Появится она – он оживает,
Вдали забрезжил будто бы рассвет.
И в сердце свет надежды проникает,
Страданий, не оставив даже след.
Как объяснить ослам тем вислоухим,
Кто знать не знал ни слез и ни любви?
К ней подойти в нем не хватает духу,
И только вслед подолгу ей глядит.
Видением прекрасным опьяненный,
О ней все думы, только лишь о ней.
Однако он со скромностью врожденной
Укоротил себя: «Мечтать не смей!»
Калмычка видит юноши страдания,
Не повернет опять же головы.
Ни толики как будто бы внимания,
Но рдеют щеки, что ни говори.
Как Солнце в небе огненным сиянием
Взывает к жизни свет ночной Луны,
Вот так и он достиг своим терзанием
Души ее надменной глубины.
Старался он ничем себя не выдать,
Но все ж улыбок встречных им не скрыть.
Уже она не сводит глаз с джигита.
Ах, как же счастлив он на свете жить!
Вот и загадка двух сердец раскрылась,
В степи под вечер встретились они.
Мечты все потаенные их сбылись,
Смех слышен был серебряный в ночи.
Шуршали волны, отражая блики,
Как поцелуи нежные Луны.
Покой ночной, безветренный и тихий,
Два юных сердца радости полны.
И разве в этот миг, в уединении
Не потечет по венам яд любви?
Блестят глаза, одно прикосновение
И слышен сумасшедший бег крови.
Нет ни луны, ни звезд, и землю, небо
В глазах Нояна зыбкий скрыл туман.
Кидает в дрожь, охватывает трепет,
В груди бушует целый океан.
Да что скрывать? Он выложил пред нею
Все, что кипело, мучало, рвалось.
То полыхает весь, то цепенеет,
Не веря в то, что все-таки сбылось!
Испытывая робость и смятение,
Приблизилась лицом к его лицу.
«Мы суждены друг другу от рождения,
Я тоже, видит бог, тебя люблю!»
«Жизнь пополам делить с тобой готова,
Но попросить хочу, и вот о чем…» -
Вдруг замерла, и более ни слова,
Задумалась о чем-то о своем.
С трудом едва сквозь слезы улыбнулась,
Промолвила: «Пойми меня, Ноян,
Несчастна я, - и в грудь ему уткнулась,
- Как будто дичь, попавшая в капкан.
Меня зовут красавицей алаша,
Но родина моя так далеко.
Я здесь давно, но не совсем я ваша,
Забыть мне годы детства нелегко.
Калмыки – мой народ со львиным сердцем,
Когда-то вами был повергнут он.
Меня угнал Баян в набеге дерзком,
В слезах одних оставив мать с отцом.
Смирилась я, но лица мне родные
Я не сумею позабыть вовек.
Глаза их помню, волосы седые,
Теперь от горя белые, как снег.
В разлуки миг, не потеряв надежды,
В слезах молила мама клятву дать,
Что замуж если отдадут, то прежде
Должна ее я буду повидать.
Ужель по прихоти одной Баяна
От клятвы данной маме отступлю?
Найду ль тогда пред богом оправданье?
Тебя, Ноян, о помощи молю!
Меня, к несчастью, с первого же взгляда
Батыр Баян нежданно полюбил.
С тобой пред ним уже мы виноваты,
Он никогда б нам это не простил.
Мы счастье обрести вдвоем сумеем,
Уедем если из Сарыарки.
Поверь, ты ни о чем не пожалеешь.
Казах, калмык – близки мы по крови.
Слезами заливаясь, прошептала:
«Не принимай решения сгоряча!»
К нему прижавшись, еле как дышала
И слушала, как их сердца стучат.
От слов ее взыграла кровь в Нояне,
Успел забыть и вовсе про себя.
Рассудок помутнен, сдержав дыхание,
Сказал: «На все готов я для тебя!»
Друг другу тут же в верности поклялись
И в поцелуе сладостном слились.
Заря под утро в небе занималась,
Как знак, мол, делом поскорей займись.
Помчался тут же в табуны, чтоб выбрать
Двух самых быстроногих скакунов.
Еды немного, лук и стрелы, прыгнув
В седло, рванули, страх свой поборов.
И понеслись они быстрее ветра
По рыжей нескончаемой степи.
Когда проснулся весь аул с рассветом,
О беглецах Баяну донесли.
В тот час лежал Баян один в постели,
Когда влетел дрожащий аксакал:
«Ужасное случилось в ночь на деле.
Что убегут те двое, кто же знал?»
Пытаясь-таки защитить Нояна,
Вовсю старик девицу распекал.
Чтоб не гневить и далее Баяна,
Под нос себе проклятия шептал.
Весь посерел Баян, затем собравшись,
Идти он старцу с миром повелел.
Однако, сам с собой, один оставшись,
Как будто тигр раненый взревел.
Стал сам не свой и сердце больно сжалось,
Ряд мыслей тут же пробежал худых.
Сдавило грудь свинцом, как показалось,
И злоба пробудилась на двоих.
Всего слепая ярость охватила,
Нежданный слух в отчаяние поверг.
Кровь в жилах закипела, забурлила,
И разум, отказав ему, померк.
Вдруг выскочил и оглядел округу,
И к поясу лук боевой приткнул.
Взял шлем и щит, забытую кольчугу,
Вскочил в седло и скакуна хлестнул.
Промчался махом мимо Обагана*,
Стук дробный слышен издали копыт.
Вперед летит быстрее урагана,
Жолдыозека в полдень лишь достиг.
На сколь хватает глаз лежит равнина,
Безбрежная и мертвая земля.
Две точки уловил взор ястребиный,
Вскипая, злость вперед его гнала.
Нет ни дорог, ни счастья, ни приюта,
Род Атыгай* тут прежде кочевал,
И от врагов лишения, горе, смуту
Сполна он в годы прежние познал.
Асан Кайгы* когда-то ведь недаром
«Кровавой» эту местность называл.
Мудрец был прав, безжалостным ударом
Здесь рок коварный на влюбленных пал.

