Послесловие к Вдохновениям от Арсения

С детства я мечтала иметь собаку. Большую белую собаку. Точнее, словацкого чувача (овчарку), чей портрет, вырезанный из календаря 198? года, до сих пор висит на входной двери.
Но сначала на собаку не было денег, потом не было времени: работа, командировки, путешествия, а потом, летом 2014 года к нам в деревне пришёл Он – Большой Чёрный Кот Арсений.

Откровенно говоря, чёрным он стал, только хорошенько откормившись уже в Москве, а пришёл даже не чернобурым, как написано в Стихе №1, а каким-то грязно--черновато-седым с тощим коричневым хвостом  и дрожащим, разодранным в кровь левым боком (об этом см. второй том «Откровения от Арсения»).

Пришёл не сразу: поначалу даже не решался подойти к общей миске, из которой кормились все окрестные коты, и жалостливая Мама ставила ободранцу отдельную миску на противоположной стороне дороги.

Назвался Сеней сам. Мы долго и бестолково пытались выдумать кличку, но, даже драный, для «Мурзика» он был слишком солиден, а для «Барсика», которых у нас пол-деревни, -- уникален. В итоге, Мама решила звать его «Мохнатый-лохматый». Ничего более ужасного, с моей точки зрения, и в то же время справедливого в качестве кошачьей клички придумать было нельзя, поэтому, отчаявшись что-то изобрести сама, я решилась спросить котяру, как раз подлезавшего к нам под калитку за очередной порцией супчика: «Как тебя звать-то? А то будешь «лохматый-мохнатый» -- насилу выговорила я чудовищное, на мой взгляд и слух, прозвище.

Жёлтые (как топазы), хулиганские и очень умные глаза в упор посмотрели на меня, кот сказал: «Сеня!» и невозмутимо пошёл к уже привычной миске с курицей.
«Мама, мама, его зовут Сеня!» -- радостно завопила я.

Брать взрослого (и мы не знали, насколько взрослого) кота с улицы было страшновато, поэтому в дом Арсений попал не сразу.

К сентябрю он уже столовался на террасе. Поев, долго сидел на половике «вагончиком» -- подобрав лапки и хвостик, настороженно глядя перед собой. Потом куда-то пропадал и снова приходил на ужин и затем уходил в ночь. По пятницам, когда мама приезжала из Москвы, радостно бежал навстречу, и длинный чёрно-бурый мех его роскошными волнами развевался по ветру. Рана на боку зажила благородной сединой, и только хвост ещё имел жалкий  «помоечный» вид.

То, что рыбка и молочко появляются не с террасы, а откуда-то из глубины дома, Арсений, видимо, прекрасно помнил из своей прошлой  жизни, поэтому очень настойчиво и в тоже время вежливо просился дальше.

Однако, попав первый раз на мост, оскандалился, разодрав в клочья мусорный пакет с рыбьими отходами.
Зачем-то мост после этого мы решили помыть с марганцовкой (а вдруг лишайный?), но кота всё же пустили (бок же зарос). Даже выделили подушку, на которой Сеня теперь спал ночи и дни напролёт, пока мы были в деревне.

В октябре мы вместе сажали чеснок. Сеня уже никуда не уходил, тёрся о руки тёплой пушистой мордочкой с глубоким кривым шрамом на нижней губе, переваливался перед нами с боку на бок в сухих опавших листьях и безмятежно спал, пока мы рассовывали зубчики по лункам. Потом шёл за нами домой.

До избы оставалась одна дверь.

То, что кота мы берём с собой в Москву, я поняла, когда Сеня первый раз вошёл в избу. Встал посреди комнаты, огляделся и сказал: «Вау!» Именно так, судя по удивлённо-восхищённому кошачьему тону, должен был выглядеть в Сенином понимании рай на земле.

Труднее всего было последний раз оставить его одного в деревне перед отъездом.
Чёрный «вагончик» примостился на тропинке в ноябрьской темноте, спокойно и внимательно глядя, как мы складываем сумки в машину. Щёлкнул замок на калитке, Сеня повернул голову и проводил нас любящим строгим взглядом: «Я буду ждать».

А спустя неделю, «Арсений в Москву переехал ноябрьской холодной порой»…
09.02.2019 Москва