Издалека двух беглецов завидев,
С лица сошел Баян и потемнел.
Как беркут на добычу мчит, глядите,
Он думает, что, наконец, прозрел.
Ни девушку и ни родного брата
Он в этот миг совсем не узнавал.
Лук выхватил, ни разума, ни страха,
Рукой нырнув в колчан, стрелу достал.
Гнев брата необузданный заметив,
Застыл на месте, побледнев, Ноян.
Робея, двинул медленно навстречу.
Как страшно смотрит на него Баян…
Лицом к лицу вдруг оказавшись с братом,
Ноян увидел искаженный лик.
Глаза горят огнем и губы сжаты.
Таким его он видеть не привык.
Доверие, любовь в глазах Нояна,
Он лучше всех на свете это знал,
Что брат сейчас бранить его не станет,
Любую шалость он ему прощал.
Растерян младший, робко улыбнулся,
Наткнувшись на тяжелый, мрачный взгляд.
Не узнают друг друга, мир свихнулся,
Глаза чужие сердце холодят.
Баян все это видел, только кровью
Взор застит ему беспощадный гнев.
Удушье сделало его багровым,
Дрожа, поспешно в лук стрелу он вдел.
Но не успел Ноян сказать и слова,
Раздался возглас девичий: «Ага!» *
Стрелу пустить уже не нужен повод,
Рука Баяна, знают все, быстра.
Стрела, мелькнув, попала прямо в сердце,
С коня на землю юный пал Ноян.
Стал гнева безрассудного он жертвой,
Не слышал его смертный стон Баян.
И тут же, развернувшись, без раздумий
Он натянул тугую тетиву.
Кто мог бы знать, о чем тогда он думал,
Когда вторую выпустил стрелу?
Влюбленные сползли с коней на землю,
В падении друг другу руки сжав.
Вздохнули только, словно сбросив бремя,
Лишь страх мелькнул в мутнеющих глазах.
Когда потоком алым захлестнуло,
Похоронив двух отроков мечты,
С неистовою жадностью сглотнуло
Кровь чрево ненасытное земли.
Сколь времени прошло, никто не знает,
Когда успел опомниться Баян.
Придя в себя, с коня кулем сползает,
Рассеялся в глазах хмельной туман.
Стал на закате неба край багряным.
Баян, взглянув на них, окаменел,
Лежат два юных тела бездыханны.
Мир красок всех лишившись, потемнел.
Навзрыд заплакал, видя это, ветер,
Ему, сгибаясь, вторил и ковыль.
Один, один остался в целом свете…
Двоих обняв, батыр, качаясь, взвыл.
Вот-вот и сердце разорвет на части,
Потеря безвозвратна и страшна.
Себя навеки сделал он несчастным.
Как больно видеть стылые тела.
Он целовал их, обнимал и плакал,
Раскаяние сердце его жгло.
Один, как перст среди беды и мрака.
Каким бывает безрассудным зло!
Растаял гнев, проснулся робко разум,
И шепотом взволнованным спросил:
- «Не моему последовал указу.
Осознаешь ли, что ты натворил?
Ты, наделенный благородной силой,
Баян, когда-то баловень судьбы!»

 - «Народ – Уаки - малый мой, лишил я
Себя достоинства, куда теперь идти?
Как волк, сожравший своего волчонка,
Я запятнал Алаш весь невзначай.
Убил… Убил родного верблюжонка…
Простишь ли ты меня, мой хан Абылай?»
Зачем же я, как хищный зверь ворвался?
Зачем, зачем ходил я в тот набег?
Зачем ее красою восхищался?
Будь прокляты глаза мои навек!
Сразить бы мне тогда ее стрелою.
Зачем змею пригрел я на груди?
Дал волю сердцу вот какой ценою!
Нельзя с соблазном женским так шутить.
Мне б в одиночестве своем бы задохнуться,
Чем ринуться в погоню за тобой.
Что стоило подумать и вернуться?..
Жизнь сохранил тебе б, ягненок мой!
Душа Ноян, тебе бы остеречься,
Глядел с улыбкой светлой на меня.
Не растопил ты каменного сердца,
От матери одной мы и отца…
Чтоб покосило мне вот эти пальцы!
Омыл я их в родной крови своей …
Посмел двоих вас погубить, мой мальчик,
Мне яду выпить было бы верней.
Зачем пошла, красавица, за мною?
Зачем змеею в сердце мне вползла?
Один твой взгляд лишил меня покоя.
ТЫ, ТЫ меня на горе обрекла!
Как будто звездочка, мерцающая в небе,
Мне улыбалась издали, дразня.
Ужель глаза мои так были слепы,
Что рвался к тебе, голову сломя?
Не удалось при жизни мне ни разу
Красавицу мою поцеловать…
Плоть юная хрупка и час от часу
Кровь, что кипела, стала остывать.
Гори же, сердце! Лейтесь мои слезы!
Истлей в жестоком пламени душа!
В ней все мои несбывшиеся грезы!
Не дышит боле, девочка моя.
Вошла стрела Нояну прямо в сердце,
Но красок юных с лика не стереть.
Куда, мой брат, душа моя, мне деться?
Обнять тебя осталось и скорбеть.
Что ж ты, проклятая стрела, не надломилась?
Как не соизмерил силу я свою?
Нет, нет… Постой… Во мне зашевелилось
Сомнение одно сродни чутью…
За честь народа моего алаша
Я младшего, быть может, погубил?
Так чем меня поступок ошарашил?
За то, что в сговор он с врагом вступил?»

Прекрасней нет Сарыарки на свете,
И доблестней народа, чем алаш.
Батыры, ваши подвиги воспеты,
Кокше и Ер Косай, мы помним вас!
Сары, Баян – потомки их прямые,
В боях с врагом резвились, словно львы.
Младшой Ноян, глаза чьи озорные.
Как память предков чтили все они!

«Коль стал один из нас рабом девицы,
Позор поступком он на всех навлек!
…Зачем я лгу, зачем мне небылицы?
Нет, был иной для выстрела толчок.
Любовь… Она, проклятая сгубила,
Она, что грызла душу ночью, днем.
Моя, моя рука их погубила…
Я, только я виновен был во всем!
«Коке» * - он говорил мне, улыбаясь,
Ноян, душа, ягненочек родной!
Как людям посмотреть в глаза не знаю.
В бою покончить лучше мне с собой».
Не столь скупы мужские были слезы,
Рекою лились по родной крови.
Ударил кулаком с размаху оземь,
Вложив всю боль утерянной любви.
Земля вздохнула глубоко, протяжно,
Из камня ее сердце боль таит.
Взметнувшись вихрем, ветер бесшабашный
Расплакался, не выдержав, навзрыд.
Качаясь, как от тяжкого удара,
Он встал, рассвет окрасил окоем.
Смешались свет и мрак, и боль, и ярость,
Отчаяние и безнадежность в нем.
Изгнав остатки скверной тьмы и злобы,
Вновь солнце засияло в вышине.
И вскрыл Баян степи поверхность*, чтобы
Тела предать любимые земле.
Могилы две в степи, кругом безлюдье.
Он бережно их рядом положил.
Слезам дав волю, пал на холмик грудью,
Дрожа, руками землю обхватил.
Отдав в объятия вечности Нояна,
Оружие брата рядом положил.
Песок с ладоней сыплется Баяна
На холмик сиротливых двух могил.
Лежал Баян, обняв бугор руками,
Горючими слезами исходя.
Творцу мольбу вознес. Сверкнув очами,
Взлетел затем он на спину коня.
Ведет его дорога в ставку хана,
Давно уже Абылай батыра ждет.
Врага он будет бить на поле бранном,
Священный долг вперед его зовет!
Могучий барс, в бою копьем играя,
Входил, как в масло нож, в чужую рать.
И кровью вражьей землю поливая,
Не раз победы вкус сумел познать.
Он знал, что клич Абылай батырам бросил,
Но горе заарканило его.
За Родину с врага сполна он спросит,
Хоть сердцу, что разбито, тяжело.
      
            Часть II

Былое манит взор, оно прекрасно!
Великие батыры были в нем.
Лишен был их алаш судьбой злосчастной,
Увы, обратно их мы не вернем…
О мой алаш, твой гордый дух бессмертен!
Укрыт я скорби горестным крылом.
Разбитое постылой жизнью сердце,
В тоске способно петь лишь о былом.
Когда бы песнь моя, смогла отважась,
Воспеть свободу, счастлив был бы я!
Но, размышляя о судьбе алаша,
Тревогою душа моя полна.
Луч солнца, словно в сердце проникает,
Когда всплывает в памяти Абылай.
Душа в благоговении замирает,
Лишь встанет перед взором Бурабай.
Останусь своей песне благодарным,
Оплакать коль смогу тебя, Баян.
Батыр, герой могучий, легендарный!
Стал гуще над Отчизною туман.

Отвлекся я на миг, вернусь к Баяну.
Из Жолдыозека мчит во весь опор.
Камчой батыр коня стегает рьяно,
Весь на него направив свой укор.
Встречают, молчаливо высясь, горы,
Лишь ветер бьет безжалостный в лицо.
Стоят березы стайкою в дозоре,
Знать, ставка рядом, так и быть должно.
Коня остановил, достигнув цели,
К полудню солнце на небе палит.
В Кокше степные соколы слетелись,
Вся рать алаша в ставке, здесь стоит.
Никто бы слова, данного Абылаю
Нарушить средь батыров не посмел.
В безделии и скуке пребывая,
Народ былое обсудить успел.
В даль вглядываясь кто-то зорким глазом,
Чернеющую точку увидал.
Приблизился, и все вскричали разом:
«Ужель Баян? Куда же ты пропал?»
С приветственным он подъезжает жестом,
Все б ничего, коль он не опоздай.
Сидел далече на почетном месте,
Батыра дожидаясь, хан Абылай.
Не молвив боле никому ни слова,
Он вперевалку к хану подошел.
К груди своей прижал кулак пудовый.
Поклон отвесив, как с лица сошел.
Стоял, какой-то мыслью поглощенный,
Затем промолвил басом: «Алдияр!*
В час этот судьбоносный, напряженный
Врагу достойный нанесем удар!
Прости, что опоздал, я пред тобою
С огнем в груди, с израненной душой.
Располагай, мой хан, отныне мною,
На край земли готов идти с тобой!
Чем удручен, я обсуждать не стану,
Не спрашивай об этом, хан, меня.
Лишь вражья кровь излечит мою рану,
Я б сесть хотел скорее на коня».

Как долго ждал хан своего батыра!
За руку притянул его к себе.
Взяв мяса шмат, что истекает жиром,
Сказал: «Поесть бы надобно тебе…».
И после впал в глубокое раздумье,
Лишь изредка качая головой.
Глазами вдруг повел вокруг угрюмо,
Увидел, словно, он их всех впервой.
Пришел в себя и взгляд опять стал цепким,
Короткой снова стала речь его.
Не повторял он слОва дважды, редко
Ослушался кто хана своего.
Все разошлись и, не теряя время,
Коней своих готовить стали в путь.
Вот буйное батыров стихло племя,
Легли перед походом отдохнуть.

Ночь летняя на нежный шелк похожа,
Укутан облаками пик Кокше.
Плывет луна, мир спящий не тревожа,
Бежит дорожка света на воде.
Рассвет забрезжил там, у кромки неба,
Ночь провожает легкий ветерок.
Гул войска вызывает в сердце трепет,
 «По коням!» - клич вдруг этот гул рассек.
Коней все чистокровных оседлали,
Могучие батыры встали в ряд.
Ряды за ними новые вставали,
И за отрядом двинулся отряд.
И вздрогнула земля, откинув дрему,
От стука многотысячных копыт.
Звук слышен снаряжения стального,
И пыль стеною в воздухе стоит.
Клубится то, а то волной взлетает,
Недаром «пыльным» прозван этот путь.
Рекою по степи рать протекает,
Не обойти ее, не обогнуть.
Прошли давно холмы и перевалы,
Их возглавляет Бугыбай батыр.
Путь одолели трудный и немалый,
Уже и жаркий позади пустырь.
Гладь озера вдруг впереди блеснула.
Благословен навеки будь Балхаш!
Аягуз, Каратал* к тебе тянулись,
Преодолев сурочий* горный кряж. (Тарбагатай).
Или* в тебя втекает, баловница,
Два брата-близнеца Кенес, Текес* -
Притоки тают в ней, чтоб примириться.
Вот сколько есть, Балхаш, в тебе чудес!
На берегу Или в речной долине
Абылая с нетерпеньем ждет калмык.
И двинулись батыры к ним лавиной.
Казахов рать увидев, враг поник.
Под конницей земля кругом дрожала,
Победы, по всему, им не видать.
Два контайчи - Уса, Серен держали
Совет, как этой битвы избежать.
Отправили гонцов они к Абылаю,
Просили его слезно пощадить.
Оплошность, мол, мы допустили, знаем,
Вину готовы данью искупить.
Расплатимся с избытком за спасенье,
И юрты белые, неисчислимый скот,
Дадим красавиц наших в услужение,
Коврами крытых наров девятьсот.
С тем и пришли гонцы врага к Абылаю,
Хан дать ответ, однако, не спешит.
Собрав батыров, биев, объявляет:
«Хотят обманом дело подсластить».
Вложив в слова всю силу убеждения,
Сказал Абылай: «Не верю я врагу.
Впросак чтоб не попасть нам, без сомнения
Решить вопрос сей надо по уму.
Все то, что враг сегодня предлагает,
Конечно, согласимся, заберем.
О мире с нами пусть и не мечтают,
В набег на них позднее мы пойдем.
Вот таковы мои соображения» -
Сказал Абылай, взглянув на свой совет.
Не смеют, если хан изрек решение,
Сказать ему батыры, бии – «нет».
Перечить хану, вроде, неуместно,
Ведь с ханами не спорили и встарь.
Но тут батыр Баян встает и с места
Промолвил, поклонившись: «Алдияр*!
Мергеном* метким пущенная пуля
Догонит всех, будь человек иль зверь.
Не соглашусь, я - встану против дула,
Иных диктует это дело мер!
Ведь истину найдем мы только в споре,
Согласным может быть во всем лишь раб.
Калмык обманет нас, посеяв горе,
Он и Китай обманывать мастак.
Им никогда не верили казахи.
Как мог забыть об этом хан Абылай?
Калмык сбежал от нас совсем не в страхе,
В капкан нас манит, как бы невзначай.
Их юноши хитры, не только старцы,
Тебя, мой хан, способны обмануть».
В глазах Абылая вспыхивает ярость,
С пути его Баяну не свернуть.
Двояко, видно, на душе у хана,
Баян смущен, но не уступит он.
Друг с друга глаз не сводят, хан упрямо
Вдруг произнес: «Вопрос уже решен!»
Народ вокруг, заметив ярость хана,
Лишь еле слышный ропот издает.
Решили ждать, ведь завтра утром рано
К ним контайчи гонцов своих пришлет.


Всем ведомо, как чтит алаш Абылая,
И духов своих предков так же чтит.
Негодным делом каждый здесь считает
Великому Абылаю возразить.
«О, это грех перечить слову хана», -
Жырау*, акыны мудрые поют.
«Велик наш хан!» - твердили постоянно
И ясновидцы в честь его заслуг.
И потому, услышав речь Баяна,
Качали аксакалы головой:
«Других тебе учить уму не рано ль?
Не обошла б удача стороной…»
На том и порешив, вздохнули старцы.
Собравшиеся тут же разошлись.
Осталось ждать вестей с утра пораньше,
И на ночь спать батыры улеглись.

У летней ночи есть обыкновение
Неощутимой тенью пролететь.
Как бархатной волны прикосновение,
Рассвет успел на небе заалеть.
Проснулись, все кругом зашевелилось,
Кто мается, слоняясь ждет вестей,
Другие на охоту устремились.
Не вдруг, но хан становится мрачней.
Настал закат, все ждут гонцов, гадают,
Здесь был вчера лишь войска их костяк.
Так неужели самому Абылаю
Посмел солгать сей безрассудный враг?
Заря погасла, небо стало хмурым,
Ночною мглой окутало весь мир.
Затихла рать, как море перед бурей,
Решения хана каждый ждет батыр.
Хан призывает воинов и биев,
Совет собрался с ними он держать:
«Какие с вами меры мы предпримем?
Дадим врагу так просто убежать?»
Орлы степные так и сяк судили,
Из рода Караул тут бий Канай:
«Вот как мы это дело оценили,
Граница рядом, в двух шагах Китай.
Есть верный знак - войдем и все погибнем,
Не зря укрылся в тех местах калмык…»
Хан: «Возвращаемся, и выбор мой незыблем!
Не столь и наш в них интерес велик…»
Под утро войско двинется в дорогу,
В раздумьях тяжких пребывает хан.
Ложится рать, все стихло понемногу,
Глаз не сомкнул один батыр Баян:
«Они нам честь и гордость растоптали.
Решили отступить, не рисковать.
Не мы, от нас калмыки убежали…»
Отряд решает свой батыр собрать.
Сто воинов отчаянных и смелых,
Все тигры молодые, как Баян.
Никто не видел, как по коням сели,
В Китай рванули в утреннюю рань.
Отряд несется вдоль Или галопом,
Раскрыла будто птица два крыла.
Копыт лишь раздается дробный топот,
Жевали кони с хрустом удила.
Калмыкские кочевья потянулись,
Раскинувшись вдоль берегов Или.
Глаза горят, вперед бойцы рванули,
Клич: «Абылай!» - пугающе звучит.
Батыров сто и тысячная сила
Смешались, следом вздыбившись волной.
Калмыков били, яростно крушили,
Царивший разрушая здесь покой.
Опомнились враги, вооружились,
Преодолели свой внезапный страх,
И в схватке беспорядочной сцепились,
На сто калмыков лишь один казах.
Пот с сёдел льет ручьем и пыль клубами,
С клинков рекой на землю кровь течет.
Калмыков тучи, носятся кругами,
Лишь иногда казах меж них мелькнет.
Меч алдаспан*, поспоривший со смертью,
Напился крови, кажется, сполна.
Но он все также воздух чертит, чертит,
Ведь смерть довольства напрочь лишена.
Хватают за грудки, треск лязг и грохот,
Кольчуги раздирают на куски.
Усой, Сереном на холме заколот
Конь, богу их чтоб в жертву поднести.
Палит нещадно солнце, пекло, полдень,
Огнем, казалось, выжжена земля.
В белесом небе не видна и просинь,
Не шелохнутся воздух и вода.
Вдруг тучей темно-серой, беспросветной
Калмыков войско устремилось в бой.
С коней казахов сносят и заметно
Ряды редеют, крики, гул сплошной.
Вот с возгласом: «Ки-ку*!» их окружают,
От радости галдит калмыков рой.
«Баян, Баян попался, - подступают,
- Охотились давно мы за тобой!»
Баян измучен, конь под ним танцует,
В глазах горит решительных огонь.
А изо рта крови багровой струи,
Он ранен, но еще не побежден.
Батыр Баян, всего алаша гордость,
Взмахнув мечом, он головы врагам
Снимает, несмотря на обреченность,
Как свойственно великим лишь мужам.
Встал стремя к стремени, едва-едва качаясь,
Прикрыв собою друга, Жанатай*.
Из сил последних бился, не сдаваясь.
«Держись мой друг, прошу, не погибай!»
С коня на землю Жанатай сползает,
Рукой, слабея, тут же подхватил
Его Баян, калмык вдруг подлетает,
И меч с размаху под ребро вонзил.
Как мог, обняв рукою Жанатая,
В седло перед собою подсадил.
А силы тихо, незаметно тают…
Как сквозь туман Баян заговорил:
«Ах вот ты как со мной, калмык проклятый!
Опасность, вижу, есть в твоей возне, -
И прошептал, взмахнув мечом булатным,
- О аруаки*, помогите мне!»
В последний миг, собрав все свои силы,
Снес голову врагу, затем застыл.
В то время сотни глаз за ним следили,
Недаром он непобедимым слыл.
Обняв в бреду рукою Жанатая,
Пал вместе с ним на землю из седла.
Глаза сомкнулись, солнце в небе тает,
Дыханьем смерть холодным обдала.
Мелькнул перед глазами лик Абылая,
Сердит хан, показалось, на него.
И рать его вокруг стоит, взирая,
И больше он не видит ничего…
Вдруг перед взором образы поплыли,
Вот девушка, нежна, стройна, как лань.
И юноша, чьи руки подхватили
Любимую за тонкий, гибкий стан.
Вот повернулись оба и кивнули,
С загадочной улыбкой на устах
Она глядит, нет, слезы то блеснули,
Бледна, как мел, в глазах таится страх…
Ему она как будто крикнуть хочет,
И от беды какой-то остеречь.
Баян в ответ растерянно бормочет:
«Как вас двоих, скажи мне, уберечь?»
Летит стрела с невыносимым воем,
И каплет с нее струйкой алой кровь…
«Ничем, ничем вину свою не смою.
За что ж ты так, мой бог, со мной суров?»
Сквозь марево дрожащее две точки
Неясные увидел он вдали.
Слеза блестит на нежной ее щечке,
Растаяли, исчезли вдруг они…
«Пусть истекут кровавыми слезами
Глаза, чтобы навеки я ослеп!
Смерть для меня уже не за горами,
О как же ты бываешь рок нелеп!
Вина моя тяжка, невыносима,
ТенгрИ* меня вовеки не простит.
И боль в душе моей неутолима…
Когда же смерть ту боль мне облегчит?
Надежда лишь последняя осталась,
Простишь, алаш, ты сына своего,
Что жизнь отдал, спасти тебя пытаясь,
И больше мне не надо ничего…»
Ослепшие глаза открыть пытаясь,
В мольбе он руку к небу протянул.
Родные лица смотрят, с ним прощаясь,
В последний раз в глаза им заглянул.
«Ноян, душа моя, подай мне руку…»
Но почему руки брат не подал?
То ль от тоски иль может, с перепугу,
Подругу, отвернувшись, он обнял.
«Мои родные, что ж вы?.. Подойдите,
Все кончено, умру сейчас и я…
Сказать осталось вам одно: простите…
Давно, давно я наказал себя…».
Рука безжизненная оземь пала,
Объяло вечностью погасший взор.
Толпой к нему калмыки подбежали,
Один из них вдруг подойдя, на спор
Ногою пнул застынувшую руку
И голову батыру отрубил.
И как свою высокую заслугу,
От радости копье в нее вонзил.
Потом, как будто стяг надет на древко,
Им радостно над головой махал,
Держа копье рукой своею цепкой,
Круги над головами описал.
Уса, Серен, два контайчи, слетаясь,
Спешили свою радость изъявить.
Раздались звуки громкие сырнАев*,
Чтоб о победе людям сообщить.
Но страшен все ж калмыкам гнев Абылая,
Батыра смерть он вряд ли им простит.
Во глубь земель китайских поспешая,
Не медля, рать калмыкская бежит.

Погиб батыр, всего алаша гордость,
Погиб, обняв песок родной земли.
И с той поры печальную ту повесть
Разносят ветер с волнами Или.
Народ забудет, не забудет ветер,
Героев помнить будет он своих.
И пусть пройдут года, пройдут столетья,
Никто алашу не заменит их.
Народ забудет, но пески напомнят,
Холмы и реки, небо и земля.
Сарыарка их вечно будет помнить,
Сынов своих, что в муках родила.
Нет, никогда их не забудут степи,
А значит, не забудет и народ.
Вписали имена свои навеки
Батыры, в вечность совершив полет!



                Примечания:

Сарыарка* — казахский мелкосопочник («жёлтый хребет») — обширная степь в центральном Казахстане, с небольшими, обрывистыми низкогорными массивами.
Джайляу* — летние пастбища.
Бурабай* (Боровое) — одно из озёр одноимённой группы на севере Казахстана в Бурабайском районе Акмолинской области, в восточной части Кокшетауской возвышенности. Озеро находится на территории Государственного Национального природного парка «Бурабай».
Окжетпес* — скала в Бурабайском районе Акмо¬линской области является самой высокой верши¬ной Кокшетауской возвышенности. Ее окружают великолепная природа, березы, сосны и гранит¬ные скалы.  Окжетпес располагается на берегу озера Бурабай, называемого местными жителями Аулиеколь (святое озеро). Скала возвышается на 300 метров над уровнем моря. Окжетпес гора, овеянная множеством легенд и сказаний, считается одной из самых известных природных достопримечательностей Бурабая (Борового).
Абылай хан — (настоящее имя Абильмансур ) — 18-й хан Казахского ханства , правивший с 1771 по 1781 год. Один из величайших властителей в истории Казахской Орды. Фамилия восходит к Ежен-хану , основателю Белой Орды. Абылай также является прямым потомком таких правителей, как Орыс-хан , Барак-хан , Аз-Жанибек-хан и  дедом  Кенесары - последнего казахского хана.
Алаш (Алты алаш)* — (древнетюркское слово - братья, двоюродные братья, родственники) - понятие, зародившееся в глубокой древности, во времена, когда тюркские народы не были разделены. Согласно средневековым и более ранним источникам, это общее название древних казахских племен до образования ханства, как отдельного государства. Имя Алаш - одно из древнейших имен в истории. В старинных летописях упоминается Алаш (Алаша) хан. Название Алаш сохранилось в памяти многих народов до нынешнего времени. Оно используется в туркменском, кыргызском, казахском, ногайском и других языках. Учитывая, что большинство древних племен, составляющих ныне казахский народ, подчинялось огузскому кагану, понятие «Алты Алаш» можно понимать, как страну, последовавшую за шестью (алты) сыновьями огузов. С этой точки зрения общетюркское название Алаш, по-видимому, было названием объединения братских тюркских народов, которое возродилось после распада Золотой Орды (кыпчакского государства). Согласно древним родословным, имя Алаш является синонимом казахского народа. В борьбе за национальную независимость казахи вернулись к древнему понятию «Алаш» и приняли его, как девиз свободы и единства. Доказательством этому являются понятия «алашское движение», «Алаш орда», «Алаш». Слово «гражданин Алаша» обозначает единство казахского народа, целостность страны и земли.
Шуршут* — древнее название китайцев, бытовавшее среди кочевых племен.
Актабан* — годы великого бедствия 1723—1727 (фразеологизм каз. «Aqtaban subyryndy, Alqaqol sulama», дословный перевод — «гуськом бредущие белые пятки, повальный привал вокруг озера Алкакол» или «босоногое бегство») — катастрофические события в жизни казахов в начале XVIII века. Весной 1723 года многочисленное джунгарское войско внезапно напало на казахов, которые готовились откочевать на летние пастбища и не ждали нападения. Они внезапно обрушились на казахов, разграбили и захватили значительную часть их территории, в том числе и города Сайрам, Туркестан, Ташкент.
Казахи потеряли на поле битвы около 100 тыс. воинов, количество жертв среди мирного населения было во много раз больше. По словам хана Абылая, из десяти человек недосчитались четверых. Оставшиеся в живых покидали родину, бросая скот, имущество, кибитки. В годы Великого бедствия казахи утратили богатые пастбища Семиречья, нарушились традиционные маршруты перекочёвок, пришли в упадок торговля, ремесленные центры, резко сократилось количество скота. Ослаблением казахов воспользовались другие соседи (волжские калмыки, яицкие казаки, башкиры, ханы Бухары и Хивы), ещё больше усугубив трудное положение. Возникла реальная угроза существованию казахов, как народа. В 1726—1727 годах казахский народ под руководством ханов и батыров поднялся на борьбу с джунгарами.

Бий* — судья, разбиравший спорные вопросы согласно адату (каз. адет), совокупности норм обычного (от сл. обычай) права, отличной от шариата в исламе.
Род Караул* — род, принадлежащий казахскому племени аргын из Среднего жуза.
Поднимать на белой кошме* — торжественный ритуал в момент провозглашения избранного хана.
Канжыгалы* — род, принадлежащий казахскому племени аргын из Среднего жуза.
Басентиин* — род, принадлежащий казахскому племени аргын из Среднего жуза.
С серьгою в ухе* — предки современных казахов носили серьгу в левом ухе.  В повседневной жизни мужчины обходились без украшений, прибегая к ним только во время военных походов. Серьга в ухе означала, что этот воин единственный мужчина, оставшийся в живых в своем роду и, если он погибнет, его род прервется на всегда. В кочевой культуре продолжение рода имело особое, сакральное значение, поэтому во время битвы даже враг старался не причинить вреда воину, в чьем ухе он увидел серьгу.
Церен* — Галдан-Церен, 1693? — 1745), пятый хунтайджи (контайчи) Джунгарского ханства с титулом Эрдэни-Батур-хунтайджи II (1727—1745). Представитель рода Чорос, старший сын и преемник джунгарского хунтайджи Цэван-Рабдана.
Бухар жырау* —  (1693 - 1787, по другим данным 1668 - 1781) — казахский акын, жырау, бий, видный представитель казахского устно-поэтического творчества. Главный советник легендарного казахского хана Абылая.
Таттикара* — (1705 – 1780) казахский акын, жырау, прославлял подвиги батыров, исполнял героические эпосы. Долгое время жил в ханской ставке и был советником Абылай хана, участвовал в походах батыров Олжабая, Богенбая против джунгар в качестве рядового воина. Прославился своими стихами, в которых воспевал мужество и героизм казахских батыров, призывал воинов к выдержке.
Баян батыр* — Баян Касабулат улы – один из отважных воинов, посвятивших свою жизнь борьбе за независимость казахского народа. За проявленные героизм и изобретательность он был отмечен самим Абылай-ханом. Принимал участие в казахско-джунгарских сражениях и получил прозвище «Батыр Баян». Сведения о Батыр Баяне можно найти во многих произведениях народных сказителей, упоминает о нем в своих трудах и известный казахский учёный, историк, этнограф, просветитель и востоковед, правнук Абылай хана  Шокан Уалиханов. Исторические записи свидетельствуют о том, что Баян был одним из самых ярких представителей целой плеяды казахских богатырей, сражавшихся против джунгарского нашествия.
Тулпар* — крылатый конь в тюркской мифологии. В литературе иногда с тулпаром могут сравнивать доблестного и храброго воина.
Ер* — приставка к имени батыра, ер – в казахском языке означает мужчина, герой, храбрец.
Обаган* — (Убага;н), река в Костанайской области Казахстана и Курганской области России, крупнейший правый приток Тобола (бассейн Оби).
Атыгай* — казахский род в составе племени аргын Среднего жуза.
Асан кайгы* —  Хасан Сабит улы (конец 14-го - начало 15 века), Асан-печальник — государственный деятель, поэт, философ. Был советником Аз Жанибек хана. Мавзолей Асан Ата на кладбище «Семи Святых» Шиелийского района Кызылординской области называют усыпальницей Асан кайгы. Жил в Золотой Орде в период становления казахского народа. Ключевую роль в творчестве Асан кайгы играют философско-пословичные жанры, в основе которых лежат актуальные вопросы казахской жизни: толгау, терме, ораторское искусство. Согласно легенде, сев на белую верблюдицу Желмая, он отправился на поиски земли обетованной, но так и не нашел ее.
Ага* — обращение к старшему по возрасту брату, мужчине.
Коке* — обращение к старшему родному брату.
Вскрыл степи поверхность* — попытка передать суть строки оригинала, т.к. кочевники в далеком прошлом никогда просто так не «ранили» поверхность матери-земли. Этот ритуал чаще всего производился лишь при захоронении людей.
Алдияр* — средневековое обращение к хану, т.е. «Ваше Величество».
Аягуз, Каратал* — Аягуз - река в Восточно-Казахстанской (большей частью) и Алматинской (устье) областях Казахстана, самая северная из 7-ми рек, давших название Семиречью. Каратал — река в Алматинской области Казахстана. Обе реки впадают в озеро Балхаш.
Сурочий кряж* — Тарбагата;й - хребет в Казахстане на границе с Синьцзян-Уйгурским автономным районом Китая. Название Тарбагатай от калмыкского тарвагтай, что значит «сурочий», дословно - «гора, на которой много сурков», аналогичные названия нередко встречаются на территории современной Монголии.
Или* (ударение на последней букве) — река в Китае (Или-Казахский автономный округ в Синьцзян-Уйгурском автономном районе) и Казахстане (Алматинская область). Длина — 1439 км, больше половины которой находится на территории Алматинской области Казахстана, где является крупнейшей рекой области и одной из крупнейших рек страны. Берёт начало в Центральном Тянь-Шане в КНР, впадает в озеро Балхаш.
Кенес, Текес* — видимо, автор имел в виду Кунгес и Текес, в месте слияния которых находится исток реки Или.
Мерген* — меткий стрелок.
Жырау* — (от каз. жыр — песня, стихотворение) – народный поэт и певец в казахской поэзии. Исполнитель и автор произведений. Певцы-жырау считаются родоначальниками казахской литературы. Певцы-жырау в своих песнях давали мудрые советы, проповедовали истину, добро и справедливость, воспевали мотивы национального единства, выражали интересы простого народа. В эпоху Казахского ханства жырау считались признанной крупной политической силой в ханской ставке и исполняли различные общественные функции. Многие из них были не только поэтами, но и биями — вождями племён и племенных союзов, а также батырами — предводителями дружин. Жырау были одними из немногих, кто имел право высказать недовольство хану.
Алдаспан* — казахское название большой сабли с расширением полотна в конце, для усиления силы удара. Ее носили наперевес на плече или на поясе. У нее нет ножен, так как полотно сабли не позволяет иметь ножны. Предназначалась для борьбы с воинами в доспехах, так как обычная сабля не может проломить доспехи, в отличие от алдаспана. Служил оружием против тяжелой конницы у тюрков. Упоминается в боевых эпосах, поэзии, дастанах, и т.п.
Ки-ку! * — Отсюда и гик, гиканье – резкие, отрывистые звуки, вскрики. Обычно с гиканьем неслись во время скачки, погони, атаки. От каз. ки-ку – подражание кличу лебедей. С возгласом «ки-ку» батыры бросались на врага, пастухи разворачивали обратно, мчавшиеся по степи огромные табуны.
Жанатай батыр* — сподвижник Богенбай батыра Акшаулы (1680 - 1775). Родился в Айыртау на севере Казахстана. Отличился в битве с джунгарами. Имя Жанатай встречается в народных сказках и легендах. Похоронен рядом с поселком Орнек — ныне это село в Есильском районе Северо-Казахстанской области.
Аруаки* — культ, духи предков.
Тенгри* — единый бог Неба в доисламском веровании кочевых народов Евразии.
Сырнаи* — общее название средневековых духовых инструментов. Звуками сырнаев (и кернеев) призывали войско на построение. Также инструмент использовался и во время торжественных церемоний, оглашения какого-либо радостного события.